Игра стоит свеч

Осень пришла внезапно и неотвратимо. Все лето, а в последние дни августа особенно, стояла такая жара, что мозг плавился, и казалось, это не закончится никогда, но первого сентября, как по заказу, резко похолодало и полил грустный серый дождик, а после погода уже окончательно испортилась. Пришлось в срочном порядке закутываться в слои одежды и менять сандалии и босоножки на кроссовки и ботильоны. Так же резко изменился наш с Антоном только-только налаженный быт. У него началась учеба и тренировки, у меня тоже учеба, и если в самом начале сентября все еще потихоньку раскачивалось, то потом образовательный процесс набрал такие обороты, что я порой не совсем осознавала, как происходит смена обстановки: вот я на парах, а потом уже на курсах, после не успела опомниться, как оказалась в операционной… Куратор умело разруливал и оптимизировал мое обучение: по прежнему минимум теории в академии, только все самое нужное, практика и лабораторки, а все остальное он давал мне прямо на рабочем месте. Операции превратились в коллоквиумы: разрезая очередную брюшную полость, хирург объяснял мне новую тему по патологической анатомии, втягивая меня, а иногда не только меня, в дискуссию. Коллеги из бригады вели себя по-разному: кто-то крутил пальцем у виска, а кто-то с энтузиазмом участвовал в диалоге, в конце концов все к этому привыкли и стали воспринимать как само собой разумеющееся, и если мы с доком внезапно молчали, остальные начинали испытывать легкое беспокойство. В отделении, наконец, утихли все споры и пересуды относительно моей персоны. Меня не то чтобы стали воспринимать всерьез, но привыкли к мысли, что я здесь надолго. Вроде, раз нужен Волкову свой личный подопытный кролик, ну так что ж, пусть будет. Меня это и радовало, и не очень. Никто не косился в мою сторону и не сыпал двусмысленными намеками, но ощущать себя зверушкой или, если хотите, питомцем — тоже приятного мало. Но это было меньшее из зол, я не видела смысла лишний раз себя накручивать. Единственным человеком, который меня заземлял и не давал унестись в научные поднебесья, оставался Антон. Он был как та веревочка, которая удерживает воздушный шарик: иногда потянет сильнее и надежнее, а порой настолько ослабнет, что шар начинает волноваться — или рвануться ввысь, прочь от этого мира, или остаться. Так и я иногда забывалась, погрузившись в учебники, и была не в состоянии приготовить ужин, но приходил Антон, и я вспоминала о домашних обязанностях. Сам Антипов был в это время какой-то возбужденно-раздраженный. Оно и понятно: учеба, надо просиживать вечер над заданиями, а тут и тренировка подоспела, но при этом он еще умудрялся находить время на ночные отлучки. Раз в три или четыре дня он уходил часов в одиннадцать, возвращался за полночь, благоухая одеколоном, после долго отмывался в душе. Я не спрашивала его об этих прогулках, и знала, что он не хотел, чтобы спрашивала: после таких ночей он бывал особенно молчалив и сумрачен, так что мне даже подходить было страшно. Иногда, находясь вместе с ним на кухне, я просто физически ощущала его тяжелый взгляд: он смотрел на меня, когда я не видела, или думал, что я не замечаю, и у меня всегда от его взгляда были мурашки. Это было непонятное чувство, и сам Антон становился непонятным, и меня это и пугало и завораживало. К тому же, я испытывала разочарование всякий раз, когда видела, что он снова собирается уезжать: мне хотелось, чтобы в те дни, когда я дома, он оставался рядом, и находила кучу совместных дел. Готовила что-то повкуснее, пыталась играть в его любимые шутеры… Черт, я даже стала бегать с ним по утрам, если у меня случался настоящий выходной. С зарплаты я купила себе удобные кроссовки и облегченную куртку, и когда однажды напросилась с Антоном на пробежку, у него глаза округлились от удивления. Но он все же взял меня с собой. И долго неприлично ржал, да, наблюдая