Прошлая жизнь шинигами

             Сколько времени он успел провести в этой душной и тесной комнате, уже вызывавшей стойкое отвращение, мальчик и сам не знал, не замечая течения времени среди множества людей, снующих по всему помещению. Лишь изредка можно было заметить положение солнца в маленьком оконце, зачастую заслоненным работниками, вечно куда-то опаздывающими, спешащими по своим мелочным делам, не замечающими ничего дальше собственного носа. Тоширо с удивлением разглядывал этих людей, чьи изможденные лица явно говорили о степени их усталости, а тусклые глаза о некой безысходности, словно бы у них не было ничего иного, кроме как губить себя непосильным трудом. Но это было вполне понятно ему, прошедшему сквозь все круги Ада нищих, ютящихся на улице, не имеющих за душой ничего зачастую не только физического, но и нравственного. Кто захочет опуститься до их уровня? Но даже и так, почему все эти чиновники непрерывно бегали с места на место, а не сидели и не делали спокойно свою работу? Этого ему было не понять, да и не особо жаждал он этого. Если судить по солнцу, то время явно перевалило за полдень, желудок ужасно урчал, а само тело задыхалось от недостатка кислорода. Осталось еще чуть-чуть, ведь зимой темнеет рано, а они еще до темноты должны быть дома. Потерпеть каких-то пару часов, дорогу до дома и все. Жизнь на время вернется в прежнюю колею, можно будет отдохнуть и все обдумать. Но этот краткий промежуток времени обещал быть попросту ужасным. Пытливый ум Тоширо изнемогал от бездействия, все его тело требовало действий, абсолютно любых, лишь бы не пребывать в таком вялом состоянии, расшевелить себя, дать жизнь прорваться дальше, а не зажаться в тесном теле. Бездействие ужаснее всего, что только может быть на этой планете. И когда оно наступает после долгих лет изнурительного труда, окутывает, словно сеть, оглушая, ослабляя, не остается ничего иного, кроме как ошарашенно оглянуться, стряхнуть с себя это неприятное чувство и снова влиться в естественный ход событий. Как же его сейчас огорчала невозможность работать: ведь первая порция документов будет выдана ему только завтра, и то неизвестно еще, сколько ее будет, хватит ли ему ее. Да и следующий день казался таким отдаленным, смутным, что даже замирал на мгновение — а точно ли он наступит? Точно ли будет этот день, манивший столькими возможностями? Сердце щемило, оно словно бы кричало о том, что не будет никакого завтра, не будет исполнения надежд, не будет всего того прекрасного, о чем всегда мечтал этот малыш, к чему стремился каждый день. Все эти мысли с трудом удавалось отгонять, словно бы некая сила заставляла продумать их, копнуть глубже, понять истинную причину беспокойства, но не хотелось думать о чем-то неправдоподобном и грустном, да и через некоторое время эта тень все же исчезла, снова возвращая мальчика к пусть и не самой радостной, но реальности, не предвещавшей ничего зловещего.              Дабы отвлечься от столь мрачных мыслей, парниша переключился на другие, столь же неприятные, но хотя бы не жуткие. Как бы он хотел подумать о чем-то светлом и ярком, прекрасном, скрасившим бы его существование, но все эти мысли словно бы исчезли, оставив лишь своих злобных собратьев, только и умеющих что вгонять в тоску. Если бы только голова не была бы свободна из-за безделья, такого бы не свершилось. Но вместе с любым намеком на деятельность из головы словно бы вылетело абсолютно все, что по идее должно в ней находиться. Мысли, воспоминания, мечты — все сдуло ветром, оставив лишь обрывки мыслей, никак ее желающих собираться в единое целое, но и растворяться тоже не спешивших. Именно это состояние и раздражало больше всего: когда голова полнится мыслями или же пуста, то все понятно и определенно. Но когда она заполнена чем-то, что язык даже не повернется назвать полноценным, то… все непонятно и оттого противно. Кто же любит неопределенность? Явно уж не Тоширо.             И, казалось, он успел передумать все эти обрывки, оказавшиеся чем-то незнакомым ему лично, лишь через многочисленные сплетни и слухи; непонятными опасениями, таившимися в нем всю жизнь, и словно бы пытавшимися раз за разом сказать ему о чем-то важном, о том, до чего он сам никогда не додумается. Он погружался все глубже и глубже в свое подсознание, уже захлебываясь от того, что таилось там, на пути ко дну, сдерживая себя то от горьких слез, то от недовольного рыка, то от частого дрожания — казалось, все негативные эмоции старались его одолеть сейчас, пока он не дошел до сокровенного и неведомого. Снова и снова ему приходилось усилием воли опустошать голову, освобождаться от мыслей, затем лишь, чтобы вдохнуть спокойно, глотнуть свежего воздуха и снова пойти на покорение сей неведомой вершины. Но сколько бы раз он не повторял эту процедуру — не виделось конца его бесполезному сидению в этой комнате. И вот, он уже почти добрался до глубины, еще чуть-чуть, оставалось лишь довести мысли до конца и связать их в единую картину, как перед ним грузно встал учитель, злобно сверля его взглядом. Тотчас все мысли выветрились из головы, вернув его к первоначальному состоянию. Все труды прошли даром.              