Убить сойку-пересмешницу

Я думала, что быть выбранной для участия в Голодных играх будет самым ужасным моментом в моей жизни. А когда меня ужалила оса-убийца, - мне тогда было десять, - самым болезненным. Я ошибалась. По обоим пунктам. Самым ужасным моментом стал тот, когда я запуталась в сети, понимая, что ничем хорошим это не закончится. Самым болезненным – когда копье пронзило мое тело, на глазах у подбежавшей Китнисс. И осознание того, что я никогда больше не увижу свою семью. Что они все сейчас у нас дома и наблюдают за тем, как я умираю. Что Джанель сейчас, наверное, закрывает глаза Раиму, чтобы мой пятилетний брат не видел, как убивают его сестру; и Джанель мечтает, чтобы я сейчас была там, делая то же самое для нее. Что Веера и Гидд перестали спорить, услышав мой крик. Что Хэйфен – мой крошка-брат – лежит в своей кроватке и недоумевает, на что так смотрят большие люди. Осознание того, что я больше никогда не засмеюсь. Никогда не перепрыгну с дерева на дерево. Никогда не увижу, смог ли Гидд осуществить свою мечту – стать писателем; никогда не обсужу мальчиков с Джанель. Хэйфен никогда не узнает меня. Я никогда больше не спою. Осознание того, о чем мы все уже и так догадывались – у меня нет шансов выжить на Играх. Я протягиваю руку, и она берет ее в свою. Мои глаза притянуты к ее брошке. Все знают ее как Огненную, но для меня она была девушкой с брошкой в форме сойки-пересмешницы. Это выделяло ее на фоне остальных. Когда я была маленькой, папа называл меня его «соечкой-пересмешницей». Не когда я подросла, а когда я была еще малышкой и боялась чего-то. Поэтому я и доверяла Китнисс, я хотела любить кого-то, знать, что с ней я в безопасности. - Ты взорвала еду? – шепчу я. Я не знаю, почему это для меня важно. Возможно, потому что я не хочу умирать просто так. Если она выиграет, то и я выиграю. Значит, я помогла. Она отвечает, что сделала это. - Ты должна победить, - говорю я ей. Мне все равно, что если Цеп победит, то моя семья будет обеспечена едой на год. Китнисс должна вернуться домой, к Примроуз. Должна быть сестрой, какой я уже не могу быть. Она обещает мне. Выстреливает пушка, и она отпускает мою руку. Я начинаю паниковать. Она оставит меня, а я не хочу умирать одной. - Не уходи, - прошу я, хватаясь за нее. Я чувствую себя маленьким ребенком. Но, разве я не ребенок? - Я не ухожу. Я буду с тобой, - уверяет она меня. Я вздыхаю с облегчением, и она укладывает мою голову себе на колени, мягко перебирая волосы. У меня такое ощущение, что мне снова пять лет, и мама ухаживает за мной. Воспоминания о маме подталкивают меня к мыслям о музыке. Все, что мне нужно, - какая-нибудь хорошая песня, разгоняющая страхи. Я не хочу умирать напуганной. Я хочу умереть как мой дядя – во сне, или как брат-близнец Раима, которому была всего неделя от роду, слишком маленький, чтобы знать, что такое страх. - Спой, - говорю я, и мне едва хватает дыхания на это короткое слово. Это меня пугает. Я никогда раньше так быстро не выдыхалась. В повисшей тишине мне кажется, что она не согласится. Ей не нравится музыка. Возможно, она не знает, насколько мне это сейчас нужно. Ножки устали. Труден был путь. У нее красивый голос. Как ей может не нравиться музыка, когда она так хорошо поет? Ты у реки приляг отдохнуть. Как будто кто-то поет колыбельную. Как мама делала после трудного дня. Солнышко село, звезды горят. Если не открывать глаза, то кажется, будто я лежу в своей постели. Вот и все. Я сплю, а не умираю. Завтра настанет утро опять. И я больше не буду бояться. Я буду в безопасности. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. Что происходит, когда ты умираешь? Когда умер дядя Ришет, папа сказал, что мы все уходим в волшебное место, где все прекрасно. Когда умер Терун, мама сказала, что он просто лег спать. И шелест ракиты ласкает твой слух. Я чувствую себя в безопасности, как никогда. Я умираю на руках девушки, которую я встретила всего два дня назад, и я в безопасности. Пусть снятся тебе расчудесные сны. Можешь ли ты видеть сны, после смерти? Если это всего лишь как заснуть, то, наверное, да. Я не знаю. Я никогда не спрашивала. Пусть вестником счастья станут они. Я уже не могу раскрыть глаза. Я еле дышу. А ее голос становится все тише. Глазки устали. Ты их закрой. Слышит ли это моя семья? Видят ли они? Раим уже должен был вырваться из рук Джанели. Надеюсь, это не навредит ему. Надеюсь, ему не будут сниться кошмары. Буду хранить я твой покой. Я любила по ночам сидеть с папой, Гиддом и Веерой и смотреть на луну. Папа всегда обнимал Гидда и говорил, что защитит его от монстров. Я делала то же самое для Вееры. Никто не обнимал меня. Все беды и боли ночь унесет. Вот и он, мой последний шанс быть счастливой. Смерть, на которую я даже не надеялась, когда мое имя объявили на Жатве. С кем-то, кого я люблю, рядом. Растает туман, когда солнце взойдет. Я думаю, что мои братья и сестры будут рассказывать своим детям о тете Руте? Или я сотрусь и из их памяти? Просто еще один проигравший трибут. Тут ласковый ветер. Тут травы, как пух. Мне все еще страшно. Мама, мне страшно. Ты можешь обнять меня, папа, так, как ты обнимал Гидда? Как ты обнимал меня, когда я была младше. Могу я побыть твоей соечкой-пересмешницей еще разок? И шелест ракиты ласкает твой слух. Я вижу перед собой Теруна и дядю Ришета. Терун выглядит совсем как Раим. Он даже протягивает руку так, как Раим, когда хочет проверить, что я рядом. Дядя Ришет улыбается мне. Пусть снятся тебе расчудесные сны. Я знаю, что мне это только кажется, но я чувствую, что моя семья рядом. Мама, папа, Джанель, Веера… все они. Они машут мне. И Китнисс стоит неподалеку. Над ними летают сойки-пересмешницы. Они все будто говорят что-то, но я слышу только голос Китнисс. Пусть вестником счастья станут они. Терун берет меня за руку. Дядя Ришет кладет руку мне на плечо, направляя меня, совсем так, как когда он был жив. Я сдерживаю слезы, оборачиваясь, чтобы в последний раз взглянуть на свою семью. Я вижу, что они поют последнюю строку песни Китнисс. Я должна спеть что-то свое. Мое прощание. Не просто последнюю строку колыбельной. Мою собственную последнюю строку. Мой голос дрожит и обрывается на последней ноте. Я ухожу с Теруном и дядей Ришетом. Слезы текут у меня по лицу, и я тихонько пропеваю еще раз: Пусть вестником вечного счастья станут они.