за моими жалкими попытками преодолеть расстояние. Особенным шиком было выбраться в лес. Есть у нас в городе кусочек природы, пока охраняемый от рьяных застройщиков. Там — корабельные сосны, уходящие в небо, и милые березовые рощи. Красивые беседки на центральной аллее, спортивные площадки, и множество расходящихся тропок. А еще — белки. Прожорливые, почти ручные белки, привыкшие к вниманию прохожих и к тому, что их все время подкармливают, но от этого не менее забавные. Они прыгают с ветки на ветку, наблюдая за утренними бегунами, и спускаются к многочисленным кормушкам, пробуя на вкус фундук и кешью, заботливо подкладываемыми детьми и сердобольными бабульками. Я обожала гулять с Антоном в лесу. Да, здесь было много людей, но, в основном, на центральных аллеях. Мы же уходили вглубь, доверясь грунтовым тропкам. Часто выходили к пруду, который облюбовали дикие утки. Раньше я редко здесь бывала, а после Москвы и подавно не ездила, но Антон все изменил. Он однажды просто взял меня в охапку, загрузил в такси, и увез. С тех пор это стало нашей маленькой традицией: уезжать в лес по выходным и проводить время вместе по-настоящему. Не так, как дома, в делах и заботах, а просто гулять, слушать шорох листьев под ногами, и ни о чем не говорить, потому что рядом с Антоном было хорошо даже просто молчать. *** Этим утром мы бились за ванную. Такое случалось, когда я ночевала дома, а не проводила время в больнице: оказывается, одна ванная в квартире — это такая большая проблема, которая по утрам приобретает прямо-таки катастрофические размеры. Мы с Антиповым оказались похожи в том, что оба любили принимать душ по утрам. Вечером получалось не всегда, поэтому я вставала пораньше, нежилась в прохладных струях воды, просыпаясь, а потом быстренько укладывала волосы утюжком и уносилась на учебу. Я могла даже не позавтракать, но принять душ — обязательно. И присутствие Антипова в квартире уже не смущало, когда уж тут выбрать время, если дел невпроворот, теперь больше пугало то, что он займет ванную первым. Сегодня я подготовилась: встала пораньше, схватила подготовленные еще с вечера белье и полотенце, и постаралась как можно быстрее прошмыгнуть в ванную, но из гостиной, наперерез мне, выскочил Антон, тоже с полотенцем под мышкой, и мы, взглянув друг на друга с проблеском азарта в глазах, рванули к ванной комнате. Антипов, понятное дело, успел первым, и даже коварно выставленная мною подножка не помогла: он вовремя заметил препятствие и отвернул в сторону. — Антон! — взвыла я, когда он взялся за ручку двери. — У меня сегодня полная смена, ну будь же ты человеком! — А у меня с утра — контрольная, а сразу после универа тренировка! — и не подумал уступать он. Я извернулась и, проскользнув под его рукой, встала между желанной дверью и Антоном, оказавшись едва ли не вплотную к нему. — В Ледовом есть душ, — заметила я, невинно хлопая глазками и напирая на Антона, чтобы он отодвинулся. — Пахомова, ты….! — Зло сверкнул он глазами. — Дай мне хотя бы зубы почистить! — Успеешь, — я бросила быстрый взгляд на часы в прихожей. — Мне нужно всего пять минут. А собираться потом дольше, чем тебе, еще волосы сушить, — и я скрылась за дверью ванной комнаты, слушая ругательства хоккеиста. Я не обманывала: мне и вправду хватало пяти минут, чтобы быстро пройтись по телу мочалкой с пеной и помыть голову, а скрабы с масками и прочие уходовые процедуры я оставляла на выходные. Вода хлынула из лейки на голову и плечи, и я прижмурила глаза от удовольствия, позволив себе минутку просто постоять под прохладными струями, а уж потом взялась за мочалку. Я уже мыла голову, когда в дверь постучали. Сначала один раз, а потом еще и еще. Снаружи слышались глухие подвывания. Вот ведь настырный, успеет он почистить свои зубы, еще даже семи нет! — Пахомова, ты там не утонула? — голос Антипова послышался вдруг совсем рядом, и я