Моя молитва достигла небес

Здравствуйте. Меня зовут Митра. Как объясняли мне родители, меня так назвали в честь древнего бога дружбы и согласия. Они надеялись, что благодаря этому я стану общительной девочкой и заведу много друзей. Вы думаете, что именно такой я и стала? Нет. Я росла тихим ребенком и по возможности старалась избегать людей, даже собственных родителей. Мне не нравилось, когда незнакомые люди вдруг начинали разговаривать со мной так, словно давно меня знали. Со всеми вокруг я держалась подчеркнуто вежливо - таких обычно не любят. Я намеренно уничтожала все пути сообщения с окружающим миром. О причинах я расскажу немного позже. Мне шестнадцать лет, хотя никто никогда не давал мне мой истинный возраст. Что угодно, только не настоящая цифра. Наверное, я странно выгляжу, хе-хе. Из-за этого я иногда комплексую, но внимания не заостряю - за всю жизнь уже можно привыкнуть. Внешностью я не отличаюсь от другой ребятни, и, не будь у меня одного изъяна, вы ни за что не нашли бы меня в толпе детишек. У меня темно-серые глаза и светло-русые волосы повыше лопаток. Мне нравятся косы, но на моих патлах они вообще не получаются - пряди вылезают и топорщатся в разные стороны. Поэтому меня часто посещает мысль о том, что надо постричься, может хоть так лучше будет. А кожа у меня очень светлая, некоторые даже называют меня "дитя подземелья". А все оттого, что я мало времени провожу на солнце: и нельзя, и сама не хочу. Мне больше нравится сидеть где-нибудь в темном прохладном месте и читать. И чтобы никто не трогал. Или закрыться в своей комнате и готовить всякие мази. Вы только не подумайте, что я медик. Я просто кое в чем разбираюсь. Пришлось разобраться - когда живешь в больнице, без этого никак. А теперь вы спросите, с чего это я живу в больнице. Отвечаю: я инвалид. Я родилась с редким видом врожденной травмы - миеломенингоцеле. Это третья, наиболее сложная форма расщелины позвоночника. При этой патологии на спине ребенка образуется грыжа, в которую попадают нервы спинного мозга, а иногда и он сам. Удалять такую грыжу необходимо в первые двое суток после рождения ребенка. Некоторые дети потом, во взрослой жизни, могут передвигаться самостоятельно, но мне суждено было провести остаток своих дней в инвалидной коляске: мой позвоночник был поврежден в более высоких своих отделах, и мои ноги парализованы насовсем. Не только ноги, но этот момент опустим для приличия. Из-за моего недуга я быстро устаю, мало ем и сплю (зато часто). Сколько я себя помню, я никогда не вылазила ни из коляски - разве что когда ванну принимала, - ни из больницы. Это и есть причина моей замкнутости, о которой я вскользь упомянула ранее. Примерно в четыре года я начала сознавать себя как человека и личность. Да, я знаю, мне уже говорили, что это очень странно для столь раннего возраста. Я тоже считаю это странным, но факт остается фактом. Так вот. Я смотрела на других детей и сравнивала их с собой. Или себя с ними, что в принципе одно и то же, так что не суть. Я смотрела и понимала, что отличаюсь. Сильно. Малышня бегала, веселилась, играла хоть полдня - я сидела в коляске и могла устать от полутора часов чтения. Я пыталась себя успокоить тем, что буду знать больше, чем вся эта мелочь вместе взятая, но у меня не получалось, и я впадала в уныние. Тогда я впервые почувствовала себя ущербной. Именно поэтому я стала замыкаться в себе. Я обижалась на людей за то, что они могли делать то, чего не могу я. Я грубила всем подряд, даже когда со стороны казалось, будто я веду себя очень вежливо: в этой вежливости скрывался яд моей обиды. И мой собеседник, как правило, это быстро понимал. Так прошло два года. К своим шести я успела совершить две попытки самоубийства. Один раз я наглоталась таблеток - мне были прописаны болеутоляющие, а я слышала, что и лекарство может стать ядом при неправильном употреблении. Но меня спасли. Мама плакала, долго плакала, а папа укоризненно качал головой. Мне было все равно. Абсолютное равнодушие. Второй раз я решила проверить остроту скальпеля и порезала палец. Смотря на сочившуюся из ранки кровь я подумала: "Вот бы фонтаном такая хлестала..." И провела лезвием по руке. Выступило всего несколько капелек, и я огорчилась, что так мало. И сделала скальпелем еще несколько порезов. Меня остановили, когда я кромсала уже вторую руку. Медсестра отобрала у меня скальпель, отвесила хорошую оплеуху и накричала. В тот момент я ее не слышала. Я просто смотрела на то, как кровь стекает по рукам и разбивается о плиточную поверхность пола. В общей сложности я сделала 45 порезов. Фонтана так и не было, а руки потом долго заживали - скоростной регенерацией мои клетки никогда не отличались. Через два дня после того случая я вспомнила, что говорила мне медсестра. Смысл был примерно следующий: "Не можешь сидеть на месте и тянет к лекарствам и инструментам - помогай врачам, но себя-то зачем резать?!" Хоть я и замкнутая, но любопытная. Я заинтересовалась этим предложением. Но я не решалась попросить кого-нибудь обучать меня медицине. Поэтому я стала наблюдать за медиками. А если такой возможности не было, я брала книги и уходила... кхм, уезжала в свой излюбленный уголок. В книгах я узнавала очень много, порой даже