Близость к океану

Рано утром Козловский вошёл в холл отеля в Нью-Йорке. Он уже мог сгибать руку, и сразу по прилёту позвонил Гарольду и Барри, сообщив, что готов играть хоть сегодня…, но все его мысли занимала Лера, и с этим он уже ничего не мог поделать. Он мог думать только о ней. Он хотел разгадать её, но не был уверен, что ему это под силу. Конечно, с ним Лера вела себя светло, даже нежно, но слишком хорошо он помнил тот вечер, когда она, по сути, призналась ему, что совсем одна. «Хорошие отношения с семьёй…», «принимать правильные решения…», «столько наделала в жизни глупостей…» Лера — сложная. Как будто в ней есть что-то, не позволяющее открыться. Иногда ему казалось, что она с другой планеты — безрассудная и безмятежная, неожиданная и хладнокровная, страстная и невозмутимая, самостоятельная и ранимая — само совершенство. Он впервые, даже после предыдущих отношений и брака с Уршулой, встретил девушку, которая стала для него тайной. Хватило пары дней, да что там — нескольких сказанных слов, чтобы это понять. Вдали от неё он осознал, что она сумела его… накрепко зацепить, крепче, чем он думал. Разлука сводила его с ума. Он даже рассказал о ней Лизе Боярской, в первый же раз, как она пришла навестить его в больнице. Его студенческая любовь, а нынче — ближайшая подруга была той, с кем он мог поделиться всем. Совместное бурное прошлое и блестящее — тоже совместное — настоящее сделало их отношения тёплыми, доверительными и крепкими, даже более крепкими, чем в период их романа. Лиза, красивая-красивая, сидя в кресле в больничном халате, только мудро усмехнулась: — У тебя с ней всё настолько серьёзно, чтобы рассказать мне, но не настолько, чтобы Уршуле? Данила улыбнулся, она подметила точно. Он бы с удовольствием познакомил Леру и с Лизой, и с Уршулой, и с Ксенией Раппопорт, но… — Я не знаю, что я чувствую. Она мне кажется такой уязвимой, что даже страшно… Боярская тихо засмеялась. — Эх, ты, «Чебаркуль». — После «Легенды» она иногда называла его так, и, пожалуй, только ей и Диме Волкострелову это было можно. — Так мало хороших мужиков, и так редко им попадаются хорошие женщины, а он ещё думает что-то. Хочешь одну цитату? Она мне давно нравится. Козловский кивнул. — Если не знаешь, поцеловать девушку или нет — на всякий случай поцелуй, — Лиза хихикнула, как девчонка, её явно забавляла его растерянность, и Данила засмеялся этому, хотя от её слов его обдало жаром. И сейчас он думал только об этом. Он не знал, нужно ли ему разгадывать Леру. Одна его часть требовала — убирайся, не вмешивайся, не меняй ничего, пусть живёт своей, таинственной, закрытой жизнью. А другая часть, и, надо сказать, она была чуть сильнее первой, упрямо советовала — подойди. Просто подойди и осторожно прикоснись, а там посмотрим. Три недели в его номере жили другие постояльцы; но его бронь, оформленная после того, как стала известна дата прилёта, начиналась в полдень. Козловский недолго думал, куда ему идти. К кому. В любом случае он сразу пошёл бы к ней. Непонятно, почему — ему и самому потом было от этой мысли смешно — он ожидал увидеть Леру в каком-нибудь халате, расшитом драконами. Но она открыла ему дверь в потёртых джинсах и майке, босиком. Волосы завязаны в высокий хвост, на лице — маска из голубой глины… Увидев Данилу, она оторопела. Она скучала по нему, и от того, что она не признавалась в этом сама себе, её грызущая, жадная тоска лишь усиливалась. И вот он, перед ней. Самый невероятный мужчина на свете. Высокий… уставший, морщинка между бровей, глаза взволнованные… С секунду Лера просто смотрела на него, а потом взвизгнула и бросилась ему на шею. Данила с облегчением выдохнул и крепко обнял девушку. — Наконец-то, — прошептала она. — Почему ты не предупредил… Я хотела в аэропорту тебя встретить… Он не понимал смысла её слов. Он сделал только шаг вперёд, «занося» Леру в номер, и захлопнул входную дверь. — Моя милая… Не разжимая объятий, она посмотрела ему в лицо, и он только сейчас обратил внимание на маску на её лице. — Симпатичный макияж. — Ой, — Лера тут же отпустила его. — Смыть надо, подожди… — она скрылась в ванной. Данила сбросил рюкзак, стряхнул с плеча крошки, осыпавшиеся с её высохшей маски, и прошёл в номер. Чашка кофе, бутерброды, аккуратно сложенная пачка черновиков, трогательный школьный пенал — она говорила, что привычка носить пенал, чтобы ничего не терялось, осталась со школы — очередной выпуск «На ночь глядя» на паузе в ноутбуке. Так типично для Леры, и так именно этого ему не хватало, так он хотел… он хотел… — Ку-ку, — позвала довольная Лера, и он обернулся. У него внутри всё тут же как