Близость к океану

Стиснув до белизны кулаки, Я не чувствую боли. Я играю лишь главные роли – Пусть они не всегда велики, Но зато в них всегда больше соли, Больше желчи или тоски, Прямоты или истинной воли – Они страшно подчас нелегки, Но за них и награды поболе. Ты же хочешь заставить меня Стать одним из твоих эпизодов. Кадром фильма. Мгновением дня. Камнем гулких готических сводов Твоих замков. Ключами звеня, Запереть меня в дальней из комнат Своей памяти и, не браня, Не виня, позабыть и не вспомнить. Только я не из тех, что сидят по углам В ожидании тщетном великого часа, Когда ты соизволишь вернуться к ним – там, Где оставил. Темна и безлика их масса, - Ни одной не приблизиться к главным ролям. Я не этой породы. В моих волосах Беспокойный и свежий, безумствует ветер, Ты узнаешь мой голос в других голосах – Он свободен и дерзок, он звучен и светел, У меня в жилах пламя течёт, а не кровь, Закипая в зрачках обжигающим соком. Я остра, так и знай – быть не надо пророком, Чтоб понять, что стреляю я в глаз, а не в бровь. Ты мне нравишься, Мастер: с тобой хоть на край, Хоть за край: мы единым сияньем облиты. Эта пьеса – судьба твоя, что ж, выбирай – Если хочешь, я буду твоей Маргаритой… Вера Полозкова

Данила отвёз Леру в театр, чтобы она могла собрать вещи и попрощаться с Мышкой. И теперь он ждал её в машине, попутно разглядывая прохожих. Потянулся было к бардачку за сигаретами, но остановил себя. Его настроение стало… мечтательным. Он редко позволял себе блаженствовать, но сегодня – можно. Сегодняшний день должен был стать правильным, первым правильным днём для них обоих. Него и Леры. Он хотел думать о себе как о них, но только сейчас, пожалуй, он действительно получил на это право. Лера теперь вместе с ним, и он согласен был сделать многое, чтобы так было всегда. Он улыбнулся сам себе. Раньше такой привычки за ним не водилось. Он ведь совсем забыл, какой это кайф – просыпаться рядом с девушкой, которую ты действительно хочешь увидеть. Рядом с девушкой, тобой же аккуратно укутанной в одеяло, чувствовать, что ты в постели не один. Ловить глазами первый солнечный луч. Следить, как он рассыпается в запутанных локонах и рассеивается, встречаясь с нежной шёлковой кожей. Ощущать тепло, накопившееся под одеялом за ночь, и нежелание из него выбираться. Лера… девушка, живущая на излом, пригретая им вчера. Было просто неподражаемо держать её, спящую, в руках. Неподражаемо. Он видел спящих женщин в своих и не своих кроватях. К некоторым из них он испытывал прекрасные, даже возвышенные чувства. Но ни разу ещё ему не казалось, что ему доверилась чистая, беззащитная девушка. Ни разу ещё он не считал себя удостоенным приютить в своём доме ангела; это даже странно, как вдруг сильная, уверенная Лера, всегда и всё привыкшая делать сама, превратилась в земное воплощение самой нежности. Он выглянул в окно с пассажирского кресла, чтобы убедиться, что Лера уже задёрнула в своей комнате занавески. Странно, но, когда её не было рядом, Даниле казалось, что Леры не существует. Слишком большим совершенством она казалась ему, чтобы быть настоящей. И ему нужно было её поторопить. Она всё не спускалась, и он не хотел, чтобы самолёт на Фиджи взлетел без них. Он не нашёл Леру у Майи, не было её и в комнате. Сцена пустовала тоже, и это могло значить только одно. Данила поднялся на крышу. И он угадал – вот она, в уютном свитере и кожаной куртке, стоит, отвернувшись, под пронзающим ветром поздней осени. - Лера, - позвал он, но звук застрял в горле. Даже он сам не смог услышать себя. О чём ты думаешь, Лера? Он как щенок с ней. Ну, не может он её потерять. У него даже дыхание участилось. «Чем держишь? Я знаю. Ничем. Ты меня вообще не держишь! Ты же всё сама. Всегда, всё – сама. Если уйду - отпустишь. Как теперь, отвернёшься, вцепишься ногами в землю, сожмёшь зубы. Но держать, хвататься за меня – нет. Себя не выдашь. И уйти от этого невозможно, словно ты знаешь, что именно надо делать. Что мне нужно. Разве так бывает? Ты могла узнать? Хотя ты-то, конечно, могла. Ты же вся из себя