В ненужном месте, в ненужный час

Очнувшись я сразу же почувствовал сильную боль в затылке. Хорошо же меня пристукнули... Немного придя в себя я обнаружил, что нахожусь в тёмном, словно ночь, сыром месте. Холод, идущий от пола, так и пронизывал моё тело насквозь. Мне даже на минуту показалось, что я попал в какой-то большой холодильник, вот только на холодильниках не ставят решёток. Приподнявшись на локтях и посмотрев в сторону скудного света, сочащегося через решетку, я понял, что нахожусь в тюрьме. Глаза упорно отказывались привыкать к кромешной тьме, царившей в помещении. Из-за этого я даже не мог определить размер камеры, в которую посадила меня судьба. Подойдя к прутьям решётки, где был хоть какой-то свет, я первым делом осмотрел место, где находился. Передо мною открылась огромная стальная площадка, на которую с противоположной стороны выходило множество таких же тёмных камер. Разделяла нас с ними только пропасть глубиною в несколько этажей. Присев на корточки, я начал вспоминать свои действия до того, как меня повязали. Помню, что выиграл в карты, вышел подышать свежим воздухом и... очнулся здесь. Неувязочка какая-то получилась. Итак, играл в карты, позлил Чесуна, стало душно... А с этого момента нужно вспомнить поподробнее! Вышел на улицу, вдохнул свежий влажный воздух и направился в сторону дороги, проходя мимо множества проржавевших автомобилей. Да! Это было точно! Потом подошёл к старой, брошенной бензоколонке, заколоченной досками, и увидел яркий свет. Так! Было дело! Помнится, услышал голоса из этого сарая. Какие-то там планы разрабатывали. Потом – ничего не помню. Похоже, что те, кто сидел в сарае, и вырубили меня. Вот гады! Так что это выходит? Меня повязала местная полиция? Чёрт возьми... Тут дверь открылась и в камеру, постукивая подковками сапогов, вошли два пса крепкого такого телосложения в голубой солдатской форме. "Таки не полиция" - пронеслось у меня в голове, - "Собачья полиция...". Решётка со скрипом отворилась и амбалы вошли в камеру. - Заключённый, встать! - рявкнул один из них. Я повиновался, а они связали мне руки и завязали глаза. После этого я услышал очень скрипучий голос, который сказал мне: - Пойдём, тебя очень хотят видеть на допросе. У меня не нашлось, что ответить. Ткнув винтовкой в спину, мне приказали идти вперёд. После нескольких шагов на пути явно оказалась лестница, и мы начали по ней спускаться. В самом низу “охрана” сменилась и новые надзиратели точно так же повели меня вперёд по длинным холодным коридорам. Дальше был длительный подъём на бесшумном лифте, а потом снова поход по коридору, который был не таким зябким. Судя по тому, что шагов было практически не слышно, я решил, что покрыт он был коврами. И тут, наконец, меня завели в какую-то комнату и сняли с лица повязку. От внезапно ударившего света я зажмурился, потому что в отличие от тюрьмы, в этом помещении было невыносимо ярко. Охранников явно это повеселило и они заржали своими басистыми голосами. Дебилы... Как только глаза привыкли к свету, я осмотрелся. Передо мной открылся очень красивый зал, который вовсе не походил на комнату для допросов. Потолок освещала хрустальная люстра, освещавшая комнату радужным светом. Стены были аккуратно оклеены золотистыми полосатыми обоями. Спереди стоял большой резной дубовый стол с роскошной лампой, а над самим столом висел огромный портрет крупного пса в рваной фуражке с пронзающим душу холодным взглядом. Это что ещё за местный фюрер? Посадили же меня на очень жёсткий стул, совершенно не вписывающийся в интерьер этой милой комнаты, и приказали ждать следователя. Ждать оставалось недолго. Через минуту так называемый следователь был уже тут как тут. Хлопнув дверью, в зал вошёл пёс невысокого роста в очках и с большой папкой в руках. Он сел за стол и внимательно, но в тоже время с отвращением, легко читавшемся на его морде, посмотрел на меня. - Это что за человек пред взором моим в сей век? – подозрительно спросил он, произведя на меня эффект полного недоумения. Следователь – поэт! Это что-то новенькое. В этой организации явно справедливо распределяют таланты... - Отвечай-ка на вопрос, гадостный молокосос! – злостно повторил он, сверкнув при этом глазами. Ну, вот этого я не ожидал. И что это за слово такое - “молокосос”? Обидно ведь. - Признавайся, с кем встречался, как проник в страну, агент? Чем на