распахнула глаза, гипнотизируя взглядом шторку, которая не сдвинулась ни на миллиметр и все так же плотно закрывала ванную. Но слишком уж громко и отчетливо прозвучали эти слова. — Нет, я сейчас, — быстро сказала я, чувствуя, как по спине пополз холодок от страха и необъяснимого волнения. Мысль о том, что Антон спокойно может заглянуть внутрь, ведь у нас все еще нет задвижки, молнией пронзила сознание и отозвалась нервным напряжением в теле. Я сполоснула волосы и, осторожно выглянув из-за шторки, с облегчением выдохнула, никого не обнаружив. Только вот между дверью и косяком остался маленький зазор, а я помнила, что закрывала дверь наглухо. Наспех вытерев волосы полотенцем, я повесила его сушиться и пулей вылетела из ванны, нос к носу столкнувшись с парнем. — Антипов! Ты не охренел заглядывать в ванную? Это запрещенный прием! — Пахомова! — в тон мне ответил этот наглый тип, не отрываясь, глядя на мои мокрые волосы, с которых еще капала вода, стекая по халату на грудь, которая тяжело вздымалась от возмущения, отчего он сильнее прилипал к телу. — Хватит носить дома такую одежду! Это преступление! — Сегодня же составим график посещения ванной комнаты! — заявила я, не обращая внимания на его слова. Нет, ну это надо же, зайти внутрь, когда я там голая, это вообще в голове не укладывается! Да что там в голове, меня просто колотило от осознания, что он мог узреть меня в таком виде. — Сегодня же выброшу твой халат к чертовой матери, если ты не перестанешь его носить! — прорычал Антипов, с силой дергая за дверную ручку и хлопая дверью, а спустя пару секунд из ванной комком вылетело мое полотенце: — В комнате повесь! Злобно пыхтя, я подняла полотенце и скрылась в своей комнате. Выбросит он! Вот еще! И вообще, в чем хочу, в том и хожу, и нечего мне тут условия выставлять, сам предложил у себя пожить, и коммуналку, между прочим, я тоже оплачиваю! Горя праведным гневом, я собиралась на работу, и с Антоном в то утро больше не разговаривала. *** К концу смены мне хотелось повеситься, ну или хотя бы рухнуть в постель и не вставать несколько дней. На всех операциях, что сегодня удалось провести, Олег, мать его, Сергеевич, гонял меня по прошлым темам гистологии и анатомии, а если прибавить к этому парочку экстренных гастроэктомий, становилось понятно, почему я всеми фибрами души в данный момент времени ненавидела своего куратора. Спать мне хотелось прямо здесь и сейчас, и было состояние полного опустошения, потому что вся энергия, по-видимому, утекла ночью в неизвестном направлении. — Пахомова, вот вы где! — Олег ворвался в подсобку, где я переодевалась. — А у меня к вам дело! Да что же это такое-то! Почему мне не дают ни помыться нормально, ни переодеться! — Олег Сергеевич, помилуйте! — возопила я. Ну не могу я больше, не могу! Мня все достало: и операции, и отделение, и этот противный профессор. — Ну что еще? — Скорее одевайтесь, и поедем, — безапелляционно сообщил он, закрывая за собой дверь. Поедем куда? Что еще взбрело в эту неугомонную кудрявую голову? Больше всего на свете мне хотелось послать Волкова ко всем чертям, но, блядство, это все еще мой куратор. Так что, матерясь себе под нос, переоделась, собрала оставленные накануне вещи, и осторожно выглянула в коридор. — Готовы? — быстрым взглядом окинул меня Волков. — Отлично, едем! — Куда? — все-таки решила я прояснить ситуацию. — Увидите! Он усадил меня в свою реношку, и всю дорогу молчал, сохраняя интригу, а я за это время вся извелась. Ну куда, куда он может меня везти? Честно, даже мыслей в голову никаких не приходило, потому что этот конкретный доктор умел удивлять, и делал это на регулярной основе, так что от него можно было ожидать всего, что угодно. Здание в центре города, возле которого профессор остановил машину, выглядело вполне обычно. Жилая пятиэтажка, на первом этаже которой, судя по вывескам, расположились офисы, вход по