из шланга кипятком обдало. Волосы распущенные, свободно брошенные на плечи, кожа мягкая, изнутри светится, глаза блестят… Ей стало даже немного не по себе. Данила смотрел на неё так, как никто и никогда не смотрел. А он в этот самый момент просто понял, что он в неё, вот в эту вот, влюблён. Вот и всё. Так просто. И надо было понять это раньше. — Даня, — растерянно прошептала она, — Дань, всё в порядке? Устал? Рука болит? Завтракать будешь? Козловский прикрыл глаза. — Всё в порядке, Лера. Теперь всё в порядке… — Я скучала по тебе, — неожиданно для себя самой выпалила она. — Очень-очень скучала… — И я по тебе, Лера. — Он в несколько шагов приблизился к ней и сгрёб в объятия. Его руки ныли от тоски по ней. Хрупкая, тонкая, светлая, мягкая Лера… теперь, обнимая её, он не понимал, как выдержал разлуку. Несколько раз после разговоров по Skype он был готов сорваться и приехать, и только железка в руке, с которой его без справок физически не пропустит ни один металлоискатель, его остановила. — Ты нужна мне, Лера, — вырвалось у него. Девушка тут же зажалась от таких его слов. Неловко вывернувшись из сильных рук, отстранилась, но Данила не отпустил. Погладил по щеке — то, как мило она стеснялась этого жеста, придавало ему уверенности. — Как же мне всё-таки тебя не хватало, — заключил он, жадно разглядывая её лицо. — Мне тебе столько всего хочется рассказать. Я в дьюти-фри нашёл прекрасное вино, ты такого, наверно, ещё не пробовала, приходи сегодня ко мне. Возобновим ужины на балконе… Лере нравилось это тепло, с которым он с ней обращается. Страшно нравилось, и так пугало, что кровь холодела. Но Данила тут же отогревал — спокойным взглядом, целомудренным поцелуем, бережным прикосновением, восхищённым словом, и всё это так по-мужски красиво и щедро; Лера не очень хорошо понимала, что такое «настоящий мужчина», но если бы её спросили, первым она назвала бы его… Возвращению Дани были рады все. Гарольд так и вовсе не отходил от него ни на шаг, всё выспрашивал, как его здоровье, и что для него можно сделать. Никто такого не ожидал. Только Лера знала, как упали продажи билетов, стоило объявить, что вместо русского харизматичного красавчика будет играть другой артист. Ей было обидно за постановку и за парня. А сам Данила, хоть и ругал себя за это, весь день не чувствовал ничего, кроме радости от предвкушения вечера с Лерой. Без неё, без её руки в своей даже в самой большой и шумной толпе его до костей пробирал колючий холод одиночества. Наконец, хотя им обоим казалось, что этого никогда не случится, на город спустился вечер. Лера прибежала к Даниле с большой шоколадкой с орехами — его это тронуло. И вот она сидела прямо перед ним на перилах балкона, а он любовался ей и понимал, что за время вдали от неё уже успел забыть о том, КАКАЯ она. Какая необыкновенная и какая красивая. Какая странная и прозорливая, нужная ему девушка. И он, цитирующий наизусть Чехова и Шиллера, мучающийся от любви Лопахин и сгорающий от страсти Фердинанд… не может придумать, как сказать ей об этом. — Барри мне рассказал сегодня, что тебе можно было бы не быть актрисой. Мол, ты так активно и аргументированно за меня вступилась, что вполне могла бы стать хорошим адвокатом. — За тебя не надо было вступаться, — протянула Лера, сидя на перилах с бокалом рубиново-красного вина. — Правда была на твоей стороне. Стой… что? Не быть актрисой? — она наигранно возмутилась, и Данила понял, что алкоголь уже успел её расслабить. — Мне? — Да ну что ты, он же в шутку, — он поднялся со своего кресла и медленно подошёл к девушке. Мысль, что она может не удержаться и упасть вниз, разрушила его мозг и тут же собрала его обратно. — Лера, пожалуйста, слезь с перил. — Ничего-ничего, — улыбнувшись, она махнула рукой, и в эту же секунду Козловский легко приподнял её на руки и посадил на скамейку у самого края балкона, — пусть говорит, я злопамятная. Лера хихикнула от своей шутки, и Данила устало поглядел на неё сверху вниз. — Почему ты всегда стараешься показаться хуже, чем ты есть? — Потому что я фанатка Доктора Хауса, — не моргнув глазом, парировала она. — Смешно. — Ага. Она подняла голову и посмотрела на него. Суперзвезда? Знаменитый актёр? Чушь. Рядом с ней стоял красивый, совсем ещё молодой и очень серьёзный парень. Стоял и рассматривал её задумчиво. Она весь вечер наблюдала, как звёзды на небе загорались будто синхронно с искорками в его глубоких проницательных глазах. Он был очень проницателен, предполагая, что сейчас самый удачный момент для того, чтобы сказать ей всё. — Лера… ты мне очень нравишься. — Он не мог даже ругать себя за то, что боялся