Во тьме сказки

PVRIS — Hallucinations

      Впервые, когда она открыла глаза, она ничего толком не успела разглядеть, веки вновь сомкнулись, затем последовало ещё несколько подобных попыток пробудиться, но окончательно прийти в себя она смогла лишь после нескольких дней бессознательного состояния. Пищал какой-то прибор, ненавязчиво разрезающий тишину. Можно было услышать шум со стороны коридора, но его почти надёжно отрезала дверь, ведущая в палату. Светлое помещение с минимум предметов: кровать, несколько тумбочек, дорогое медицинское оснащение и несколько букетов свежих цветов, аромат которых она так и не смогла уловить. Приподнялась, поморщившись, на руках, подтягивая непослушные ноги, огляделась ещё раз, стараясь сфокусировать внимание. Побочное действие лекарств, не иначе. На ней больничная рубашка, волосы заплетены в аккуратную косу, по ощущениям длина словно стала меньше. На пальце стандартный прибор, считывающий пульс. Отсюда и мерное гудение другого аппарата.       За незашторенным окном снегопад, он шёл мерно, без всплесков агрессии или утихания, в снежной пелене ей почудилась глухая тоска. Она нахмурилась, пытаясь понять, что она здесь делает, но не смогла уцепиться ни за одну мысль, а мозг, кажется, просил её поспать ещё. Засопротивлялась.       В палату заглянула медсестра, чтобы проведать пациента. Медсестра нестройная, но лицо из-за этого миловидное и доброе, и она отчасти успокоилась. Паника плескалась где-то в её уголках, потому что она ничего не смогла понять. Одна.       — О, вы пришли в себя, это чудесно, сейчас я позову к вам врача, — заулыбалась женщина и прикрыла за собой дверь.       Врач не заставил себя ждать, а вместе с ним, кажется, тоже кто-то хотел зайти, но мужчина лет сорока что-то ему сказал, и другой человек остался за пределами самой комфортабельной палаты, в которой она когда-либо была. За эту мысль она уцепилась, она смутно напомнила ей о чём-то, но образы ускользнули. Она вздохнула.       — Добрый день, мисс Хармон, я ваш наблюдающий врач, Константин Блейк, — она сосредоточилась на высоком и подтянутом мужчине с коротко остриженными чёрными волосами, кожа чуть тронута загаром, на безымянном пальце левой руки кольцо, черты лица приятные, и у него высокий лоб. — Сотрудники скорой помощи нашли вас двадцать шестого декабря в вашем доме, в котором произошёл пожар, вы потеряли сознание из-за упавшей на вас вешалки. Как вы себя чувствуете? Помните что-нибудь?       Значит, у неё травма головы, и для всех почти очевидно, что с её памятью что-то произошло. Она прочистила горло, потому что первые звуки вышли невнятные и хриплые:       — Как меня зовут?       — Вы — Вайолет Хармон, вам семнадцать лет, — с готовностью ответил доктор Блейк. В его поставленном голосе промелькнуло сочувствие: — Не беспокойтесь, память вернётся, ваша амнезия временна. Что-то помните?       Она нахмурилась, но покачала головой после затянувшегося молчания. Странное состояние: она чувствовала себя уязвимой из-за этого.       — Мне нужно осмотреть вас.       — Хорошо, но… — она попыталась сдвинуться. — Кажется, я не чувствую ног, — голос сел, и последние слова она произнесла едва слышно.       Доктор Блейк откинул одеяло, зашла ассистирующая ему медсестра, теперь её взгляд не казался ей приятным, сочувствие — не то, что она хотела бы увидеть. Паника вновь дала о себе знать. Хотелось обнять себя, но дело-то и было в том, что она не могла подтянуть к себе ноги.       — Об этом тоже не стоит беспокоиться, это стандартная реакция организма на вашу травму. Мы их разработаем, и связь между нейронами восстановится, всё нормально, мисс Хармон, — она сглотнула, ей стоит верить в это, от неё ведь не будут скрывать состояние её здоровья.       Доктор Блейк провёл необходимые ему процедуры и удовлетворённый своими ожиданиями и прогнозами ушёл, сказав, что вернётся чуть позже обсудить лечение. А она ощущала себя куклой: ни памяти, ни ног. Никакой связи с семнадцатилетней Вайолет Хармон. Кто она — Вайолет Хармон?       «Кто я?».       