воле занимался, иностранный интервент? Никогда не думал, что термин интервент будет применён ко мне. Я даже улыбнулся. - Во-первых, я не интервент, - заявил я, - во-вторых, я не понимаю, за что меня держат в этом здании? Ведущий допрос пёс сразу же ответил. - Ты шпионил за Союзом. Дело гадкое вполне, и за это, друг спесивый, получил по голове. Когда он это проговорил, я чуть со стула не упал. Мои предположения насчёт того, что мерзавцы, сидевшие на бензоколонке, дали мне по голове, оказалось правильным. Но что ещё за Союз? Они так свою организацию называют? - Ни за кем я не шпионил. Это провокация! И вообще, что это за допрос со стихами? И что за Союз, чёрт побери?! - К делу это не имеет отношения уже. И за грубость тоже, кстати, можно дать по голове. С тобою просто невозможно, с тобою надо осторожно! – и тут же он строго посмотрел на двух охранников, - Эй, вы, двое, уводите! Хорошо за ним следите! Но не успели мы выйти, как дверь за мной скрипнула, и в зал вошёл пёс в рваной фуражке и с сигарой во рту, которого я совсем недавно лицезрел на портрете. Он взглянул на допросчика суровым взглядом и сделал определённый жест лапами. Следователь испуганно кивнул и спешно встал из-за стола. - Генерал, вам подчиняюсь, без вопросов удаляюсь, - сказал он и скрылся из виду. Его место занял тот суровый пёс, удобно расположился и уставился на меня в упор. Следом за ним в кабинет вошли ещё двое: толстый пёс с ужасно маленькой головой в очках, явно дворняга, и довольно красивая колли с маленьким планшетом в лапах. Они встали возле своего босса и тоже стали смотреть на меня. Правда не суровыми взглядами, а скорее какими-то растерянными. Вынув изо рта свою сигару, пёс, наконец, начал разговор. - Ну, что скажешь, Очкер? По-моему, оч-ч-чень любопытный экземпляр. Пёс, названный Очкером, поправил очки и снова посмотрел на меня. - Ну, господин Генерал, я думаю, что это следствие того эксперимента, который мы проводили два дня назад. Это доказывает, что мой телепорт имеет функцию обменника. То есть доставляет один предмет туда, а второй сюда. Наверное, этот красный оказался на месте гаечного ключа... Генерал удовлетворительно кивнул, и тут же посмотрел в сторону колли. - А ты что скажешь, Элизабет? Колли прошептала что-то на ухо Генералу, и тот рассмеялся. Настало длительное молчание, которое было нарушено мною. - Так это ваших рук дело?! – воскликнул я, еле сдерживая себя, - Вот почему я оказался здесь! Генерал кивнул и улыбнулся. Похоже, мой порыв повеселил его. Однако я не остановился. - Но почему же вы меня здесь держите? Почему не отправите назад? И тут же морда Генерала стала злой, подбородок закаменел. Я заметил, что в его глазах зажёгся огонь гнева. - Тебя? А зачем тебя отправлять? Ты проник в чужую страну, следил за организацией и наверняка внушал свои идеи другим. А если мы тебя вернём, то ты снова будешь бороться за свои бредовые идеи. Ты опаснее чем думаешь, человечишка. Так что пока посидишь тут. Я, конечно же, не ожидал такого ответа. У меня округлились глаза, и спёрло дыхание от возмущения. - А потом ты отправишься в рай, разве ты не хочешь попасть в рай? – и тут он залился страшным хохотом, от которого мне сразу же стало не по себе. - Знаете что?! - воскликнул я, - Хватит мне тут ломать комедию! Верните меня на Халхин-Гол и забудьте обо мне! Генерал только усмехнулся в ответ и, в очередной раз вынув сигару изо рта, осыпал серебристым пеплом бронзовую пепельницу. Пёс в очках, которого именовали Очкером, что-то ему прошептал. Потом, что-то своё добавила и колли. - Ах, Элизабет! - сказал он, снова затягиваясь сигарным дымом, - Как же ты милосердна! Но сейчас твоё милосердие тут совершенно неуместно. Мы не можем упускать этот шанс. Секретарша пригорюнилась и отвернулась. Очкер тоже не шибко обрадовался решению своего босса, хотя в его глазах и был виден какой-то огонёк. - Ничего, - вновь обратился Генерал ко мне, - Посидишь в тюрьме, отдохнёшь. Ощутишь на своей шкуре то, что испытываем мы - собаки - в приютах, зоомагазинах и прочей мерзости. Тебе понравится. Эй! Уводите! Моё положение усугубилось тем, что снова вошёл этот поэт недоделанный. Вместо того, чтобы придумывать новую поэму, он жестами дал понять надсмотрщикам, чтобы меня вывели вон. Охранники, снова завязав повязку на моих глазах, повели меня по бесконечным коридорам назад в сырую камеру.