такая умница. Проницательная оказалась. До того довела, что я только о тебе и думаю. Одна лишь ты всё время перед глазами…» Услышав шаги за спиной, Лера не обернулась и даже не вздрогнула. Это он. Кому же ещё. Она стояла на невысокой бетонной платформе, и Данила, подойдя совсем близко, только чуть наклонил голову, чтобы зарыться носом в её волосы. http://vfl.ru/fotos/cf32a55214013997.html «Я здесь, любимая». Лера выдохнула. «Я слышу, мой драгоценный. Я знаю…» От неё просто-таки исходили флюиды прохлады и покоя. Лера была закрыта в себе больше прежнего, но в то же время так обнажена, так открыта, что даже не верилось, как такое может происходить. Её мир, построенный только по её собственным, неведомым ему языческим законам, дорог прежде всего ей, и Данила даже не имеет права войти. Его максимум – постучаться. Но он всё же шагнул на платформу и крепко обнял Леру, укрыл руками, желая оставить за скобками всю оставшуюся жизнь. Этот мир ей важен. Его функционирование налажено, он не имеет конца, из него трудно выбраться, да она, судя по всему, и не старается, но это её мир. Он разделит его с ней, но только если она захочет этого сама. Они были только вдвоём – на них смотрела Москва, огромный город. Город, который без Леры становился ему вовсе не нужен. - Ты знаешь, что ты здесь самая красивая? – прошептал он. Лера только вздохнула, удобнее устраиваясь в его руках. - Мы добрались до стадии «маленькие милые комплименты»? Это трогательно. Он услышал в её голосе дрожь. Это совсем не входило в его планы. Одним движением, пожалуй, даже слишком резким, он развернул Леру к себе – от неожиданности она тихо ахнула – и снял с неё солнцезащитные очки. Она попыталась опустить глаза, но разве Даниле можно сопротивляться? Она плакала. Опять. - Что? – тихо спросил он. Лера могла бы соврать. Могла бы огрызнуться или отшутиться, или отрезать, что она не станет об этом говорить. Но ей не хотелось. Она устала. Так чертовски устала, и так внимательно смотрел на неё Козловский, что залепетала, обессилев под его проницательным взглядом: - Моя тётка из Франции, я, помнишь, рассказывала… Она поехала в гости в Тверь, и сюда вот заглянула… Узнала, что я тут живу. Поссорились… и я… Она не нашла больше слов и уткнулась в грудь Даниле. Своему родному. Своему любимому. Самому нужному, самому важному человеку во всей её жизни. Лера сдавалась ему. И не могла с этим смириться. Данила зажмурился. Она правда не понимает, что он от всего может её защитить? Он обнимал её, пытаясь согреть, она была тонкой и холодной, как льдинка. Но он-то знал, что под этой льдинкой скрывается сердце – кровоточащее, живое. Он знает это, он грел его когда-то, на этом же самом месте. Он не был уверен, что стоит заставлять льдинку таять. Но позаботиться о сгустке мышц, который болит у неё внутри, он обязан. Её ладони несмело скользнули по его груди, плечам, и она, как ребёнок, обняла его за шею. Боже… как один и тот же человек может быть таким сильным и беспомощным в одно и то же время? Он не понимал. А Лера… Лера так отчаянно прижималась к нему, что он с трудом справился с внезапным желанием сдавить её в руках и растворить в себе… навсегда. «Прошу тебя, Лера. Едем со мной. Поверь мне. Поверь мне один раз, и ты увидишь – я никогда тебя не подведу». - Лера, я с тобой. Что она сказала тебе? Разве могла она сказать тебе хоть одно слово правды какое-нибудь? Почему бы вместо этого тебе не поверить тому, что я тебе говорю? Вместо ожидаемой улыбки Лера всхлипнула. Козловский не отпускал, прижимал к себе только крепче… Нет, в ней что-то не поддавалось. Продолжало истерично дрожать, не ломалось. Не прорывало плотину. Лера уткнулась лбом Даниле в плечо. Ветер смахнул её волосы с воротника куртки, Даня смотрел на позвонки на тонкой девичьей шее, и было в этом что-то жуткое – словно она подставляет шею под топор. - Ты… ты не поймёшь. Он едва зубами не заскрежетал. Опять притянул её к себе – а что ещё он мог сделать? – и начал гладить по волосам. Лера плакала так, как плачут люди, которым стыдно. И пусть он мерзавец, но