В палату после короткой фразы врача «Только недолго, она нестабильна», которую она уловила краем уха, углубившись в мысли, вошёл незнакомый высокий мужчина, северные черты которого, казалось, запечатлелись в памяти раннее, но она так и не смогла понять, знает ли этого мужчину. Зато, кажется, он знал её. Высокий и по-своему красивый. Светлые волосы чуть влажные, словно он только что зашёл с улицы. На нём тёмные простые джинсы и белый свитер под горло. Он — воплощение Севера. Она на мгновение непроизвольно задумалась над тем, как бы его нарисовала. Ещё один кусочек — она рисовала.       — Здравствуй, Вайолет, — у него глубокий голос, в котором слышится рокот всегда холодного моря. Его яркие и резкие черты лица почти неподвижны, глаза пронзительного синего оттенка смотрели ясно и открыто.       — Добрый день, — она не знала, кем она ему приходится.       Неловкость и растерянность. Неожиданно она подумала о родителях. Они ведь у неё есть? Раз есть свой дом.       — Я Даг Хольмквист, — он протянул ей руку, и она её пожала.       Не смогла выдавить из себя «очень приятно». К благополучным пациентам не приходят посетители, которые представляются своим именем. Обычно это родители или друзья, которые бросаются к пострадавшему, забывая упомянуть, кто они такие, если пациент с амнезией. Что-то произошло, а она совершенно ничего не помнила.       — У меня есть родители? — спросила она прямо, посмотрев на мужчину, в движениях которого угадывались сочувствие и тишина.       — Да. Были, — исправился, перевёл взгляд на букеты. Наверняка это он их ей дарил. Кем она ему приходится? Слова о родителях её не ранят так, как чувство почему-то неожиданно навалившегося одиночества, закололо сердце. — Твоя мама умерла после нескольких лет борьбы с шизофренией, а отца не смогли спасти из пожара, — сказал чётко, как она и хотела.       Она вздохнула. Попыталась пошевелить ногами, но не вышло, а хотелось двигаться, чтобы хоть как-то заполнить пустоту в сознании. Она хотела от себя хоть какой-то реакции, но без памяти она ничего из себя не представляла. Это пугало, потому что у неё были знания об устройстве мира, но ничего о себе.       «Остановись, — мысленно произнесла она, — тебе нравится снег, так? Пусть это будет первым фактом о тебе». Мысленный голос дал ей понять, что жизнь «до» у неё всё-таки была. Вновь вздохнула. А на снег, и правда, было приятно смотреть.       — Где я нахожусь?       — Штат Вирджиния, Ричмонд, тебя привезли сюда после моего настояния, — странно, но она чувствовала доверие к мужчине, черты лица которого, как она подозревала, не похожи на её. Она почти была уверена, что Даг Хольмквист не её родственник. — Ты с отцом переехала в один из городов штата в начале осени, ваш дом из-за несчастного случая сгорел, — при последних словах он поджал губы, словно был недоволен. — Мне жаль.       Слова вырвались из неё раньше, чем она успела их обдумать:       — Я не могу выдавить из себя ни одной полагающейся эмоции, потому что ничего не могу вспомнить.       Взгляд Дага смягчился.       — Ты вспомнишь, так мне сказал доктор Блейк.       — Если мои родители мертвы, то кто вы?       — У тебя нет ближайших родственников, которые взяли бы опеку тебя до твоего совершеннолетия, а я твой очень дальний родственник, — он улыбнулся неожиданно озорно и заразительно, — но мы совсем не похожи, — короткий смешок. — Я бы хотел помочь пройти тебе реабилитацию и разобраться с наследством. Но я бы также хотел получить твоё согласие на это, обдумай. Я вернусь позже, и, если не против, поприсутствую при твоём разговоре с врачом.       Вайолет кивнула, Хольмквист ушёл, оставив после себя аромат соли и хвои. В палату тут же вошла медсестра со словами, что ей, Вайолет, следует отдохнуть. Она бы сопротивлялась, но знала, что бесполезно. Но перед тем как упасть в сон, вызванный пущенным в трубку, ведущей к вене, препаратом, она рассмотрела свои руки в бледных мелких шрамах и нескольких глубоких на запястьях. У неё не было причин доверять Дагу Хольмквисту, когда она ничего не помнит, но у неё также не было ни одной причины не довериться ему. В конце концов, судя по шрамам, она нуждалась в том, кто хотя бы не засунет её в психиатрическую больницу на реабилитацию.       Она вновь попыталась почувствовать ноги, но они так и остались бесполезным сейчас балластом, который напомнил ей о том, что жизнь «до» была, а ей предстояло собрать себя по кусочкам.