центру, укрытый красным козырьком. Вот туда-то он меня и повел. — Олег Сергеевич, Вы меня пугаете. — Отчего же? — Оттого, что ведете, не пойми куда. — Боже, Пахомова, — он остановился и, повернувшись, показательно закатил глаза. — Неужели за все это время вы не научились мне доверять? — Нет, — честно ответила я. Да, в каких-то ситуациях я полагалась на него, потому что он, кажется, знал, что делал. Но доверять? Нет уж, дудки. Вот кому я доверяла, так это Антону. А док просто сводил с ума своей энергией и непредсказуемостью, так что я постоянно интуитивно ожидала от него какого-то подвоха. Он только хмыкнул на мой ответ и распахнул входную дверь, приглашая войти внутрь. Ну, я и вошла. Моему взгляду тут же открылся коридор, выкрашенный темно-синей краской, и стол консьержки у входа. Увидев Волкова, пожилая женщина за столом кивнула и пропустила нас дальше. Мы прошли по коридору, на протяжении которого нам там и тут встречались двери с вывесками. Здесь были ногтевая студия и фирма, занимающаяся окнами; какая-то юридическая конторка и даже кабинет остеопата. Наконец, мы остановились у простой деревянной двери серого цвета, с большим латунным кольцом вместо ручки. Олег Сергеевич достал из кармана большой ключ, и, провернув его в замочной скважине, сказал: — Прошу, входите. Я толкнула дверь, по инерции сделала шаг вперед и замерла на пороге. — Ну же, София, — поторопил меня Олег и слегка подпихнул, заставляя войти внутрь, после чего закрыл дверь за нашими спинами и оставил меня осознавать происходящее, любуясь открывающимся видом. А рассматривать здесь было что. Картины. Много картин на стенах и просто расставленных на полу. Огромный стол в центре, составленный из нескольких деревянных столов или парт, весь в брызгах и разводах краски. Магнитная стенка для записи мелом. Фарфоровые статуэтки, неоконченные художественные работы. Двустворчатый шкаф, обклеенный фото-картинками из путешествий. — Олег Сергеевич, это что? — спросила я, когда ко мне вернулся дар речи. — Художественная студия, — ответил он очевидное. — Мой друг когда-то писал здесь свои картины. Но он уехал в Москву, а помещение осталось. Я подумал, раз вы любите рисовать, вам здесь понравится. — И что, ваш друг разрешил? — недоверчиво спросила я, прохаживаясь по студии и мимолетно рассматривая оставленные холсты. Друг Волкова занимался не только написанием картин: на подоконнике обнаружились забытые керамические подставки в форме листьев монстеры и гипсовые фигурки животных. — Почему нет? Он позволил временно использовать эту студию под мои нужды, ну а я вспомнил о вас. Здесь вам будет удобнее, чем в тесной подсобке, как думаете? А я уже не думала. Во мне все трепетало от волнения и предвкушения, и верилось — не верилось в то, что я могу здесь работать. А вот эти фартуки на вешалке как нельзя кстати. Мольберт и подрамники в углу. И немного сохранившихся красок на полках… Олег не мешал мне рассматривать студию, молча стоя у двери, а я вовсю осваивала новую территорию и вверенное мне хозяйство. Я же не дурочка, чтобы отказываться от этого… Вот от этого вот! — А я правда могу использовать это помещение? — все же спросила я, возвращаясь в реальность. — И использовать, и менять на свое усмотрение. Можете хоть все тут переделать. — Серьезно? — изумилась я. Ну надо же… Обычно такие творческие люди, как хозяин студии, очень ревностно относятся к подобным вещам и не терпят чужого вмешательства. — И сколько я должна буду за аренду? — Помилуйте, Софи, какая может быть аренда? — фыркнул профессор, складывая руки на груди. — Он и так обязан мне тем, что я приглядываю за его имуществом. Так что пользуйтесь совершенно безвозмездно. — А если ваш друг внезапно приедет? — Не приедет, — уверенно ответил он. — По крайней мере, в ближайшие года два. Вы можете перевезти сюда ваши вещи и ни о чем не беспокоиться. — Спасибо, — разворачиваясь к