ему надоело. Ничто на свете не может стоить такого количества слёз, тем более её, девушки, которая не могла сделать ничего плохого – он-то это точно знал! - Ты едешь со мной, или нет? – помимо его воли в голосе прозвучала суровость. И Лера почувствовала. Она поняла. - Прости… прости, - пробормотала она сквозь давящие слёзы. Две девичьи ладони просяще сжали его руки. Данила замер. Почему-то он был уверен, что она его оттолкнёт. И, обезоруженный её молчаливой податливостью, он совсем голову потерял. Ему стало всё равно, где они – в Москве, на Фиджи, на Бродвее. Хотелось утешить её, приласкать. Зацеловать с головы до ног, оставить рядом на одно волшебное «насовсем». Дать ей что-то – неизвестно, что – что убедило бы её не уходить, чтобы она не хотела, чтобы и в голову не впускала мысль об этом. И Лера прекрасно знала, что сейчас именно этого он хочет. - Это странно, - Козловский чудом расслышал невесомый шёпот, - как возникает такая связь между людьми. Ведь мы не так давно были чужими. Он понял, о чём она. Выпивать на балконе можно с каждым. Но откуда-то ему было известно – так, как с ним, у неё не было ещё ни с кем. - Мне, знаешь ли, давно уже не кажется, что мы с тобой чужие. Ты там что-то себе напридумывала… но если ты позволишь, я бы хотел просить тебя быть рядом. Всегда. Мне… мне будет плохо, если ты уйдёшь, - он смутился, и это искреннее смущение больше, чем слова, прожгло её до пят. Ей стало нехорошо от того, как он это говорит. – С тобой я чувствую себя самим собой. Тем, кем должен быть. И я хочу, чтобы со мной ты чувствовала себя так же… Лера, мне так хорошо с тобой. Ты… ты чувствуешь меня, понимаешь? А мне нужен близкий человек рядом. Мне нужна ты. Лера… позволь мне впустить тебя в свою жизнь. Перестань плакать. Даже если раньше ты занималась проституцией и убивала людей, мне плевать. Ты нужна мне, очень, - его голос сорвался на шёпот. Пальцами он медленно гладил её ладони, будто пытаясь загипнотизировать. – Я хочу, чтобы у нас был шанс. Шанс на нас. Он не сразу понял, что впервые говорит ей то, что ему хотелось бы от неё скрыть, что обнажает сейчас перед ней свою уязвимость. Но он говорил и говорил, с каждым словом осознавая, что говорит всё правильно, что его мысли наконец обрели форму, а запах волос Леры дурманил, и она притихла в его руках, внимательно слушая. «Лера, происходи со мной. Случайся со мной. Будь рядом, во мне, впитывайся в меня, дай мне знать, когда услышишь моё сердце бьющимся. Не покидай меня. Зли меня, обнимай, вышёптывай свои мысли, дыши рядом. Только БУДЬ…» Лера не могла на него смотреть. Она должна будет оставить его, но как ей это сделать, если он ни разу не говорил с ней так? С позиции «ты нужна мне». Не «я могу дать тебе» - от этого ещё можно было бы отказаться. Но такое признание она слышала впервые. И как теперь быть, ей непонятно. Совсем. - Даня… - от бессилия прошептала она. Странно, но, когда она произносила его имя, он немного напрягался. Когда она это делала, у него возникало причудливое ощущение – будто он… имеет значение, что ли. Он, а не его статус и фильмография. Лера, с заплаканным лицом и беспокойным взглядом, зовущая его голосом более тревожным, чем ласковым… дарит ему возможность чувствовать себя живым. Настоящим. Странно, что он понял это лишь сейчас. Он может многое. Но Лера заставляла его – глубоко спрятавшегося его, самую сердцевину души – функционировать, и в благодарность за это он опустил ладонь на её затылок, чтобы поцеловать солёную от слёз щёку, наблюдая, как она закрыла глаза. - Что, Valerie? Не открывая глаз, она прошептала, глотая всхлипы: - Не… не надо. Видишь – я только кажусь сильной. На самом деле я раздолбана в пух и прах. Я ничего не стою… - и она закрыла лицо руками. Ворчание, в нём, утихшее было, снова раскалилось. Эти слова его разозлили. Что за чушь? Он крепко, крепче, чем нужно, стиснул её плечи, пытаясь сдержать нахлынувшую ярость. «Кто, девочка, вбил тебе в голову, что за тебя не стоит бороться?» - Не говори так больше никогда, - процедил он сквозь зубы, не отстраняясь от