Вечерами

Если бы у Хэнка Муди кто-нибудь спросил, с кем он пошел бы в разведку, он, не колеблясь ни секунды, выбрал бы Дану Скалли с третьей авеню (хотя, говоря честно, называть себя по имени она никогда не разрешает). Скалли – это самоуверенная рыжая коротышка, алый цвет помады на губах у которой невольно заставляет вспомнить о свежей крови – она вообще поначалу напоминает ему вампиренка, не признанного в клане кровопийц из-за своих маленьких габаритов, говорит он ей при встрече, хотя она, в отличие от всех встречаемых им девушек, не просит давать ей каких-либо характеристик. Она не флиртует, не накручивает прядь волос на палец и не приоткрывает кокетливо влажные пухлые губы – она совсем по-мужски протягивает ему руку и говорит, крепко сжимая его ладонь, что врач «в прошлом, настоящем и обозримом будущем», а когда через некоторое время Хэнк узнает, что она патологоанатом, то почему-то совершенно не удивляется этому. Она не читала его книг - ни минуты, ни строчки – и уж тем более не смотрела «Эта шальная штучка – любовь», а ему определенно симпатизируют люди, не смотревшие этот фильм – жалкую и до мерзости убогую пародию на его роман - и не собирающиеся этого делать. Она не читала его книг, потому что ее совершенно не интересует такая откровенная беллетристика и, пожалуй, одно только слово «бог», оттиснутое на яркой обложке и чернимое через страницу ее может оскорбить – маленький золотой крестик покачивается на ее шее на тонкой цепочке, не скрытый воротником строгой блузки; «Всегда мечтал затащить в постель католичку, только настоящую, а не одну из этих позерок по сто долларов за час», - говорит ей Хэнк в день знакомства, и получает одним выверенным ударом кулака прямо в челюсть. Рука у Скалли тяжелая, отмечает он, и это ему нравится; нравятся ее стеклянные голубые глаза, нравятся рыжие – темно-медные, сияющие ярче вашего облезлого солнца, восхитительно порочно-рыжие – волосы, но еще больше ему нравится, что она – единственная, встречи с которой не оканчиваются чьей-нибудь кроватью. В вечер знакомства они сидят на его крыльце, пьют пиво и провожают глазами красный солнечный шар, катящийся за горизонт по плывущему от жаркого марева небу, а он пытается ее поцеловать, положив ей руку на талию – одновременно нежно и настойчиво, что миллион раз проделывал с предыдущими своими пассиями. Хэнк не успевает отклониться или хотя бы вскрикнуть, как утыкается лицом в доски своего крыльца, согнувшись пополам со скрученными за спиной руками; «Послушай, котенок, - ее волосы щекочут ему щеку, шею и плечи, и любой бы девушке он прохрипел бы, как она сексуальна сейчас, любой – но уж не этой воинственной коротышке точно, - у нас все нормально ровно до тех пор, пока ты не распускаешь руки, договорились?». Он это уяснил, он кивает, как только может в таком положении, потому что сразу понимает, что с этим рыжим вампиренком лучше не спорить, а припухлость с его челюсти только-только спала – в большей степени из-за того, что сама же Скалли вовремя приложила лед, сжалившись. Остаток вечера они молча сидят, допивая каждый свое пиво, и расходятся по домам, а он, проспавшись, обнаруживает на своем столе бумажку с липким краем, где старательным почерком девочки-отличницы записаны ее адрес и телефон. На следующий день он приходит к ней с бутылками пива и большим красным пакетом из MacDonald’s-а и удивляется, что она открывает ему дверь и пускает в свой дом. Они видятся нечасто, - она говорит, что много работает, а он и не думал, что в их городе и штате так часто умирают люди – потому что Скалли каждый день садится за руль и колесит по всей Калифорнии, заходя в магазины, проходя мимо школ, касаясь ладонями ржавых прутьев ограды, и заглядывая в чужие дворы, надеясь увидеть в них родное мальчишеское лицо. Скиннер сделал ей невероятный подарок перед ее уходом из Бюро, – в память о Истине, о Малдере, которого давно уже нет, о том, что они делали – он сказал ей, что Уилльям с приемными родителями живет в этом штате, а она объезжает город за городом, ища в каждом мальчишке, в каждом встречном сорванце своего сына; Скалли ищет и верит, что пока болезненно щемит сердце – когда-нибудь обязательно найдет. Они видятся нечасто, а при встречах смотрят вместе