нему, искренне сказала я. А что еще я могла? Будь он близким мне другом, обняла бы и расцеловала, ведь то, что он для меня сейчас сделал, это… это очень много значило. Но ведь он мой преподаватель, ответственное за меня лицо и все такое. Так что я ограничилась простой благодарностью. — Не за что, — тепло улыбнулся он, глядя немного отрешенно, будто видел сквозь меня кого-то другого. — Пишите, творите… Но только не в ущерб работе. — И он вложил в мою руку большой холодный ключ. — Разумеется, Олег Сергеевич, — сказала я, принимая его. *** В тот же вечер Антипов помогал мне перевезти мольберт и краски из больницы в студию. Я бы могла не просить его об этом, и сделать все сама, но мне уж очень хотелось поделиться с ним своей радостью, а кроме того, я и не собиралась делать из этого тайны. — Так значит, здесь ты жила, пока не сняла квартиру? — спросил Антипов, оглядываясь в тесной каморке, пока я укладывала свои принадлежности в сумку. — Сколько ты пробыла здесь? Почти год? — Не совсем. С прошлой осени до конца апреля. Знаешь, здесь было не так уж и плохо, — улыбнулась я воспоминаниям. — А сейчас что, плохо? — проворчал он, поднимая сумку и выходя с ней в коридор. — Нет, что ты, — поспешила убедить я. — Очень даже хорошо. Но график посещения ванной все нужно составить… — Так, я не понял, — перед нами появилась фигура в белом халате. — Почему в отделении посторонние? Антон моментально сделал стойку, вздернув подбородок, а я сказала: — Это не посторонние. Это мой друг — Антон Антипов. А это Олег Сергеевич, мой… — (преподаватель, куратор, начальник, несносный тип, мучитель, покровитель, благодетель — нужное подчеркнуть), — главный хирург отделения. Прозвучало как-то не очень, так что мне захотелось прикрыть лицо рукой. «Мой главный хирург отделения» да уж, и почему из всех возможных вариантов я выбрала именно этот? Оба нарушителя моего вчерашнего спокойствия хмуро посмотрели друг на друга, кивнули, но руки никто не протянул. — Антон помогает мне перевезти вещи, — поспешно сказала я. — И… мы уже уходим. — До свидания, — буркнул Антипов, и мы выскочили на лестничную площадку. Оказавшись на месте, мы поставили сумки на пол, и я с гордостью показала Антону студию, уже начиная привыкать к ней. — И все-таки, я не понимаю, почему твой препод пустил тебя в это место, — мрачно сказал парень, вертя в руках гипсовую кошку с отколотым кончиком хвоста. — Понятия не имею, — честно сказала я. — Может, на больничную подсобку у него другие планы? А это место пустует… Здесь было довольно пыльно, и мне предстояло много работы по уборке, но сердце замирало от мысли, что это все теперь мое. Пусть на время, но мое. И этот измызганный, видавший виды стол, собранный неведомо из чего. И эти статуэтки на окне, и засохшие от времени краски. Все, что здесь есть, теперь принадлежит мне. — Знаешь, он не показался мне добрым дяденькой, который может бескорыстно помогать… — А кто сказал, что бескорыстно? — Весело отозвалась я. — Он ставит на мне эксперименты. У Антипова глаза распахнулись от изумления, и я, рассмеявшись, пояснила ему суть нашим с доктором деловых отношений. Раньше я уже упоминала о Волкове, и Антон был в курсе его существования, но сейчас, чем больше я говорила, тем больше он хмурился. — Получается, ты делаешь все, как он говорит, и принимаешь любую его помощь? — сделал свои выводы хоккеист. — Ну, я бы не сказала, что все, — посерьезнела я. — Но да, принимаю. Он меня многому научил. И он не плохой человек. Да, со своими заморочками, но у него в анамнезе — большая личная трагедия, которую он несет через всю свою жизнь, и оттого кажется несколько… черствым. Только закончив фразу, я осознала, что сейчас делала не что иное, как защищала профессора перед Антоном, оправдывая наши с ним взаимоотношения. Да какого черта… Антон — мой друг и теперь мой сосед, но уж никак не судья. Сам вот шляется где-то по