ей сказать. Потому что мысль потерять её была ему невыносима. — И ты мне тоже, — непозволительно легко ответила она. — Иначе сидела бы я тут с тобой… — Нет, ты не поняла, — взволнованно начал Данила, но Лера не дала договорить: — Всё я поняла. Не поймёшь тут. Ты же так смотришь, что… Она нарочно не смотрела на него, а смотрела куда-то вперёд, сквозь балконную дверь. Потому что он ей действительно тоже нравился, даже больше, чем просто нравился. Она панически боялась к нему привязаться. Но всякий раз, когда она испытывала такой страх, это значило одно — она уже привязалась. Сильнее, чем ей хочется. — У нас не получится ничего с тобой, Даня. У него вырвалось глупейшее: — Почему? Её дурманила его нежность. Такой высокий, мощный, умеющий всё на свете, он мог бы переломить её одним движением, если бы захотел этого. Но он, напротив, прикасался к ней бережно и мягко, будто боялся повредить, и ещё этот его аромат, звук его смеха, бархатистый мягкий голос, глаза карие… самые ласковые глаза на свете… Всё это опалило её за секунду, а в следующую Лера разрешила себе сделать то, чего ей давно уже хотелось. Со вздохом она наклонилась и поставила бокал на пол. Выпрямилась. Встала на скамейке на коленях, так, чтобы быть на одном уровне с Данилой, опустила прохладные пальцы ему на плечи, притянула к себе. Она сама не ожидала этого, и он тоже. Её лицо слишком, слишком близко. А дальше… ни один из них не смог бы описать, что произошло дальше. Взрыв бомбы. Водородной. Их губы нашли друг друга, он наконец ощутил этот долгожданный сладковатый вкус. Он стоил того, чтобы тысячу раз умереть. Это было так неожиданно, они не были готовы к этому, это пугало, но Лера сводила его с ума, она была слишком нужна ему. Данила ужасно, до дрожи, как никогда её захотел, оно как волной накатило, просто до головокружения… Он хотел шептать её имя, он хотел говорить ей глупости, он хотел её. И, конечно, сдался первым. Они оба потеряли контроль моментально. Её тело, давно ожидавшее возможности быть желанным, с удовольствием подалось навстречу, когда оказалось в крепком кольце его объятий. В мозгу не осталось места для мыслей, его язык без церемоний скользнул в её губы, и она почти задохнулась от того, какое желание это пробудило в ней. Данила целовал её, как сумасшедший, прижимал к себе бесстыдно, так, как давно этого хотел, и Лера целовала его, будто не могла дышать, не целуя его. Он не узнавал себя. Он был похож на животное, и знал, что всё дело в НЕЙ. Он целовал её пошло и нежно, целовал уверенно и жёстко, глубоко входя языком в её рот. Целовал, будто собирался тут же, немедленно, умереть. Подхватив её под бёдра — когда он с силой сжал пальцы, она застонала прямо ему в рот — он заставил её скрестить ноги у него за спиной, эти её потрясающие сексуальные ноги в коротких джинсовых шортах, и медленно опустился на колени, крепко держа Леру, никогда не собираясь отпускать. Теперь она сидела на скамейке, а Данила стоял на коленях перед ней, шарил руками по её телу, не заботясь о том, что если будет вести себя так бешено, может испугать её. Он сходил с ума, её запах дурманил, сердцебиение забивало слух, кожа её бёдер была сливочной и гладкой, и перед глазами всё плыло, и он хотел её так, как никогда и никого в своей жизни не хотел, ему даже ни на секунду не приходило в голову, что просто неприлично так хотеть девушку, которая тебе не принадлежит, потому что когда он видел, как темнеют её глаза, как она улыбается чему-то своему, как смотрит на него лукаво, всё остальное переставало иметь хоть какое-то значение. Боже мой, какой это был поцелуй. Как будто это их последняя встреча… … и ничего больше не существовало, кроме страсти, с которой она сжимала его футболку, прерывистого дыхания, болезненных глубоких поцелуев, судорожных объятий, его желания как можно скорее добраться с ней до своей постели… и ярости. Как же он был зол в тот момент. За то, что заставляла хотеть себя так сильно, за то, что была такой изумительной, за то, что он так отчаянно, откровенно нуждался в ней. Но в краткую долю секунды, одну из тех, в которые они останавливались набрать воздуха, Лера вклинила свою ладонь между своими и его губами: — Это был наш первый поцелуй. — Она тяжело дышала. — Он же станет и последним. Лера резко оттолкнула его и поднялась. Она уходила, забирая с собой только что созданный призрачный эфемерный мирок, оставляя его одного. Он сначала даже не пошевелился, недоуменно пытаясь осознать, где находится. Стало вдруг невозможно мерзко — забрали, грубо выдернув оттуда, вернули на землю, забыли. Забрали наркотик, дав попробовать одну дозу.