больше, чем из наблюдений. Но вот с практикой было туговато - я не медик, следовательно, лечить никого не имею права. Была еще одна трудность. Однажды я решила попрактиковаться на себе, так как другого выхода не видела. Я порезала палец и попыталась его залечить. Мне даже удалось сконцентрировать чакру - кое как. Но она оказалась не зеленая, как у всех медиков, а синяя, как у самых обычных шиноби. Я только еще раз порезалась. Тогда я разревелась и уже готова была плюнуть на эту затею, но вдруг вспомнила, что есть и другая медицина, без использования чакры (которая у нас почти забыта). И я раздумала плевать, вместо этого вытерев (читайте "размазав") слезы и снова взявшись за книги. За полгода я научилась довольно сносно составлять мази. А вот яды выходили на "отлично": муха мимо пролететь не могла - замертво падала. Наверное, в них находила отражения моя обида. Подумав об этом я ужаснулась: неужели отрава моих слов могла подействовать на кого-то так же, как эти яды на несчастных мух? Я стала противна самой себе и впала в депрессию. Я понимала, что, взращенная в деревне шиноби, я однажды возьму в руки оружие и кого-то убью. И меня это вовсе не пугало. Но навредить СЛОВАМИ ни в чем не виновным людям, ни за что ни про что (я вдруг отчетливо это осознала) впавшим у меня в немилость? Великий создатель, да как так случилось вообще?! Мне было семь, когда я решила, что пора исправляться. Начала я со своей речи: в ней присутствовали непечатные обороты, и необходимо было их искоренить. А для того, чтобы речь стала чище, нужно менять образ мышления. Этим я и занялась. Через несколько месяцев упорных аутотренингов и питья настойки корня валерианы (я жутко раздражалась, если что-то шло не так, как было задумано) мои старания принесли свои плоды: я наконец-то убедила себя, что люди не виноваты в моей немощи, а из моей речи ушла брань. В лексиконе осталась, но в темных закоулках, куда я заглядывала не чаще, чем в могилу Второго Хокаге. Но легко и хорошо, словно крылья выросли, не стало. До этого было еще очень далеко. Следующим этапом исправления я наметила восстановление отношений с родителями. Я очень долго готовила себя для этого - не могла взять себя в руки и попросить их прийти ко мне. Мы с ними так давно не виделись, и я не знала, какой будет реакция на мое приглашение и что делать, когда они придут. Если вообще придут. Поэтому я сильно нервничала и из-за этого литрами глотала чай с мелиссой, благо на его употребление ограничений нет. Разве что кое-куда потом часто побегать. Встреча с родителями прошла лучше, чем я предполагала: они ушли счастливые и довольные. А я налила себе еще чашку чая и чуть не расплескала его - так тряслись руки. В-третьих, я должна была наладить связь с окружающими меня людьми. Это было очень сложно - общаться с теми, кому нагрубила в прошлом. Они ждали от меня подвоха, а потому стремились как можно скорее закончить разговор. Я расстраивалась, но снова шла на контакт. И так по кругу. Третий период растянулся на несколько лет. Но сдаваться я не собиралась: если бы я это сделала, была бы еще одна попытка самоубийства, на этот раз удачная: скальпель в горло - это вам не ножиком по пальцу чиркнуть. Да и все мои яды хранились в специально отведенном шкафчике, заботливо укрытые от посторонних глаз - я не хотела, чтобы про них кто-нибудь знал. Была еще одна причина не сдаваться. Однажды, когда мне было восемь, в больницу пришла девочка, моя ровесница. Точнее, она не сама пришла, ее привела какая-то старушка, заметившая на улице ребенка. У девочки по всему телу были синяки и ссадины, и старушка очень за нее переживала. Бедняжка, судя по всему, происходила из известного клана, потому что одна из медсестер засуетилась вокруг нее, называя девочку чуть ли не госпожой. Но мне было не до этого - меня привлекли глаза девочки. Большие печальные глаза, смотрящие прямо перед собой и в то же время в пустоту. Мне стало интересно, что она видит, когда вот так смотрит, и почему она такая грустная. Девочка меня заметила, засмущалась и отвернулась. Она была очень стеснительная. Медсестра увела ее за собой, а быстрее покатила коляску к себе в комнату. Я успела: к моему возвращению девочка еще только вышла от врача. Я окликнула ее, и она обернулась. Странно видеть ребенка в инвалидной коляске в больнице где полумертвого по кускам собирают: глаза девочки немного расширились. Я улыбнулась. С трудом, потому что еще не привыкла, но улыбнулась. - Откуда у тебя такие синяки? - Упала... - робко ответила девочка после нескольких секунд молчания. - С лестницы... Девочка явно не хотела раскрывать истинную причину своих повреждений - она отвела взгляд, а это верный признак лжи. Я не стала настаивать, мало ли. - У меня мазь есть, очень хорошая. Вот, держи. - Я протянула ей баночку. Девочка пролепетала что-то вроде "не стоит", но я только шире улыбнулась. И она, как ни странно, взяла мой подарок. - С-спасибо... - пробормотала она, глядя в пол. - В следующий раз будь поосторожнее на лестницах. Девочка кивнула, поклонилась и ушла. А я сидела в своей коляске и радовалась: наконец-то мне удалось поговорить с кем-то, кто не торопился от меня убежать. И я точно знала, что завтра я снова улыбнусь. Просто так.