ночам, но я же к нему не лезу. — Надеюсь, ты не будешь проводить здесь все свое свободное время, — вздохнул Антипов, и я взглянула на него с удивлением. — Ты и так очень редко бываешь дома. — Ты тоже, — парировала я, глядя прямо ему в глаза. Неожиданно это прозвучало, как обвинение, и я сама удивилась этому факту, а Антон вдруг смутился и нехотя отвел взгляд. Все это произошло в течение нескольких секунд, но почему-то отставило неприятный осадок в душе. — Ну что, поехали домой? — спустя минуту, спросил хоккеист. Я поставила у окна мольберт, достала из сумки баночки с акрилом. Разместила их на полках, и, оглядев результат своей работы, кивнула: — Поехали. *** — Меня сегодня Егор о тебе спрашивал, — как будто невзначай обмолвился Антон, когда мы пили чай дома, и я медленно оторвала взгляд от экрана смартфона, на котором до того читала научную статью. — Зачем? — Просто интересовался, как у тебя дела, — пожал он плечами. Я не смотрела на Антона, но чувствовала, как он сверлит меня взглядом. Снова решил проверить, восстановилась я или нет? Антипов иногда рассказывал что-то об очередной игре, или тренировке, и как бы вскользь упоминал Егора, и при этом пристально наблюдал за моей реакцией. Я старалась не отводить взгляд, заинтересованно кивала и улыбалась, но мое настроение ощутимо портилось. Мне не хотелось ни вспоминать Щукина, ни говорить о нем. Теперь, когда моя голова едва ли не взрывалась от притока новой информации, я вообще бы о нем не думала, если бы Антон не напоминал. И, надо сказать, с его стороны это было невежливо: какими бы мотивами не было продиктовано его любопытство, он мог бы уважать мои чувства. Я же не заводила разговоров об Оле, и даже не рассказывала о том, что ездила в Воскресенск, потому что это неминуемо всколыхнуло бы его память и, возможно, причинило боль. Но он был не настолько тактичен. А кто говорил, что жить с Антиповым под одной крышей будет просто? — Сказал бы ему, что у меня все отлично, — я допила чай и встала из-за стола. — Я и сказал, — пожал плечами Антон, задумчиво провожая меня взглядом. Ну и ради чего нужно было затевать этот разговор? ***

The Rasmus — Livin' in a World Without You

Следующий день у меня был учебный. Я приехала домой после обеда и, сразу приготовив на ужин запеканку, отправилась наскоро делать домашку, потому что на вечер у меня была запланирована уборка в комнате. Открыв тетрадку с конспектами, я вздохнула, увидев один оставшийся чистый лист. Бежать в магазин совершенно не хотелось, и я уже взяла было телефон, чтобы набрать Антона, который, по моим подсчетам, уже должен был возвращаться с тренировки, но тут вспомнила, что как-то видела у него на полке тетрадки. Он до сих пор не перенес в гостиную старые учебники, и вот среди них-то и попадалась нужная мне сейчас вещь. Я потянулась к полке, выуживая все тетради, которые только здесь были, надеясь, что среди них попадется чистая или хотя бы с парой исписанных листов, до сих пор не востребованная Антоном, как вдруг, вытаскивая очередную, чуть не взвыла от боли, потому что мне на ногу упало что-то твердое, и удар пришелся как раз по пальцам. Наклонившись, я подняла с пола бутылек с ярко-зеленым, кислотным лаком с блестками. Интере-е-есно. Я покрутила в руках бутылочку. Вот же дрянь какая, ни за что бы таким красить свои ногти не стала. Откуда это у Антона? Чистой тетрадки все-таки не нашлось: все были исписаны аккуратным мелким почерком Антипова. Пришлось мне поднимать свою уставшую тушку и тащить ее в канцелярский магазин. А вернувшись, я обнаружила, что Антон уже дома, сидит на кухне и с аппетитом ужинает. Переодевшись в домашнее, я тоже отправилась на кухню, прихватив с собой бутылочку с лаком. — Анто-он, смотри, что нашла, — я протянула ему лак. Антипов оторвался от тарелки и, увидев, что я ему даю, нахмурился. — Мама, наверное, забыла, — флакончик с лаком утонул в его большой