Слушай, нет, со мной тебе делать нечего. От меня ни добра, ни толку, ни просто ужина — Я всегда несдержанна, заторможенна и простужена… Я всегда поступаю скучно и опрометчиво…

— Куда ты? — до сих пор не придя в себя, спросил он с непонятным самому предчувствием. — Домой, — Лера исчезла в комнате. Одно короткое слово заставило его вскочить с пола и догнать её. — Постой, Лера, — он схватил её за руку и прижал к себе. Темнота не позволяла видеть его лица, но твёрдость в голосе не оставила сомнения в решительности Козловского остановить её…, но нужно было вырваться, уйти, потому что потом будет ещё больнее, и ему будет больно, она знала, она просто не выдержит такого насилия разума, сойдёт с ума… рядом с ним. Нужно было уйти сейчас, немедленно, пока ещё есть упрямая уверенность в правоте, пока глаза горят решимостью, пока она не передумала и не уничтожила себя им, пока ещё не поздно. Изо всех сил она билась в его объятиях, пытаясь разорвать сомкнутое кольцо рук. Но он выдерживал напор, лишь сильнее притягивая к себе. Окончательно обессилев, она наконец поняла бесполезность затеи. Бешено колотящееся сердце в груди, тяжёлое участившееся дыхание… невыносимо. Нельзя. НЕЛЬ-ЗЯ.

Не хочу ни лести давно, ни жалости, Ни мужчин с вином, ни подруг с проблемами. Я воздам тебе и романами, и поэмами, Только не губи себя — уходи, пожалуйста…

Лере было страшно. Она сжалась в маленький комочек, как побитый котёнок, и только смотрела на него снизу вверх упрямо, и он чувствовал её страх. Настолько беззащитна и красива, что сердце сжалось. Сбросила наконец все маски, позволяя увидеть себя настоящую. Только сейчас. Бездонные глаза с отражающейся в них душой притягивали, заманивали, заставляли падать, хотеть, забыть, желать помочь. Отдать всё. — Милый мой, хороший, Данила, прошу тебя, отпусти меня, не держи… — зашептала она. — Так надо. Так будет правильно… Всё проходит. Пройдёт и это. — Я прошу тебя, останься, — произнёс он с тревогой, которая мгновенно пробралась настолько глубоко в сердце, что заглушила даже биение сердца в висках. — Просто останься со мной, Лера, прошу тебя… — И что потом? — она вскинула голову и пытливо вгляделась в него. — Ты же знаешь, я сделаю так, как считаю нужным. Так, как будет правильнее для нас обоих.