неё. Он не понимал сам себя, не в силах сообразить, почему её слова настолько его взбесили. Он пытался успокоиться, сжимая Леру в руках. Но её тело напряглось, непроизвольно отталкивая его, и спустя пару мгновений между ними вновь появляется расстояние. Совсем немного, но этого хватило, чтобы Леру снова начала разъедать боль. - Перестань, ты же не знаешь… - она не смотрела ему в лицо. – Я не такая, какой ты меня придумал. Я не такая… Её мысли путались. Отчаяние набирало силу, стало таким, что она не знала, как с ним справиться. А Данила снова закипал, и, понимая, что этим может разрушить всё, заставлял себя держаться из последних сил. Окаменевшими от досады пальцами он медленно, отслеживая каждое движение, аккуратно и твёрдо приподнял её лицо за подбородок, вынуждая взглянуть ему в лицо. - Не говори так, - строгим звенящим голосом повторил он. – Ты не слышишь меня, Лера… И совсем не хочешь понять, как я к тебе отношусь. Чего я не знаю? Я вижу больше, чем ты думаешь, и я верю своим глазам. Не знаю, что ты задумала, но я тебя не отпущу. Я ни за что не откажусь от тебя, на это можешь не рассчитывать. Потому что мне хорошо с тобой. Это ты можешь понять? Так, как с тобой… я такого не чувствовал ещё никогда. - Неправда… - бирюзовые глаза убеждали его, но убедить не могли. – Ты идеалист… всё неправда. Ты – это слишком идеально для меня. Я не могла бы хотеть большего, дорогой, и я этого совсем не заслуживаю… Он не понимал, почему она так говорит, мозг больше не желал воспринимать аргумент «ей виднее». Она не плакала столько за всю свою жизнь, её слёзы не останавливались, но она будто не замечала их, ей было трудно дышать, и голос дрожал – вакуум, перекрывающий голосовые связки, мешал успокоиться. Она не могла говорить. Но говорила. - Ты чувствуешь неправильно. Ты совершаешь ошибку. Я именно сейчас должна тебе об этом сказать. Я не тот человек, с которым тебе может быть хорошо… - её голос сорвался до шёпота, она была почти напугана его настойчивостью. А Козловский пропустил момент, когда вновь смягчился. Нежная девочка Лера почти на десяток лет его младше пробуждала в нём то, о чём он и не подозревал. Вся его импульсивность с ней рядом мгновенно превращалась во вкрадчивую осторожность. - Глупыш. – Он даже улыбнулся, беря её лицо в ладони, вытирая слёзы, привлекая к себе на плечо. От этой улыбки вниз по её позвоночнику пробежали крупные мурашки, и она неосознанно подобралась, боясь, что иначе совсем растает. – Что же мне делать, если я так чувствую? Ты не знаешь, какая ты. Ты прекрасна абсолютно. Ты же видишь, не можешь не видеть, что мы хотим одного и того же… ты же знаешь. Поэтому не говори, что я – это неправда. Что моя любовь к тебе – неправда, что всё это, - он неопределённо повёл руками, - слишком. Это в самый раз. Он не думал, что она существует. Он совершенно утратил в неё веру. А она появилась именно в тот момент, когда он почти смирился с тем, что никогда её не найдёт. И теперь они встретились, и ему постоянно кажется, что это он должен заслужить её. Стать достойным её. Лера крупно задрожала. Она боялась рассказать ему, в чём на самом деле причина её страхов, она плакала-то только поэтому, но её руки с силой – откуда столько? – оттолкнули его, и она выкрикнула: - Понимаешь, я стала слабее! – её голос впервые перекрыл гул ветра. – Сегодня я впервые в жизни не смогла ей ответить! Ты хоть понимаешь? Я… я не знаю, что со мной, я ничего уже не знаю, просто без тебя в моей жизни всё не так, и мне страшно! Ты не представляешь, как мне сейчас страшно – сколько ещё ты будешь рядом? Как долго я буду нужна тебе? А что со мной станет потом? В кого я превратилась? Ты не представляешь себе, как я боюсь этого! Ты понимаешь, что я боюсь? Скажи, ты… ты понимаешь? Козловский опустил глаза. Он ничего не отвечал, он просто глухо, нагло, бесцеремонно молчал, а она обессилела. - Даня… ты понимаешь? – тихо прошелестела она, уже не надеясь на ответ. Он исподлобья сверкнул серьёзными кофейными глазами. - Понимаю, - сказал он, а в следующую секунду Лера уже была крепко