ладони. — Спасибо. Передам ей, как только увидимся. Мамин, значит… Мне довелось увидеть Юлию Борисовну только однажды, на памятном матче «Медведей» и «Факела», но единственного взгляда на нее хватило, чтобы понять, что эта женщина обладает безупречным вкусом, и уж точно не станет красить ногти дешевым кислотно-зеленым лаком. — Как прошел день? — Хреново, — буркнул Антон. — Расскажешь? — Нет. — Ну ладно, — пожала я плечами и вышла из кухни. От моих глаз не укрылось то, какой Антон в этот вечер был взвинченный, и я все же попыталась вывести его на разговор. Я часто предпринимала такие попытки, особенно, когда видела, что он приходит раздраженный после тренировки, не столько потому что мне не терпелось узнать, что творится в его команде, а надеясь на то, что когда он выскажется, ему станет легче. Невозможно бесконечно копить в себе негатив, как это делает Антон: когда-нибудь обязательно рванет, и пострадают все. Поэтому я, как могла, пыталась разгрузить его. Поэтому спустя час после ужина, я попробовала еще раз. — Антон, не поможешь? — пару дней назад у меня заело замок на косухе, и моих силенок никак не хватало на то, чтобы вытянуть ткань, которую зажевало молнией. — Давай сюда, — он забрал у меня куртку и недовольно прищелкнул языком. — Пахомова, мне иногда кажется, что у тебя руки не из того места растут. Ну как можно так расстегивать курточку? — Я торопилась, — похлопала я ресницами. — Торопилась она, — проворчал он, возвращая мне элемент гардероба. — На, в следующий раз будь, пожалуйста, аккуратней. — Спасибо, Антон! — как же хорошо иметь сильного мужчину под боком, пусть даже это совсем не твой мужчина… — Как тренировка? — Я же сказал: хреново, — сверкнул глазами Антон. — На следующую игру Макеев поставил меня в третье звено. Козлина. Я присела рядом с ним на диван, и, слегка удивившись от того, как он отзывается о своем новоиспеченном родственнике, осторожно спросила: — Может, на это были причины? — Да какие причины? — раздраженно отмахнулся он, упираясь в меня тяжелым взглядом и будто размышляя о том, стоит ли мне довериться. — Ну подумаешь, мы со Смирновым немного поцапались… А нафига было демонстрировать свою невзъебенность? — А кто такой Смирнов? — Мне показалось, я не слышала прежде этой фамилии. — Наш новый защитник, — сквозь зубы проговорил Антипов. — Приехал весь такой крутой… Папаша его владелец каких-то там заводов-пароходов, ну этот и выпендривается… — Значит, вы с этим Смирновым сцепились на тренировке? — Ну было дело, — уже спокойнее вздохнул Антон. Посмотрел мне в глаза, скользнул мимолетно по футболке и мягким домашним штанам, которые я любила носить, пока в доме не включили отопление, и в следующую секунду вдруг сделал то, чего не то чтобы я не ожидала, а не ждал, видимо, он сам: растянулся на диване, положив голову мне на колени, и продолжил: — Он что-то ляпнул по поводу моей техники, ну я и не удержался, дал ему в нос в раздевалке. А чего он? Только пришел в команду, а уже ведет себя, как будто ему все должны. Дальше Антон рассказывал о том, как этот самый Смирнов пытался показать себя на тренировке, а я слушала и смотрела на его бритую макушку, лежавшую у меня на коленях, и мне так сильно хотелось прикоснуться рукой, погладить эти жесткие светлые волосы, ощутив ладонью их колкость. Такие же колючие, как и сам Антипов, только это все напускное. Я чувствую, он совсем другой, добрый, и, возможно, нежный, ранимый, и это все — только защитная реакция, привычная модель поведения, которую он надевает на себя, будто хоккейную форму, ведь он всегда должен был быть сильным, заботиться о маме, заботиться об Оле, а теперь вот, выходит, обо мне, и он просто боится расслабиться, не может позволить себе выйти из привычного образа, а ведь нам всем это порой так необходимо… — А что Макеев? — А Макеев увидел и разорался. Ну, все как всегда: типа мы команда, и отношения