Этот мужчина, давно затерявшийся в толпе, едва появившись снова начал зудеть своим противным, до жути неприятным голосом, который с трудом переносил Тоширо, наслушавшись его за эти два года:             — Эй, прогуляйся-ка по городу, нечего тут место занимать. — сразу же после этой фразы чиновник исчез, явно рассчитывая на полное исполнение его приказа, лишь выглядевшего как… просьба? Нет, даже просьбой это назвать нельзя. Приказ, именно приказ, и ничто иное. Только выйдя из здания и осмотрев типичную зимнюю картину с легким снегопадом мальчик задумался о том, что ему даже не сказали, когда возвращаться назад. Можно, конечно, постараться вернуться тогда, когда еще только начнет темнеть. Но что, если учитель уйдет позже или, что хуже, раньше? Ведь дорогу он сам не вспомнит, а плутать по лесу ночью не являлось прекрасной идеей, тем более, для домашнего Тоширо, крайне редко совершавшего вылазки куда-либо, и уж точно не на территории леса.              Едва разобравшись с этой проблемой, мальчишка столкнулся со следующей — куда идти? Город он еще примерно помнил, но просто бродить по улицам не имело смысла. А его семья постоянно перемещалась с места на место, теряясь в темных закоулочках, в знании которых он не мог быть уверенным — их тесное переплетение и множество ответвлений требовали огромной памяти и ежедневного повтора пути. И если в основных улицах все было просто и понятно, то в тех темных местах все было слишком путанно. Да и не особо он жаждал увидеть свою семью, несмотря на два длинных года, в течении которых он о ней и вспоминал-то редко. Единственное, что его волновало, так это его любимая сестренка. Но и тут он был не однозначен, ведь даже и при условии его любви к ней, встретиться с девочкой он не желал. Она могла умереть, да и измениться за эти два года. В худшую сторону. Ему не хотелось узнать о ее смерти или о ужасном превращении в обычную нищенку, готовую и подраться при случае, обладающей лишь безразмерной наглостью и глупостью. Таких он видел ежедневно в детстве, но ассоциировать их с таким прекрасным ранее существом не желал. Пожалуй, он просто прогуляется по улочкам, посмотрит наличие изменений и сразу же вернется сюда. Стоять на месте все же хуже — настойчивый холод уже лез под одежду, а начавшийся снег, пусть пока и весьма легкий, начинал покрывать волосы и ткань мягким покровом. Передернув плечами, мальчик пошел вперед, не особо разбирая дороги, лишь бы не стоять на месте, лишь бы не замерзнуть.

***

            Тоширо уныло шел по окраине городка, почти не освещенного — лишь тусклый свет ламп слегка долетал с опустевших улочек. Перебирая уставшими ногами, он ссутулился, став еще меньше, не заметнее, а его глаза тревожно блестели, показывая состояние мальчика — тревога и отчаяние завладели его душой, все сильнее и сильнее в нем укрепляясь, что было совершенно неудивительно. Его попытки найти дорогу домой пока были тщетны, а учитель… учитель ушел. Это больше всего напрягало, ведь почувствовав дневную тревогу в душе, Широ вернулся куда быстрее в здание, не прогуляв и получаса, но не обнаружил чиновника, а его сослуживцы лишь пожимали плечами, не в силах ему помочь. Во всей этой суматохе, царившей ежедневно, никто даже и не заметил, как один из работников ушел.        Вздохнув, Тоширо продолжил свои тщательные поиски, прочесывая место, в которое они пришли утром. Хоть снег и успел покрыть землю, тропа была давняя и хорошо протоптанная, а потому не могла так легко скрыться. Наконец, ему удалось найти легкий намек на тропинку, оказавшийся таким незаметным, что обещал затеряться в любую секунду. Пройдя пару метров по ней, мальчик осознал, что ему придется постоянно всматриваться в землю, выискивая след. А тут еще и снег участился, превращаясь в настоящий снегопад. Если ему не удастся быстро дойти до дома, то ожидает его весьма не привлекательная участь — остаться в лесу на ночь. От окружающего пейзажа ползли мурашки по коже, а его самообладание могло в любой момент подвести. Хоть ему и неведомо было понятие убийц и воров, иногда он слышал от служанок нечто подобное, но вопреки всем законам подлости не это вспомнилось ему. А длинные темные ночи, проведенные в окраинах в поисках еды для семьи. Ползанье по тонким веткам, сдирание кожи в попытках достать из-под земли овощ, риск в любой момент быть пойманным и понести соответствующее наказание. Привычка постоянно прислушиваться к любому шороху в темноте сохранилась до сих пор, а различных звуков в лесу хватало. К счастью, будучи более практиком, нежели фантазером, Широ и в голову не приходило то, какие страшные вещи может творить с человеком воображение в темноте, полной неизведанного. Но препятствий хватало и без того — тьма все больше сгущалась, последние лучики солнца исчезали в густом покрове туч; путь заграждали веточки деревьев, на которые трудно было обращать внимание, не теряя при этом дороги; а снежные шапки на деревьях грозили в любой момент обвалиться из-за перевеса и погрести под собой мальчишку. А уж чего стоил бы один шаг не туда — вокруг тропки вполне могли быть ямы, сокрытые снегом, поэтому шанс погрязти в снегу был невероятно высок. Не сравнить с тем, что было днем — простая прогулочка, не обремененная такими трудностями.             