прижата к его телу, и он целовал её жарко, напористо, убеждая пойти за ним, быть с ним. Он сдавил её в объятиях, но ей не было больно. А если и было, то она не заметила. Она была занята. Они целовались, как сумасшедшие. Горько, глубоко, долго. Не сдерживаясь. Неутолённое желание делало вкус поцелуя ещё более терпким. Лере стало даже немного не по себе – он так упрямо не отпускал её губ… Когда они оторвались друг от друга, Лера встретила его искрящийся взгляд. - Я плевать хотел на всю Францию. Я плевать хотел на всех, кроме тебя. – Тяжело дыша, тщательно подбирая слова, он медленно провёл пальцем по её припухшим губам. – Я не знаю, когда я отучу тебя рассчитывать только на себя, но ты должна усвоить это – я плевать хотел на всех. Кроме тебя. Мы все боимся перемен. Но мы не можем знать, что это за перемены. Мы, скорее всего, получим что-то гораздо лучшее, чем то, что было раньше… Мы уже это получили. Ты нужна мне. Мы будем вместе столько, сколько ты этого захочешь. И даже если вдруг однажды перестанешь – я всё равно буду за тебя бороться. Всегда. Мы в состоянии принять то, что ты посчитаешь нужным принять. Мы в состоянии отказаться от того, что ты боишься. Ты видишь? Бояться нечего. Это наша жизнь, наша с тобой – и только мы вправе устанавливать здесь законы. Лера не могла оторвать от него глаз. Данила каким-то образом понял, что «я люблю тебя» здесь не прокатит. С ней надо говорить. Договариваться. Обозначать условия. По-мужски растолковать ей, как у них всё будет. Он о таком читал. С одной стороны, Лере необходима эмоциональная близость, а с другой – она боится её больше всего на свете. И два этих чувства, желание и страх, рвут её на части. От того, чтобы с головой кинуться в его любовь, её удерживает лишь её разум. Поэтому договариваться надо с ним. Обстоятельно и подробно. - Ты настолько сильно хочешь меня? – Лера вмешалась в его размышления. - Ну, сколько я могу повторять, - он мягко погладил её по щеке. – Лера, ты дорога мне, как не был дорог ни один человек. Я хочу тебя, я хочу тебя видеть, слушать, прикасаться к тебе. Я счастлив. И я был счастлив каждую секунду, которую ты проводила со мной. Данила был благодарен, что Лера больше не играет в железную леди. Открывается ему. Но если что-то и могло быть для неё опасно – так это погрязнуть в собственном отчаянии. Она прильнула к нему, ища уюта объятий. И он прошептал: - Ничего не бойся, девочка моя. Будь моей. Будь со мной, и тогда я смогу всё, что ты захочешь… Их глаза встретились – мягкость морской волны заглянула в тепло густого шоколада. На лице Данилы наконец появилась долгожданная улыбка. Прядь волос упала ей на лицо, и она смахнула её таким удивительно естественным и красивым жестом, что он застыл на месте, застигнутый приступом абсолютного восхищения ей в миллион ватт. Лера – потерявший себя ангел, не обжившийся в собственной красоте. Не отводя глаз от её лица, Козловский аккуратно заправил выпавший локон, и только тут она поняла, что тоже улыбается. - Ты совершенна, - с почти неслышимой нежностью прошептал он – так, словно это само собой разумеющийся факт, и она не могла не отреагировать: - А ты слеп. Он неодобрительно вздохнул и еле заметно покачал головой. Это польстило её самолюбию. Данила всё время говорит ей комплименты. Большинство из них она не склонна была воспринимать всерьёз... но не сейчас. Она бы никогда не подумала, что такими весомыми могут стать слова, произнесённые так просто. Он всегда даёт ей почувствовать себя... красивой, по-женски манкой. Молчаливое, но постоянное любование ей и даже гордость в его взгляде могли бы, пожалуй, смутить, но всё выходило так естественно, что стыда она не испытывала. Лера привыкла к тому, что действительно нравится ему. - Ты мне вообще должна за все свои двадцать с лишним лет, которые тебя где-то носило. В тепле его рук Лера совсем затихла. Она поняла, что никогда ничего более правильного и проникновенного ей не говорили. И всю свою жизнь, из всех его слов, она первым делом будет вспоминать именно эти. А Козловскому пришло в голову, что