Энциклопедия отчаяния

Нечаянно оставшаяся пылинка, как показатель небрежности и неопрятности хозяина, не сумевшего привести в порядок собственный очаг. Если не в силах углядеть за материей, как быть с телом. Генеральная очистка — самое сложное испытание, с которым справиться может не каждый. Если кто-то в состоянии преодолеть данную миссию. Оставшееся пятнышко — уже сомнения в дальнейшем и упоминание о «грязном» прошлом. Даже если бы хотел, то всё равно не смог бы оборвать все связующие веревки, обвившиеся вокруг него. Еще с самого рождения, этот рок или же награда, не собирались покидать своего хозяина до самого конца. Победного или постыдного. Хотя, в некотором смысле смерть — это как приз за сыгранную популярную игру, в которой рискует каждый стать победителем. Он мог получить свой приз в любую минуту, ибо жизнь напоминала лезвие бритвы, как пропасть, с которой можешь сорваться на следующем шагу. Но в то же время, платил той же монетой другим. Даже мог не позволять им балансировать на тонкой грани, а сразу одним выстрелом определить выигрыш. Посмотришь на него — так и не поверишь. Именно такие детские личика сыплют угрозами, еле доставая до лица жертвы в силу недостатка роста. Таким образом выглядит всё устрашающее семейство тех, кто не повторяет дважды. Я не рассмотрела этого хорошенько, поэтому рассмеялась. Секундный порыв стоил мне грубостей, угроз и заветной фразы: «Порешу к чёртовой матери!». Потомок якудза не стеснял себя в выражениях и выговоров ему никто не посмел сделать. Все страшились не детского лица и маленького роста, а величия его фамилии, которая говорила о многом. О том, что этот иллюзорный обман долго не рассуждал. Я не люблю грубиянов; тем, кто ими притворяется, еще в состоянии симпатизировать. Верила, что обложка обманчива, но не могла поверить, что она не оставляет своего отпечатка на содержании. И такие как я всегда платили за свои симпатии и веру в лучшее. Оптимисты расплачиваются не по мере своих возможностей, а надоеды прибавляют к долгу существенные суммы. Я не осмеливалась слишком сильно его беспокоить — он не повторял дважды, а на этом острове это звучало реальней и весомей. Как волк-одиночка бродил из угла в угол, не зная, куда пристроиться. Не потому что остальные не примут, кому они нужны! Было в его образе нечто отдающее одиночеством, которое некто приглушал, пока никто не замечает. Кто же была это таинственная незнакомка — не скажу, не знаю. Но то, что существовала именно она, женское чутье подсказывало со стопроцентной точностью, а гложущее изнутри чувство еще сильнее подтверждало догадки. Я не верила в его показательную суровость — мне всегда говорили, что я чересчур снисходительна к людям. Его просто научила жизнь, так его воспитывала колыбель, в которой никто не рассказывал ему сказок на ночь, обходясь жестоким спектаклем. Как же он мог вести себя иначе с людьми, принадлежащему миру, построенному на взаимном предательстве и не доверии. Но все та же таинственная незнакомка всегда могла убрать это отношение, превращая огромное вселенную, в бескрайнее маленькое пространство только для них двоих. Я опять это чувствовала, я всё больше была заинтригована. Имя Фуюхико Кузурю намного чаще фигурировало в мыслях, но никогда не слетало с языка. Поводов обращаться к нему не появлялось, а та, кто посмеялась над ним в начале, была не к месту, не к его желанию. Подоплёка к действию лучше бы никогда не появлялась — видеть, как потомок якудза льет слёзы, было жалким зрелищем. Мне было жаль того, кто должен устрашать. Ровно, как и ту таинственную незнакомку, которая существовала, как я и подозревала. Она была с ним всю жизнь, и так должно было продолжаться далее, но она эгоистично покинула его. Теперь у Фуюхико Кузурю больше нет поводов притворяться, ибо его одиночество больше никто не разбавит. Я стала очень наглой — подойти к нему так просто, без приглашения и вести, как старинная знакомая. Позволить себе помогать Тсумики заботиться о нем, хотя, просто ухаживать за ним. Он ничего не говорил, и мне становилось страшнее, а внутри словно разверзалась пустота — лучше бы заставлял мои уши вянуть от угроз и крепкого словца. Выплакал бы оставшиеся слёзы — никто бы не посмел назвать его слабым. Не из-за все устрашающей фамилии, просто он сильный. Сайонджи отпустила бы колкий и жестокий комментарий, я бы подставила плечо и выслушала бы всё. Пусть это были бы не те ожидания, сопровождавшие меня с момента нашего знакомства. Я всегда верила, что Фуюхико Кузурю не тот якудза, о котором любят рассказывать истории. Он из тех, кто ценит жертвы и использует свой шанс. Точно знаю, что с Пекоямой он еще нескоро встретится — лучшего прощального подарка она желать не смеет. Я до сих пор верю, что Кузурю просто был не в состоянии убрать то, чему не учил его клан, хоть и должен был. Фуюхико слишком добр — это моя выдумка, в которую хочется верить, которую еще возможно подтвердить. Когда я рассмеялась над ним во второй раз — он опять грозился и неловко отвернулся, в четных попытках скрыться от моего зоркого глаза. Таким образом выглядят сегодняшние устрашающие якудза — с детским личиком, которое еще в силах покрыться румянцем, и натурой, не убравшей остатки искренности. Подозреваю, что я из тех персонажей, которые могут служить опорой и фундаментом, но никак не проигравшим в масштабной игре, под названием жизнь. Пусть и скоро получу свой приз, но мне не будет о чем жалеть — Фуюхико Кузурю подтвердил все мои догадки и доверял хоть в короткий миг, даже не сыпля угрозами. Если расскажу — никто не поверит, что со мной откровенничал сам якудза! Только Пекояма, знающая о своем господине больше остальных. Ей будет, что мне рассказать, мне будет, что выслушать. Кузурю будет о ком вспоминать.