Как назло, снег шел не сухой, какой бывает чаще всего, а влажный и липкий, ни в какую не желающий таять, облепляющий все предметы вокруг, наседающий тяжким грузом на и без того обессиленные конечности. И когда мальчик осторожно перешагивал через сугроб, скатившийся частично на дорогу, его снова охватила та тревога, преследовавшая его весь день. Она и не думала отступать, а все грызла и грызла его, словно бы предупреждая о чем-то, обращая на себя внимание. Но что тревожного может быть сейчас? В такой снегопад его навряд ли поджидает угроза. И хоть он старался не обращать внимания на это чувство, снова и снова его одолевала одна и та же мысль — не лучше ли было бы остаться где-нибудь в городе, уж не без добрых людей. И хоть такая погода сказывалась там только больше, не сдерживаемая раскидистыми ветвями деревьев, не было бы опасности заблудиться. И возможно, не было бы этой тревоги. Однако, уже слишком много пройдено, чтобы можно было повернуть назад, и тропка становится все менее и менее заметной. У него есть только один путь — вперед. А потому и грузить себя ненужными сомнениями и мыслями вовсе ни к чему.             Чем дальше он шел, тем холоднее становилось. И хоть он понимал, что это из-за долгого пребывания на улице зимой, вот только легче от этого не становилось. Не помогла даже короткая пробежка, если это так можно было назвать — неуклюжий быстрый ход, продлившийся не более минуты из-за тяжести налипшего снега, снега, лежавшего кругом, мешающего любым движениям. Подумалось, что это была бы неплохая кровать…, но он не самоубийца, чтобы спать на снегу. Он ведь не собирается умирать здесь и сейчас, именно тогда, когда его жизнь стала наконец налаживаться. Нет, он попросту не может себе этого позволить. Но все же шаг его сбился, постоянно спотыкаясь и проваливаясь в снег он все же брел вперед, не давая себе ни секунды на то, чтобы задуматься о том положении, в котором он оказался. Нет, это слишком рискованно. Разве можно мыслить адекватно, когда все тело ноет от боли, а вокруг снег, снег и темнота. Тоширо всегда считал, что можно. Но сейчас он не решался оценивать ситуацию, да и зачем ему это. Есть два выхода: он дойдет до дома или же умрет здесь. Последний его не радовал совершенно, а потому оставалось лишь идти и надеяться на лучшее, казавшееся теперь попросту недостижимым. Правда, правильность пути подвергалась сомнению, но мальчик предпочитал думать, что все хорошо. Ноги двигались с трудом, все тело будто начинало впадать в спячку — даже глаза с трудом удавалось держать открытыми. Но вот появилось то, что заставило его пробудиться на какое-то время: среди непроглядной полосы деревьев промелькнул долгожданный свет, давший тонкий луч надежды, словно бы придавший сил измотанному организму. Если это и не выход к его дому, то хотя бы открытое пространство, на котором можно будет немного отдохнуть от обилия колющих веток и легче сориентироваться в пространстве. И вот, оставалось пройти всего пару деревьев, как его тело ощутило проникновение извне. Стальной клинок впился в мягкую плоть, попав аккурат меж ребер, оказавшись все же гораздо ниже сердца, в которое явно что метили. Мальчишка упал, покачнувшись, на землю лицом вниз, затаив дыхание. Жив. Он все еще жив, несмотря на то, что из его тела торчит рукоять, а снег под ним мгновенно окрашивается в красный, при столь скудном освещении напоминавший черный. С некоторым опозданием невероятная боль пронзила его грудь, отозвавшись в голове. Казалось, будто его буквально раздирают изнутри, рвут на клочья, словно не только клинок, но и зимний холод вторгся прямиком в его тело. Где-то на границе сознания он услышал, как заскрипел под ногами снег. Их было двое и один из них ему явно знаком. Эту прихрамывающую походку он мог узнавать и по звуку. Вдаваться в подробности того, зачем старшему сыну чиновника его убивать, он не хотел, да и не мог. Мысли смазывались, мир вокруг покрылся красной пеленой. Сначала появилось слабое желание доползти до конечной цели, но истощенное и слабое тело явно бы не выдержало нагрузки. Да и к чему это — через пару минут он все равно умрет. А кругом все также снег, холод, ночь. Снегопад становился все сильнее, уже ничего нельзя было увидеть дальше своего носа. Но его глаза не могли уже увидеть даже белой стены, падавшей с небес. А большие снежинки, в обилии падавшие на его тело, не таяли.