он, возможно, и вправду слеп. Ведь когда он увидел её в первый раз, он и подумать не мог, чем она для него станет. Но теперь, когда он любит её, она для него не просто Лера. Теперь, глядя в её глаза, он видит не только влажную бирюзу. Он видит её душу; за каждым движением угадывает следующее. За каждым его прикосновением к ней – что-то большее, и она тоже понимает его, как себя. Это больше них. Это выше них. Это принадлежит только им. Без неё и его не будет, потому что она – его неотъемлемая часть. «Я люблю тебя, Лера, потому что не могу по-другому». *** Они не сказали друг другу ни слова, пока спускались. Данила сам забрал у служебного входа чемоданчик Леры и погрузил его в багажник. Она сидела в машине, и это было правильно – он хотел и в свой дом её перевезти. В пути он держал её руку, и объединяющая тишина звучала красноречивее любых признаний. Самолёта они дожидались в небольшом VIP-зале, где не было никого, кроме них. Лера попросила только кофе, и ей как раз принесли его, когда у Данилы зазвонил телефон. Взглянув на дисплей, он изменился в лице и вышел за дверь. Лера тревожно посмотрела ему вслед, но… она так старательно наблюдала за ним сейчас, всю дорогу. Вложив в изучение весь свой комплекс отличницы. Данила, казалось, был рождён для того, чтобы управлять законами физики в этом мире. Плавные, уверенные движения – властелин мира. Ни одного поворота головы зря. Ни одного нецелесообразного взгляда. Такой цельный, многослойный человек… Лера таких ещё не встречала. Так что у неё хватало оснований сомневаться в том, что самим собой он вдруг почувствовал себя только рядом с ней. Для неё ведь уже давно стало очевидным, что он на голову выше, лучше, мудрее, талантливее, наконец, красивее всего остального человечества. Всего лишь один человек. А в нём – Вселенная. Оказывается, и так бывает. Она мечтательно улыбнулась. Закончив разговор, Данила не смог даже войти обратно, к ней. Так и стоял в дверях – смотрел, как Лера делает первый глоток из чашки. Весь её образ был словно окутан ореолом, манящим, зовущим в своё тепло. Тонкие пальцы, запястья, выглядывающие из рукавов свитера, длинные шёлковые волосы – один локон упал на фарфоровую шею и притаился в ямочке над ключицей. Он заказал себе коньяк; Лера услышала, а услышав, замерла. Всё в ней отзывалось на его присутствие; Данила не смог укрыться от ожидающего взгляда. К ней за стол он упал неповоротливо, шумно. Чтобы увидеть, что разговор не доставил ему удовольствия, не нужно было обладать никакой особой связью. Плотно сжатые губы, нахмуренный лоб, одеревеневшие пальцы. На ссутулившиеся, болезненно напряжённые плечи будто невидимый горб водрузили, глаза потухли, и в них не было ни следа той щедрой теплоты, наблюдать которую Лера уже так привыкла. Она сморщилась, будто её крапивой ужалили. Ему тяжело. Теперь ему тяжело, и она немного терялась, но готова была сделать что угодно, лишь бы только снова зажёгся в Даниле его чудный, неповторимый внутренний свет… Её терзала жажда отплатить ему хотя бы толикой той душевной щедрости, которой он одаривал её постоянно. Тихая девочка-официантка, бросив на Леру чересчур изучающий взгляд, поставила на стол рюмку коньяка и блюдечко с лимоном. Лера не успела попросить его не пить, Козловский опрокинул рюмку залпом. Она напоминала себе, что должна быть терпеливой. Должна быть мудрой. Но все её «должна» пасовали перед Женщиной, которую Данила пробуждал в ней. Поэтому она только взяла с блюдца дольку лимона и протянула ему. «Возьми». Данила сощурился. «Спасибо, родная моя». http://vfl.ru/fotos/2832a2bc14071822.html Он послушно съел лимон из её рук, задевая губами кончики пальцев. Светлая, неосознаваемая ей самой улыбка мелькнула на её губах и отразилась где-то глубоко внутри, в самом центре её существа. Нерешительно Лера накрыла ладонью крепко стиснутый кулак. Алкоголь обжёг изнутри, рука Леры обжигает снаружи. И вот сидит он такой весь в ожогах, чуть хмельной, перед ним – то ли девочка, а то ли виденье, смотрит она на него с такой неприемлемой жалостью, и он ни