***

      Понять, что из себя представляла Вайолет Хармон, поначалу было трудно, к этому ещё примешивались множество таблеток, тренировки для разработки ног и терапия с психологом, на которых она прорабатывала психологические последствия травмы и пыталась восстановить память. В Даге Хольмквисте она пока не ошиблась, казалось, у него нет никаких корыстных целей, связанных с ней; он всегда был с ней тактичен, придерживался границ и не жалел денег на её лечение: лучшая палата, лучшие врачи больницы, книги и краски, которые окружили всю её пока небольшую жизнь. Это заполняло пустоту, пока она пыталась осознать себя Вайолет Хармон.       В один из дней Даг, теперь она называла его так, поделился с ней, что у неё был кот, Чешир, который выжил. Она поняла для себя, что она не была той типичной личностью, которой казалась себе периодически, когда смотрела на себя в зеркало и не видела никого. Она хотела надеяться, что у неё была своя индивидуальность, что она не затерялась среди массы. Рыжего кота, по описанию, ей хотелось увидеть нестерпимо, и она получила фотографии, а после новую модель дорого телефона. Хотела отказаться, но Даг ей лишь сказал, что это всего лишь телефон, а за ним всего лишь деньги. Его философия ей понравилась, она правильно поняла, что это значило то, что она никогда не зависела от денег.       Но гораздо больше денег в тяжёлые зимние дни, когда о себе давали мрачные, уничтожающие мысли и боль от травм, она ценила поддержку Дага, который также щедро ею её осыпал, как и материальными благами. В нём доброты, казалось, было немерено. Скорее даже милосердия. Она не понимала, чем заслужила к себе внимание. И это стало для неё ещё одним кусочком от пазла под названием «Вайолет Хармон», её психологическое благополучие не было всегда удовлетворительным. Она была депрессивным подростком? У неё были конфликты с семьёй? С обществом? Ответов не знала и отчасти страшилась. Было тяжело, и она поняла, что терпения в ней много.       Она сменила коляску, костыли, а затем ноги пошли, хотя иногда и отнимались, когда переживания по поводу навернувшихся воспоминаний перехлёстывались за край её сознания, в такие моменты она с трудом справлялась с приступами апатии и отчаяния. Тело начало слушаться её, хотя и болело временами, и она ходила с тростью, не могла без неё, потому что начинала корениться, вестибулярный аппарат не справлялся, но вот собственный разум был для неё потёмками.       Были слёзы, аутоагрессия и замыкания в себе, но были также улыбки, объятия и счастье быть там, где она сейчас есть. Одинокой она себя больше не чувствовала, но ощущение запертости сознания в собственном теле не покидало её.       Из Ричмонда она без возражений переехала в Осло после того, как Даг рассказал, что живёт там. Он хотел было переехать в Бостон или в Нью-Йорк, по его словам, она всей душой любила эти два города, Бостон даже, может, больше, но отныне они ничего больше, чем равнодушного «красиво» не вызывали в ней. Для неё сейчас весь мир был открытием, и ей было всё равно откуда его начинать — с Норвегии или Америки. В конце концов, Осло — это повод выучить новый язык, психолог советовал постоянно тренировать память.       Норвегию она полюбить смогла, привыкла к этому месту, стала считать себя частью этой страны, в которой чувствовала себя по-особенному из-за цвета волос. Говорить на норвежском без акцента так и не научилась, но без проблем начала понимать других. Закончила дистанционно школу, пока продолжала работать над ногой и с психологом. Скептицизма поубавилось. За год она объездила большую часть небольшой страны вместе с Дагом, который был полон энтузиазма вновь наполнить её воспоминаниями из других мест, ведь она уже когда-то путешествовала вместе с родителями. Фотографии не сохранились, но она нашла целую коробку в пустующей квартире бабушки, Луизы Трейнор, с фотографиями её семьи, забытых друзей из Нью-Йорка и всем, что окружало её тогда. Не сохранилось только ничего, что ей бы напомнило о событиях в маленьком городе штата Вирджиния.       Поездка в Америку произошла летом, но а до неё было ещё много дней взлётов и падений. Смириться с собственной неполноценностью было сложно, когда тебя окружали здоровые люди.