надо выяснять не друг с другом, а с соперниками на льду, и все такое… Ну а потом взял и засунул нас вместе со Смирновым в третье звено. — Так значит, это Макеев во всем виноват? А точно не два хоккеиста, которые решили помериться силами? — осторожно уточнила я, все-таки перестав бороться с желанием и прикоснувшись к волосам Антона. Антипов замер не то от вопроса, не то от моих действий, и на секунду, кажется, даже забыл, как дышать. Лежал, не шелохнувшись, обдумывая свой ответ и позволяя мне поглаживать его по голове. А волосы и вправду были жесткие на кончиках, но сами по себе — мягкие, и если бы Антон отрастил их чуть длиннее, было бы очень приятно пропускать сквозь пальцы шелковистые пряди. Я склонила голову и вгляделась в его лицо. Глаза были смущенно прикрыты, и длинные ресницы отбрасывали тень на покрывшиеся румянцем скулы. Пухлые губы, напротив, чуть приоткрыты, и из них вырывалось напряженное дыхание. Какой же Антон все-таки красивый… Не той красотой, которая очевидна сразу же, и пускает пыль в глаза, заставляя думать о человеке лучше, чем он заслуживает на самом деле, а другой, особенной, которую и разглядишь-то не сразу. Но когда увидишь, ранее не сочетающиеся будто бы черты складываются в идеальную картину, и все приобретает совсем иной смысл. Антон открыл глаза. И мы встретились с ним взглядом, бесконечно долгим, молчаливым взглядом, который, казалось, длился целую вечность. Я ощутила, как горит мое лицо, и в горле вдруг ужасно пересохло, так что я кашлянула, нарушая зрительный контакт. Антон поднялся с моих колен и сел на диване, а мне вдруг стало холодно, и я поежилась. — Ты права, Пахомыч, — кивнул Антипов. — Макеев тут совершенно ни при чем. Это я опять не сдержался и поддался на провокацию Смирнова. — Может быть, стоить наладить с ним контакт? — Попробую держать нейтралитет, — согласился Антон. — Не нужно обращать внимания на всякую шушеру. Есть у меня подозрения, что он у нас долго не задержится. — Ну и отлично, — подвела я итог, тоже поднимаясь и собираясь идти в свою комнату. Завтра снова был учебный день, и нужно было подготовиться к семинарам. Я уже дошла до двери и собиралась выйти в коридор, как в спину мне прилетело тихое: — Пахомова… спасибо. Я улыбнулась, посмотрев на Антона через плечо. Он, и вправду, выглядел совершенно успокоившимся и даже расслабленным. А спустя полчаса он уехал. Я собирала учебники в своей комнате, когда хлопнула входная дверь. Не желая верить своим подозрениям, я вышла в коридор и уловила знакомый запах его духов. На тумбочке лежала щетка для обуви и раскрытая баночка с черным кремом. Я прибрала принадлежности, положив их на место и, сев на банкетку, устремила вперед невидящий взгляд. Было обидно. Было так по-дурацки и так по-детски обидно, что я даже не пыталась объяснить себе это чувство, просто пропуская его через себя. Потом обиду сменила растерянность. Я и представить себе не могла, что Антон уедет сегодня, что бросит меня в одиночестве, особенно теперь, когда мне показалось, что мы достигли какого-то особенного понимания. Антон давно стал мне лучшим другом, но сегодня что-то случилось, и я никогда прежде не чувствовала его так, как сейчас. Оля, наверное, знала его другим, оттого до сих пор не смирилась с потерей. А теперь и я всмотрелась и увидела, что Антипов только притворяется большим и сильным, и на самом деле ему нужна помощь, и я могу помочь, могу укротить вспышки его гнева. Он столько раз мне помогал, что я хотела ответить ему тем же, и теперь, кажется, знала, как. Да, мы могли бесконечно ссориться по мелочам, но в главном мы принимали друг друга, и Антон нуждался в этом — в доверии, обретя которое, он сможет, наконец, стать самим собой, — отчего-то в это я верила безоговорочно. Так, может быть, там, куда он ездит, он и обретает покой? И вот от этой мысли у меня внутри все скручивалось в тугой болезненный узел.