черта не знает, что со всем этим делать. - Опять? – шёпотом, боясь сделать что-нибудь неправильно, спросила она. Данила кивнул. - Ваня… Говорит, его отец так и не поздравил с годовщиной свадьбы. Я-то утром ещё звонил. Говорит, что вспомнил – мне, когда я был на Уршуле женат, звонил регулярно. Он злится на меня, и понимает в то же время, что я не виноват, - он требовательно поднял на Леру глаза, чтобы убедить её или себя – он не виноват. – Я перезвонил отцу. Сказал ему всё, что думаю о нём и о его поведении. И попросил... Он замолчал. И Лера молчала, лишь бы не спугнуть, не дать ему усомниться в себе. - … попросил мне никогда больше не звонить. Он явно стыдился ей в этом признаваться. Но ведь это она мотивировала его расставить наконец все точки над i. Если он хочет, чтобы Лера избавилась от тех, кто на неё давит, сам он точно не имеет права притащить в её жизнь тех, кто точно так же давит на него. - Маме это вряд ли понравится, ещё с ней разбираться… Я, конечно, буду ему помогать, у меня отказать ему не получится, - тревожный взгляд, взгляд видишь-Лера-я-хороший. – Но, Лера, я больше так не могу. http://vfl.ru/fotos/a9d5806e14072418.html Последние слова он почти прошипел. Лера не ожидала, что Данила назовёт её по имени, почему-то ей казалось, что он её и не видит вовсе. Ей стало страшно. В его голосе звучало… отчаяние, которое он тщательно скрывал. Безысходность. Боль. Безнадёжность. Она чувствовала, что ему хотелось… рыдать. Метаться. Бить посуду и ломать мебель, но он понимал, что этим ничего не поправить. Молча страдая от корявой раздробленности своей семьи, усугубляемой его популярностью, он принимал свою боль и, как ему казалось, вину. «Поговори со мной, Лера! Ты же умеешь со мной разговаривать!» У неё из горла рвался крик: «Боже, так не должно быть, только не с ним, за что Ты так с ним…» Она не понимала, как сильно сжала пальцами его руку. А Данила, видя бешеный страх в глазах женщины, которую хотел сделать своей, закапывал себя в свою вину ещё глубже. Он ведь пообещал ей быть сильным. «Я смогу всё, что ты захочешь» - чьи слова? Но он не знал, что Леру это заботит меньше всего. - Послушай меня, - она проигнорировала подступивший к горлу комок, - я здесь. Я с тобой. Слышишь? Не знаю, как это тебе поможет… но я в тебя верю. Я рядом. Что бы там ни происходило – я с тобой. В голове – сумбур. Она никогда не испытывала ничего сильнее, чем желание сделать его счастливым. Любой ценой. Пытаясь развеять его тревогу – хотя собственные усилия выглядели смехотворными даже в её глазах – она прикоснулась кончиками пальцев к его лицу. Складка между бровей. Скулы. Подбородок. Как могла нежно провела пальцем по его губам, и он взял её руку, чтобы поцеловать, прикрывая глаза от теплоты. - Хороший мой… - она сама не услышала своего голоса. Вся растворившись в мужчине напротив, она не могла думать ни о чём другом. - Я не буду говорить тебе банальностей. Просто ты должен знать, что ты – самый лучший человек на свете. Козловский облокотился на стол и вгляделся в девушку внимательнее. «Отлично, Лера. Контрольный выстрел можешь не делать». http://vfl.ru/fotos/1f251e1f14072417.html Ещё и говорит так. Словно он и на самом деле «должен это знать». - Откуда ты знаешь? – он задал вопрос, который так и вертелся на языке. - Иначе я не была бы здесь, - просто ответила Лера. Логичность её короткого ответа так и пришибла. Выпустив её руку, он оторвал себя от стула, ему нужно было проветрить голову. Очистить сознание от её запаха и прикосновений. Конечно, иначе не была бы. Она наконец оценила себя? Поняла, что может взять от него то, что он хочет ей дать, может принять его любовь? Или говорит так, лишь чтобы подбодрить его? Нет. Здесь другое. Она признала, что они созданы друг для друга. Это звучало так, будто они стали немного похожи на нормальную пару. Это же и настораживало – между ними ничего никогда не было нормально и «как у всех», но Лера, кажется, только что нащупала дорожку к чему-то такому правильному, до слёз. Она правда с ним. Вдобавок ко всему прочему, она