***

      Об университете в Лондоне она заговорила после того, как решила, что отучиться хочет где-нибудь не в Норвегии или Америке, которая всё ещё не была для неё домом. Для Дага это не было проблемой, он сразу ответил ей, что оплатит и переедет вместе с ней. Иногда его опека раздражала, но чаще всего она была благодарна, что он ненавязчиво продолжал с ней возиться, к тому же, она не хотела расставаться с Чеширом. Но, тем не менее, хотелось получить хоть что-то с того, что она усердно училась и нагоняла программу, чтобы успешно сдать экзамены. Ей хотелось показать, что она стоит дорого обучения.       Они обосновались в Лондоне в элитных апартаментах не менее элитного дома, который резал глаза Вайолет из-за своей чопорности и роскоши, но Хольмквист вообще не обращал внимания на чужую жадность и желания показать себя в самом выгодном свете, она пыталась не замечать этого тоже, но всё же уставала. Ей не хватало простоты, именно поэтому у неё был стимул учиться, чтобы в будущем снять квартиру, страшную и крохотную, но свою и без тысячи масок, наложенных друг на друга. Но она не могла не отрицать плюсы тишины и ненавязчивости соседей, никто не таращился на её хромоту и изящную трость, тактичность её подкупила.       Для обучения она выбрала психологию, поняв, что хочет лучше понимать себя и то, что движет людьми. К тому же, данное направление было востребовано на том же уровне, что и специалисты области IT-технологий. Даг по этому поводу шутил, что ей придётся потом поступать на экономический факультет, чтобы хоть что-то начать смыслить в делах его бизнеса, которым он умело заправлял. Вайолет лишь смутилась, потому что сомневалась, что к ней отойдёт всё его состояние, но это, оказывается, было лишь делом времени. Даг вообще много чем занимался, причём, Вайолет особенно в нём ценила нравственные принципы, которые оставались неизменными.       В первое время было очень волнительно идти в дорогой университет, сайт которого Вайолет изучила вдоль и поперёк. Она не могла похвастаться обширной эрудицией, но она умела думать и находить истину, она была калекой, инвалидом среди подтянутых девушек и парней, но деньги Дага делали своё дело. Она была симпатична, остра на язык и начитанна, к тому же, трость ей придавала таинственность. Она быстро стала вхожа в привилегированную компанию первокурсников, а от туда и дальше, но чаще всего игнорировала это, потому что за деньги она не могла вернуть себе ни здоровье, ни семью, ни память, они для неё обесценились, пожалуй, слишком рано она поняла, что материальные блага — это приятно, но не более того. Когда она освоилась, то заметила, что получает много удовольствия от обучения, она не знала, любила ли школу, но университет ей нравился, его здание, дворы и общая территория для всех факультетов.       Цветы начали её преследовать, когда прошёл сентябрь. Сначала, когда она обнаружила первый букет на своём обычном месте в аудитории, где должна была пройти лабораторная работа, подумала, что кто-то ошибся, но небольшая открытка из плотной чёрной бумаги с белой гелиевой подписью убедила. Значилось краткое «Вайолет». Она не знала, что и подумать, а девушки из группы смеялись и шутили. Поначалу это было волнующе и интересно, но после она начала испытывать глухое раздражение. Октябрь почти прошёл, она надела горчичное пальто, а отправитель букетов так и не объявился. Иногда вместе с открыткой лежал рисунок её самой, запечатлённый в какой-либо момент в университете. Злилась, что не заметила этого пришибленного на голову художника. Неизменны были белая подпись и чёрный рисунок. Но благодаря этому странному ухаживанию её начали узнавать преподаватели, они также смеялись и шутили, поэтому она начала оставлять букеты у них, не домой же их нести, пусть радуют других. Её же раздражало. Многие из студентов знали о странном поклоннике «той первокурсницы с тростью», и их узнавание тоже раздражало. Внимание ей нисколько не льстило, ей стало ещё труднее ходить среди них, часто хромать и удерживать равновесие в особенно холодную погоду. Кто-то сказал, что она трогательная, но легче от своей немощности не стало.       — Вайолет, верно? — несколько человек из очереди к раздаче еды расступились, пропуская красивую девушку. Она обернулась. Она была заочно с ней знакома. Если её знали, то Изабель Кларк было сложно не знать, хотя бы потому, что она прославилась на весь университет своей красотой. А она, и правда, была привлекательна, правильно привлекательна, естественна. Ничего отталкивающего в фигуре и внешности. А ко всему прочему, Изабель Кларк была неглупа и приятна в общении. На ней обыкновенные джинсы и свитер, но хотелось ею любоваться. Изабель перекинула волосы, убранные в косу, за спину.       — Да, — слегка растерялась она, очередь двигалась медленно, и на них начали оглядываться.       — Привет, я Изабель, — Кларк встала рядом с ней и улыбнулась заразительной улыбкой. — Я учусь на факультете общественных связей, я пожертвовала своим обедом, — доверительно сообщила она, — и я хотела спросить, не хочешь ли ты поучаствовать в моём исследовании? Подумай, но знай, что я хотела бы уделать тех зазнавшихся третьекурсниц, у них сборная команда.       Она поняла, о чём говорила Изабель, и её удивило то, что Кларк интересовалась наукой. Тут же мысленно себя отругала, потому что сотню раз себе повторяла: не суди людей по внешности. Если человек красив, почему он не может быть умён? Она подумала о том, сколько раз в жизни Изабель наверняка сталкивалась с предубеждениями на свой счёт, и согласилась на предложение.       — Здорово! Обменяемся номерами?       Теперь они часто переписывались в мессенджерах, иногда обедали в одной столовой, работали над проектом и даже куда-то вместе ходили помимо университета. С Изабель было легко и надёжно, несмотря на то, что та была без ума от косметики, шоппинга и себе на уме. Изабель привыкла к роскоши, сорила ей, не задумываясь о другом, но вместе с тем у неё было доброе сердце, и ей всегда можно было что-то объяснить и на что-то указать, и она никогда не обижалась. Изабель была преданна, именно она предложила выяснить, кто ей так по-маньячески шлёт цветы, но Вайолет лишь махнула рукой, больше всего её интересовало, какую вариацию букета она увидит на этот раз. Они сошлись в одном — отправитель был небеден. Ей казалось, что иногда она ловила на себе её задумчивые и отчасти грустные взгляды, в которых было много невысказанного, но в такие моменты в голове появлялась пустота, и она не могла сформулировать ни одного вопроса.       Изабель знала, что она пострадала во время пожара, что у неё погибли родители, но её опекун — чудесный человек, которого бы она называла папой, если бы была младше. Она же знала, что у Изабель были сложные отношения с семьёй, потому что отец не принял её нетрадиционных отношений с девушкой. Мать тайно от него с ней общалась и платила за обучение, а в остальном Изабель обеспечивала себя сама благодаря стипендии и подработке в университете. Постепенно от неё отслаивались праздные привычки, но она подозревала, что роскошь у Изабель прописана в генетическом коде. Оставалось лишь удивляться колоссальной работоспособности и амбициозным желаниям.       С Мэй, девушкой Изабель, она познакомилась на Дне Рождения первой. Они были словно день и ночь, обе красивы так, что ни одной отфотошопленной девушке из инстаграма не сравниться. Если у Изабель были иссиня-чёрные волосы, то у Мэй они казались жидким золотом, если у Изабель были тёмные глаза, то у Мэй голубые, но у обоих были изящные тонкие фигуры, вкус в одежде и привычка есть пиццу ножом и вилкой. Дикость же. Мэй училась на программного инженера и прекрасно разбиралась в своей области. И опять-таки по ней не скажешь, что она писала программы.       На той же вечеринке, стилизованной под 90-е, она познакомилась с братом-близнецом Мэй, Линкольном, с которым она сблизилась сразу же. Что-то словно щёлкнуло в её голове, когда он с улыбкой поздоровался с ней, но она так и не смогла уловить тут же исчезнувший образ. Только вот ощущение дежавю никуда не делось.       