Только не сорваться, только улыбаться!

Я стою на перроне. За спиной Хэймитч, готовый в любой момент отразить нападение. В рукаве у него нож, а в глазах — решимость. Я сжимаю в руках свою сумку, на плече у меня висит лук, волосы я, как и раньше собрала в косу. — Поезд «12 — Капитолий» прибыл к первой платформе. Время посадки — пять минут, — прогремел голос над площадью. Передо мной раскрылись двери и проводник, окинув меня взглядом, безмолвно пропустил в вагон. В глазах у него сверкнуло такое уважение, что мне стало неуютно. Все еще видят Огненную Китнисс и сойку пересмешницу во мне. В маленькой, уставшей и ужасно разбитой. Прохожу в вагон. Неужели я поеду в том же поезде. Этот поезд отвозил меня на игры дважды. Следом идет Хэймитч. — Ты что же, едешь со мной? — оборачиваюсь, и ментор недовольно смотрит на меня, из-за резкой остановки. — И не только я, детка. — Завтра нас ждет важный преважный день! — я оборачиваюсь. — Эффи! — радостно бросаюсь к своей сопровождающей, бросив по пути сумку на пол. Невероятно крепко сжимаю ее в объятиях. Женщина крякает. — Я тоже рада видеть тебя! — выдыхает Эффи. — Ну же, где твои манеры, дорогая! — щебечет она. Теперь Эффи — не глупая капитолийка. Да, она все еще в каком-то пестром парике, но ее одежда стала значительно лучше. На ней платье с юбкой-клеш и высокой талией. Оно в разных слепящих блестках, но цвет у него светло голубой. Это уже не ядовито малиновый! Ее глаза светятся, улыбка на губах — настоящая. Она — лучик сегодняшнего дня. Я улыбаюсь после ее реплики. — Там же где и всегда, — встаю по ее предписанию, еще перед первыми играми. Ноги вместе, руки в замок за спиной, поднимаю подбородок и улыбаюсь во все зубы. Эффи довольно оценивает мою попытку быть леди. Кажется, я ее удовлетворила. — Ну, все, — прерывает наше милое приветствие Хэймитч. — Идем размещаться, обед через час. Весь вагон — наш. Так что, дамы, будьте как дома. Ехать нам около сорока часов. У меня все, — ментор удаляется по коридору, видимо в свое купе. — Твое купе, там же где и всегда. Думаю, ты помнишь, так что не буду провожать, — говорит Эффи. Поезд дергает. Мы отъезжаем. Я подхожу к окну и мысленно прошу, пусть его там не будет. Я не выдержу. Но мои молитвы не были услышаны. — Китнисс! Китнисс! — я приоткрываю окно. Пит пытается бежать, но вряд ли у него это хорошо выходит. Протез не позволит бегать как раньше. — Китнисс! Пожалуйста! — он уже у моего окна. Больно. Я не могу. Поезд все еще медленно едет, набирая обороты. — Я оставил Хэймитчу письмо! Он должен отдать его тебе! Пожалуйста! Слышишь меня? — письмо. Хэймитч. Пит. — Китнисс! — одинокая слеза все же медленно скатывается с моей щеки, и я закрываю окно, еле заметно кивнув. Пит тормозит, и я замечаю на его лице свое отражение. Такая же слеза. Мне до ужаса больно. — Отдай мне письмо, — говорю я, зайдя к ментору в купе. Он уже распаковал запасы алкоголя, лежащие в его купе. — Письмо? Да? Он все-таки успел… — успел? Он бежал за поездом. — Я бы так не сказала, — отстранено говорю я. — Сейчас, детка, — Хэймитч роется на своей кровати и из-под вещей достает белый конверт. — Держи, я проверил, взрывчатки и яда нет, — серьезно произносит он. Я аккуратно забираю конверт из его рук. — Спасибо, — какое это по счету «спасибо» за последние дни? Почти бегу в свое купе. Забираюсь на кровати и раскрываю конверт. Там лежит два листа. Откладываю один из них, начиная читать другой. «Дорогая Китнисс, Я знаю, это вступление жутко пафосное, но это все, же правила написания писем. Ты же помнишь про манеры? Прости, это самое нелепое, что можно было написать. Я знаю, что ты скоро уедешь. Я попросил Хэймитча увезти тебя. Удивлена? Я все еще в сознании. Это все сложно объяснить. Теперь переродок во мне стал другим. Нет, не так. Она изменил тактику. Ты даже не замечала, когда рядом был я, а когда он. Потому что его задачей было — расположить тебя. Не скрою, моей тоже, но у нас разные цели. Все рисунки и тетрадь, так же не я. Я сказал ментору, что все это обязательно подействует на тебя. Но, то что была ночью… Боже, мне жутко, что ты все это видела, и я миллиард раз поблагодарю Хэймитча, что он увел тебя той ночью. Я понятия не имею, поверишь ты во все это, или же нет. Я считаю, ты должна знать. Мне сложно держать его, я с трудом подавлял порывы прошлой ночью. Я знаю, что не имею права жаловаться, но Господи! Я видел все его мысли. Мне было страшно за тебя и ужасно больно. Я должен защищать тебя! Но он рушил все мои планы! Я видел это, Китнисс, видел его мечты. Но я не мог уйти. Жар не спадал до утра, а тебе нужно было поспать. За недели прибывания в 12 я понял, что сама ты не сможешь это сделать. Я держался до самого утра. До прихода ментора. Он застал уже не меня. Прости меня. Как же я был глуп, доверившись сознанию. Я уезжаю в Капитолий следующим рейсом. Уже через два дня я снова буду в клинике у доктора. Мне назначили новые методики лечения. Вскрылись архивы по охмору и надеюсь, они убьют это чудовище во мне. Курс длиться около двух — трех недель. Та что, надеюсь, что ты встретишься со МНОЙ по приезду в столицу. Я прошу тебя, как друг, как напарник, как парень… мне не важна твоя трактовка. Держись, пожалуйста. Я очень хочу вернуться. Я был так счастлив, когда мы были с тобой вместе. Я надеюсь, что меня вылечат. Иначе я не подойду к тебе. Не дам ему повода навредить тебя. Твой Пит. P.S. Всегда, помнишь Китнисс? » Я убираю листок в сторону. Как все сложно! Как все невероятно сложно! Я была готова сорваться в бездну, еще минуту назад. А сейчас, я должна пообещать ждать его. Он справится. Ведь это Пит. Он сможет. И не из такого вылезали. Вспоминаю, что в конверте был еще листок и, пошарив руками по постели нахожу его. Разворачиваю. Это рисунок. И там вовсе нет Пита, который убивает меня. Там только мой мальчик с хлебом и я. Мы сидим на качелях, в полуночной темноте. Тесно прижавшись, друг к другу и со счастливыми улыбками на губах. Разворачиваю лист. «В полночь вселенная пахнет звездами, правда или ложь, Китнисс?» выведено красивыми винтажными буквами. — Правда, — шепчу я в пустую комнату, крепко сжимая в руках рисунок. Это значит, что тогда со мной рядом был мой мальчик с хлебом. Как глупо было думать, что все пропало. Как глупо было желать конца. Мне нельзя оступаться. Иначе полечу с обрыва. Но там не будет счастья. А здесь, все еще может быть.