Я занимаюсь рифмованным джиу-джитсу. Я ношу мужские парфюмы, мужские майки, мужские джинсы, И похоже, что никому со мной не ужиться, Мне и так-то много себя самой…

— Я же знаю, чего тебе хочется. Я вижу это. Вижу, какой ты удивительный, чудесный человек. Но я, — Лера подалась назад, взяла его руки в свои и, глядя на его шею, лишь бы не в лицо, продолжила, — не создана для этого. Для чего-то тёплого, настоящего. Я не создана. Мы не сможем с тобой… не сможем. Я не смогу. Иди своей дорогой. Я не хочу делать больно ни тебе, ни себе. Особенно себе… — Почему ты так говоришь? — глухо спросил он, гладя её пальцы. Он предполагал, что с ней всё не будет просто. Но чтобы так — нет. Она горько усмехнулась. — А вот это — моя самая-самая большая тайна. Не привязывайся ко мне, пока ещё не поздно. Потом будет больнее расставаться. Мне будет больно, Данила, мне, неужели ты не понимаешь?.. Ничего из этого не получится, — она почувствовала в глазах сентиментальные слёзы. Будет только хуже, нужно уйти — и немедленно. Приподнявшись на цыпочках, она обняла его, вдыхая запах его волос. Сильные мужские руки обвили её, и одна слезинка упала на его плечо. Он отстранился и, продолжая обнимать одной рукой, другой мягко утёр прозрачные слёзы. — Ты ведь не хочешь уходить, — она чувствовала нежный шёпот и его дыхание, касающееся лица. — Скажи, что хочешь, и я тебя отпущу. Но ты ведь не хочешь. Ты бы не плакала, если бы хотела уйти… — Данила… дорогой мой, светлый, чудесный… мне лучше уйти. Я должна уйти. Видишь, тебе уже больно меня отпускать, а я… я должна позаботиться о себе. Слёзы — это всё моя сентиментальность… Не ломай. Не ломай ни себя, ни меня, отпусти. Я не выдержу, я не смогу, пожалей… отпусти… чтобы не мучить… Он бережно, но надёжно взял её лицо в ладони, настойчиво глядя в глаза. — Лера… — Я знаю, что ты ничего не понимаешь. Выброси это из головы, слышишь? Выброси. Я одна из многих в твоей жизни. Забудь обо мне. Она с усилием расцепила его закаменевшие руки…

А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври. Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом. Купить себе анестетиков в дьюти-фри. Покивать смешливым индусам или корейцам. А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет. Зал ожидания перед вылетом к горним кущам. Погоди, детка, еще два-три десятка лет — Сядешь да посмеёшься со Всемогущим…

Он закрыл глаза, пытаясь очнуться от безумного сна…, но сердце оживает, снова начиная бешено колотиться в груди. Он попал в этот горько-сладкий плен, он пьян, слеп и глух, он ничего не хотел видеть, кроме неё… Леры. Опережая мысль, руки потянулись к ней. Осторожно приобняв её за плечи, обнял и уткнулся носом в спутанную его же пальцами шевелюру. Так близко. Ещё ни разу не было ТАК близко. — Пройдёт? — то ли спросил, то ли поиздевался над ней. — Да. И всё у тебя будет нормально. И со всеми проектами ты справишься. А я буду у себя справляться. Найдёшь себе девушку. А я… мне не до того. Пока… Это не та страстная, жаркая, сводящая с ума Лера, с которой он познакомился только что. Valerie. Здравствуйте, давно не виделись.

Если жалеть о чем-то, то лишь о том Что так тяжело доходишь до вечных истин. Моя новая чёлка фильтрует мир решетом, Он становится мне чуть менее ненавистен. Все, что еще неведомо — сядь, отведай. Все, что с земли не видно — исследуй над. Это твоя последняя юность в конкретно этой Непростой системе координат…