дурацкие боевики, слушают винил и смотрят на клубы дыма его сигареты, взлетающие к потолку; он вытирает грязные руки о свою безлико-серую мятую футболку, а она привычно затянута в неизменные строгие костюмы, от которых стало бы невыносимо скучно кому угодно, но явно не ей. Хэнк нравится ей, потому что ей кажется, что с Малдером они очень похожи внешне – и не похожи внутри; Хэнк думает, что любит Скалли – не так пылко и страстно, как всех и каждую из встречаемых им женщин, а как сестру или, что даже более вероятно, боевую подругу. Ему кажется, что они знали друг друга и раньше, просто почему-то забыли это, ему кажется, что не встреть он какое-то время назад Карен, до алтаря он довел бы рыжую коротышку – или, точнее, она довела бы его. Но у него ведь уже есть одна любимая женщина и есть любимая дочь; Скалли тоже далеко не двадцать, но у нее ни мужа, ни бойфренда, ни еще какой «мрази мужского пола», как выражается обычно Муди, – нет и, кажется, не было никогда. Однажды она говорит ему, что у нее был сын и дочь, но ему почему-то вдруг думается, что она просто хочет поддержать разговор; «Его похитили инопланетяне», - говорит она про сына, а про дочь просто молчит, провожая глазами катящееся вниз по небу до противного круглое солнце, но Хэнк больше верит в то, что сын просто однажды был оставлен с бабушкой в какой-нибудь Пенсильвании, потому что мешал карьере врача «в прошлом, настоящем и обозримом будущем», напоминает он ей ее же слова, а она пожимает плечами, не возражая. Они больше не говорят об этом, – о ФБР, инопланетянах, истине и заговорах правительства – но однажды она признается, что раньше служила в Бюро – Муди смеется и отвечает, что таких малявок, пусть и очень воинственных, туда не берут, а Скалли со вздохом соглашается, что и правда. - Ты когда-нибудь видела со стороны, как живет твоя семья без тебя? – горько спрашивает он ее немеющим и неповоротливым языком, потому что уже успел много выпить и много скурить, хотя вечер только-только начался, а финальные титры фильма, который они смотрели, оборвались. – Ты просто смотришь на этих людей, когда-то любивших тебя, как они счастливы с другими, и ничего не можешь сделать, видела? - Да, видела, - негромко отвечает она и, чтобы не пускаться в подробности, как попросил бы он, – обязательно попросил бы! – принимает из рук Хэнка косячок и осторожно затягивается. Он наливает им обоим еще мартини, купленного в ближайшем супермаркете на углу улицы, а Дана откидывает голову на подлокотник дивана, позволяя рыжим прядям скользить по нему, и забрасывает свои не самые длинные, но определенно нравящиеся Муди ноги ему на бедра. Они по очереди затягиваются еще два или три раза, передавая самокрутку из рук в руки, а потом она неуверенно сокращает и без того малую дистанцию между ними, отчаянно и исступленно целуя его в губы. У них, конечно, ничего не выходит больше, – ни тогда, ни днями и неделями позже, это очевидно – но он принимает этот полный боли поцелуй и отвечает на него с несвойственной ему нежностью. - Если ты писатель, - говорит она в наркотической и усталой полудреме, запрокинув голову вверх и избегая его взгляда, - почему бы тебе не написать книгу про нас – про ФБР, про непризнанного гения, гоняющегося за пришельцами, про моего сына, которого похитили инопланетяне, про то, как я спиваюсь с тобой? - Я не писатель, писатели пишут, а я просто смотрю на белый лист в программе и выключаю компьютер, - бормочет он, вставая с дивана и накрывая задремавшую ее пледом, а потом, когда она спит, смешно поджав свои маленькие ножки и отвернувшись от него к спинке дивана, и правда берется за работу. Он не скажет ей, что пишет с того вечера, как они познакомились – каждый день, отдавая всего себя клавиатуре и тексту, вспоминая ее улыбку, руки и порочно-рыжие волосы. Он напишет про Бюро, про нее, – маленькую, самоуверенную и смелую - про чудаковатого парня, ищущего истину и про счастье, которые они так никогда и не познают; он напишет про смертельно ядовитых пчел, про тайны правительства и кукурузные поля выше человеческого роста; он не скажет ей – пусть лучше будет сюрприз. А она не скажет ему, что ей очень нравятся его книги и она прочитала каждую из них уже три или четыре раза.