Ты знаешь, так хочется жить...

      − Дежурный, капитан полиции ранен, «Скорую» сюда! Срочно! Срочно, я сказал! − Фил не узнавал свой собственный голос.       Михей судорожно цеплялся за его рубашку, оставляя на ней красные следы. Ему было страшно умирать на глазах лучшего друга, но очевидно, что выбора у него не было. Во рту чувствовался солёный вкус крови.       − Я должок-то тебе вернул… − из последних сил выдавил из себя парень, продолжая сжимать белую рубашку друга. Боль затуманивала разум, и уже не удавалось удерживать сознание на поверхности. Хотелось заснуть…       − Какой должок? Помолчи, слышишь? Всё нормально будет. Не вздумай, слышишь, не вздумай! − Фил пытался зажать страшные раны на теле друга, пытаясь сдержать вопль отчаянья, рвавшийся из груди. Останавливало только то, что его паника могла отразиться на Михее. Хотя… Мишка парень неглупый. Понимал, что ранение серьёзное.        − Фил, я ног не чувствую… − с неимоверным усилием выдавил из себя Ильинский, перед тем, как погрузиться в спасительную темноту. Спать… Миша слышал какую-то мелодию. Знакомую мелодию. Когда-то, в раннем детстве, мама играла на пианино её, и Миша всегда засыпал под нее. На лице парня застыла улыбка. Он засыпал, просто засыпал.       Рука разжала рубашку напарника и безвольно опустилась на пол…       − Миш! Миш! Михей!!! − Ильинский уже не слышал вопля напарника. Он не слышал, как Дима завыл, словно раненый зверь, думая, что Мишка умер.       Дальше всё происходило словно в тумане: вот санитар оттащил капитана от Миши, а фельдшер готовилась зафиксировать смерть, как вдруг девушка выкрикнула:       − Пульс есть! Грузим его срочно!       От слов фельдшера Филиппов вскочил, и попытался подойти ближе, чтобы удостовериться в том, что она говорит правду, но под действием введенного успокоительного, ноги подкосились и он упал.       − Михей… − с трудом выдавил из себя капитан, а из глаз потекли слёзы.

***

      Прошло пять дней:       Открыть глаза сейчас казалось непосильной задачей. Звук аппаратов просто раздражал, от него усиливалась головная боль. Но сейчас парня волновало не это. Его волновало то, что он совершенно не чувствовал нижней части тела. Совсем. Это вызвало у него панику. Хотелось кричать, но помешало отсутствие сил на это и интубационная трубка, вставленная в горло. С неимоверным усилием Миша разлепил глаза и повернул голову. Сквозь пелену он увидел чёрный силуэт, который повернулся к нему лицом, и последнее, что Ильинский услышал − это до боли знакомый голос:       − Миха! Очнулся!       Михей снова погрузился в темноту и уже не слышал, как его друг яростно спорил с доктором, доказывая тому, что Миша действительно открыл глаза, а так же он не слышал, как тот самый доктор сказал Филиппову, что, скорее всего его Миша никогда не встанет на ноги…

***

      − Доктор, скажите, что это неправда! − если бы это был не коридор отделения реанимации, наверняка бы Фил кричал, сейчас же он позволял себе только шёпот. Шёпот полный боли и отчаяния. Этого просто не может быть.       − Одна из пуль повредила позвоночник, − доктор проводил капитана в свой кабинет и показал рентгеновский снимок, указывая на поврежденный позвонок и попутно рассказывая растерянному капитану о повреждении, и о том, что теперь ждёт Мишу, если тот выживет.       По щекам Фила потекли слёзы. Как же так? Почему? Ответа на вопрос не было. Мало того, что Миша лишился левого лёгкого, так теперь он будет ещё к инвалидному креслу прикован? Нет! Не может быть такого, чтобы не было выхода. Выход есть, и Филиппов был намерен его искать. Главное, чтобы Миша выжил…       − К нему сегодня уже нельзя? − спросил Фил у доктора. Ему ужасно хотелось быть рядом с Мишей, тем более, когда он очнулся. Неважно, что доктор в это не верил. Он ведь видел собственными глазами, как Михей открыл глаза.       − Сегодня нет. Приходите завтра, если состояние позволит, то я могу разрешить Вам его увидеть, − доктор устало улыбнулся и углубился в бумаги, а Фил, поняв, что ничего нового больше не узнает, направился к выходу. Уже у самых дверей доктор добавил:       − Повезло парню с братом…       − Я не… − Фил запнулся, − не знаю, как вас благодарить, доктор… − Дима хотел сказать совсем другое: дело в том, что когда Михей поступил в больницу, Фил соврал врачу, что он приходится братом Мише. Врать, конечно, нехорошо, но, теперь, его иногда впускают в палату друга, где он может часами сидеть и разговаривать с Мишей, надеясь, что тот его слышит.       Тяжелее было смотреть в глаза убитой горем матери. Однажды, застав Фила в палате сына, она просто выгнала его, не желая, чтобы капитан подходил к Мише после всего произошедшего. Однако этим же вечером она позвонила ему и извинилась. Естественно, Дима не держал зла на эту светлую женщину, а себя он ненавидел: за то, что Миша в реанимации, за то, что он теперь инвалид, за то, что Мишина семья осталась теперь без опоры.