Его руки покорно упали, отпуская. Ему не нужно, чтобы она его не любила. Зажмурившись, Лера отступила назад. Она всё делает правильно. В дверях она остановилась и взглянула на него внимательно-внимательно. — Ты ведь хороший… так ведь нет же, какого со мной связался, — удивление её так искренне, что защемило сердце. И вот Лера ушла, оставив после себя тонкий шлейф своего аромата. Теперь он уже не пытался её остановить. Это всё равно было бесполезно. Она была случайная и чужая. По крайней мере, ему хотелось так думать, нет, больше — утешать себя этим. Он ненавидел утешать себя. Это было не в его принципах. Но, Боже, о каких принципах вообще могла идти речь, когда рядом с ней все правила, которым он следовал изо дня в день на протяжении долгих лет, в одно мгновенье теряют свой смысл. Он со злостью пнул дверь. Честно говоря, ей было абсолютно наплевать, а вот нога это не оценила. Уходя, Лера забрала с собой всё: эмоции, наполненность, непокой… Она унесла с собой всё, со своей печальной уверенностью не оставив ровным счётом ничего — никакой надежды… Ничего. И ещё была обжигающая обида. Непонятно откуда берущаяся. Задетое мужское самолюбие, обида самца, которому отказали. Со всем этим Данила Козловский, серьёзный и ответственный человек, не мог справиться — сидел и тупо смотрел на свои руки, а внутри всё кипело и дёргалось. На какой-то холодный миг ему захотелось пойти и что-нибудь с собой сделать: вены порезать, что ли, ну не насмерть, а просто чтобы она пришла в больницу, пожалела и осталась. Но он тут же одёрнул себя, какого чёрта такое лезет ему в голову — это были совершенно неправильные мысли. Это просто был конец. Лера, чувствуя себя полностью выпотрошенной, ввалилась в свой номер, и тут же, у входа, сползла по стене на пол. Тут же, услышав её, принеслась Мышка, но у неё не было сил обратить на испуганную кошку внимание… Так холодно. Так тихо, пусто, странно. Такое ощущение, что внутри тела ветер, такой холодный… злой. Теплее не станет — нельзя согреться, когда душа и сердце замёрзли. Завтра она будет улыбаться и говорить, что все хорошо, будет смеяться, и каждая улыбка, каждый смех будут пронизывать невероятным холодом. Как всегда. Но это завтра, а сейчас она может плакать, ей нужно плакать. Как жить дальше?.. Ей так холодно. Холод там, внутри…он там навсегда. Можно сказать, Лера не одна: она и холод. Она не жалуется. Она никому никогда на это не жаловалась. Для неё это просто горькая правда. «Мне надоело, в конце концов, испытывать боль! Эй, там, наверху! Неужели так сложно меня добить?!» Её затрясло. Она знала, что сейчас будет. Она заплачет, потом зарыдает. Слёзы будут душить. Будет больно физически. Понимание безысходности будет убивать. Она будет хотеть кричать. Она будет хотеть умереть. Но будет понимать, что смерть не поможет. Первая слезинка. Вторая. Третья. Ещё одна. Ещё. Ещё. Трясёт. Стучат зубы. Озноб. «Нет… Я не буду… Я не хочу! Не сейчас!» Душа кричала от боли. Сердце плакало. А разум безуспешно пытался остановить всё это. ЕГО поцелуй, лучший поцелуй в её жизни, горел на искусанных губах. Она закрыла глаза, слушая тяжёлую поступь приближающейся боли, сглотнула подступающие слёзы, ненужные, лишние сейчас. Прерывисто вдохнула, пытаясь сдержаться, но одна слезинка всё же скатилась по щеке, оставив влажную дорожку. Больно. Обхватить себя руками без попыток согреть каменное сердце. Надо просто не дышать, стараясь не расплескать эту боль. Всю до капельки, плотно закрыть внутри себя, оставить, запереть. Забыть. Она прижала колени к груди, обнимая их руками, закрылась, спряталась. Хотелось разреветься, выплеснуть всё, успокоиться. Но даже нет сил, чтобы подняться. Холодная вода приносила ему лишь мимолётное облегчение, он набирал полные ладони, бросая ее в лицо. Раз за разом, бездумно, на автомате. Один на один с собой, заглушающий шум воды — только сейчас. Наедине с собой. В полном одиночестве. Нагнувшись, он подставил голову под льющуюся струю — разлетающиеся брызги, крупные капли летят по спине, груди. Почувствовать холодную дрожь на коже, просто прийти в себя. Просто успокоиться. Собраться. Глубокий вдох, медленный выдох. Беглый взгляд в зеркало пугает — торчащие мокрые пряди волос, стекающие по лицу капли воды и горящие отчаянной решимостью глаза. Он усмехнулся, приветствуя свое отражение. Да, до такого состояния его ещё никто не доводил. А кто сказал, что падать с небес легко? Он должен ей всё объяснить. Он не каждый день кому-то такое говорит. Это серьёзно. ______________________________________ Стихи — Веры Полозковой