всё ещё его друг. Данила обернулся и раскрыл для неё руки. - Лера, иди-ка сюда. Он обнимал фарфоровую тёплую фигурку, прижимал к себе. Лера пристроила голову на его плече, просто позволяя быть с собой; лучшее, что могла сделать сейчас. Крепко-крепко. Ещё крепче. Он сосредотачивался только на ней, у него получалось. Он хотел, чтобы у него всё просто стало хорошо, немедленно и желательно насовсем. И ему становится лучше. Будто бы много, много лет назад они потеряли друг друга, а теперь вот нашли. Он нашёл её – ту, что видит его насквозь, проницательную девчонку. Единственную возможную. Помочь ему может только она. Вытащить отсюда, где он один. У него есть друзья, но это он может получить только от неё, быть хочет с ней. Она вдохнула в него новую жизнь, открыла в нём новые силы, стала его спасением, как бы пафосно ни звучало. «Где ты бродила, Лера, где тебя носило? Я столько лет искал тебя, где ты шаталась в то время, когда вся планета казалась мне чужой?» Он только сейчас это понимал и чувствовал себя, надо сказать, паршиво. С ней эта комнатка кажется такой… правильной, такой идеальной. Она гладит его по голове, им тепло, и он дышит ей. Его трясёт. Сердце колотится, и её сердечко взволнованно бьётся в ответ. Это – честнее и искреннее всего до сих пор происходившего с ними. Откровеннее и прекраснее всего. Его страхи и печали уходят в неё, она с готовностью принимает их, они не должны быть с ней… но ведь он ничего не может поделать с тем, что ему легче. «Только не бросай меня. Мне, взрослому состоявшемуся мужику, становится страшно, когда я пытаюсь представить своё будущее без тебя. Ты нравишься мне – твоя внешность, поступки, звук твоего голоса, запах. Я готов всё сделать для тебя. Выполнить любую просьбу, хотя ты-то ничего никогда не попросишь, ты сама можешь забыть о себе ради тех, кто нуждается в помощи. Это сводит с ума, это сбивает с толку, но это совершенно точно самое лучшее из всего, что мне доводилось знать». Лера обнимала этого человека с пронзительными глазами, которого полюбила без памяти, хоть и не имела на это права. Любовь бьёт прямо в сердце, теперь она понимала, что это правда, ведь она больше не могла сопротивляться. Не могла защититься. Она могла делать лишь одно – подчиняться её требованиям, потому что ей не было оставлено ни единого шанса на побег. Да, она сдалась. Она любит его, неизвестно, зачем, она просто его любит, вопреки всему, даже вопреки тому, что не сможет быть с ним вместе. Теперь она поняла, как это бывает – когда хочешь отдавать себя без остатка только одному человеку, самому важному в жизни. Понимать, что эти глаза могут заменить солнце, потому что светятся любовью. Она действительно полюбила Данилу Козловского, глупая, сентиментальная, желторотая девчонка. Ей всё равно ничего этого не светит. - Ты можешь делать всё, что захочешь. Я поддержу тебя всегда. Я отключу свой телефон на всю неделю, и буду только с тобой. «Потому что для меня нет никого важнее, чем ты». Данила улыбнулся Лере в макушку. Она звучала как женщина его мечты. Изумляющее разум женственное создание позволяло ему держать её в руках и говорило правильные, хорошие слова, и жизнь становилась лучше. Она потянулась к его губам и поцеловала его первой, целомудренно и нежно, впервые – Господи, сколько всего в этой жизни у неё впервые именно с ним? – позволяя себе насладиться лишь тем, как его щетина щекочет ей кожу. Поцелуй-надежда. Поцелуй-обещание. Поцелуй-уверенность в завтрашнем дне. Тихо улыбаясь ему, Лера повернула голову и взглянула в широкое окно аэропорта как раз в тот момент, когда оранжево-алое солнце полностью скрылось за горизонтом. Умиротворение, сошедшее на Данилу, эхом отдалось в ней. Она знала, что всё было сказано правильно. Он получил ответ на то, что сам сделал для неё - на крыше, пару часов назад. - В это время года я никогда раньше не видела в Москве солнца. Он недолго думал над ответом: - Это потому, что ты со мной. - Нет. Это потому, что ты со мной. По громкоговорителю объявили посадку на маршрут, следующий рейсом «Москва-Фиджи».