В тот же холодный вечер она впервые увидела его. Он, конечно же, не обратил на неё внимания, но это не помешало ей наблюдать за ним. Она не знала, что её привлекло в нём. Внешность? Непослушные светлые кудри? Вязанный небрежно расстёгнутый кардиган? Улыбка? Подслушанное рассуждение о Сэлинджере и его «Пропасти над рожью»? Последнее, вероятно, и зацепило её. А ещё проникновенный голос, да.       Она, конечно же, узнала, что понравился ей Тейт Лэнгдон, такой же первокурсник, как и она, с экономического. Вспомнились слова Дага. Он иногда приходил дискутировать в литературный класс, что быстро сделало его известным на своём потоке.       Непосредственно она с ним столкнулась, когда шла вместе с Изабель в библиотеку, где их ждала Мэй, тот бросил быстрое «Привет» Изабель, а по ней прошёлся ничего не значащим взглядом и кивнул, поняв, что она с Кларк. На нём был свитер глубокого синего цвета, и лежала книга в руках.       — Я хотела и его пригласить к нам в команду, но он был занят, теперь сам же и жалеет, — вскользь упомянула Изабель и продолжила говорить про прерванную тему с лёгкой самодовольной улыбкой, что-то было в её голове, но не озвучила мысли.       Она тогда промолчала.       Она начала замечать, что начала тщательнее следить за своим внешним видом и больше усилий бросила для контроля своих ног. Он не занимал все её мысли, но она часто выискивала его взглядом в коридоре или чужом корпусе. А цветы неизменно оказывались раньше там, где она должна была появиться. Не могла же она изменить своё расписание. Букеты появлялись только в будние дни, но в начале ноября анонимный отправитель каким-то образом узнал её адрес. В субботу и воскресенье курьер неизменно предоставлял форму для подписи. Злило невероятно, ей пришлось всё рассказать Дагу, и после этого она продолжала регулярно жаловаться ему, но тот лишь смеялся и улыбался, говоря, что это не психопат, а она ему может верить.       В один из туманных вечеров из-за резкого перепада температуры она увлечённо переписывалась с Мэй, которая делилась мыслями по поводу прочитанной книги по её совету, но после какого-то сообщения она резко пропала. Она позвонила спустя час, когда Изабель ей ответила, что они не вместе, а Мэй никогда не молчала просто так.       — Да? — запыхавшийся хорошо поставленный голос на той стороне соединения ответил.       — Всё в порядке?       — Да-а, — протянула она и чертыхнулась. — Я перезвоню тебе позже?       — Тебе не нужна помощь? — Вайолет начала хорошо разбираться в тонкостях фраз друзей и их настроениях.       Молчание, а затем неуверенно Мэй продиктовала ей адрес.       Это был спальный район Лондона, она нашла Мэй в одной из квартир. По сравнению с домом она была запущена. Грязь и мусор. Находящиеся в помещении либо были в полубессознательном состоянии, либо странно двигались и говорили. Мэй увещевающим голосом о чём-то говорила со своим братом, который что-то неразборчиво мычал в ответ. Она поначалу опешила, потому что ни разу не видела Линкольна в таком состоянии. Он лежал в ванной и глупо улыбался, пытаясь обнять и притянуть сестру к себе. Разложение личности, чётко она поняла в тот момент. Они вдвоём доволокли Линкольна до такси, в котором наплели водителю, что парня напоили, а тот с непривычки захмелел.       Мэй не сдержала слёз, когда она помогла ей привести брата в относительный порядок и уложить в кровать. Она смотрела на спящего Линкольна, и слёзы катились по её щекам. Она аккуратно коснулся плеча девушки, а та сжала ладонь в ответ и не отпустила.       — Я так скучаю по прежним временам, — пауза. — Мою мать кто-то изнасиловал, и она сошла с ума, меня и Линкольна от неё забрали. Нам так повезло, что нас, несмотря на генетику нашей биологической матери, взяла на воспитание семья. Мама и папа чудесные, — Мэй замолчала. — Они недавно смогли родить близнецов, девочку и мальчика, они, чудо, похожи на нас, — она заулыбалась. — Я не знаю, что с Линкольном произошло, у него были показатели выше моих, родители им так гордились, а потом он познакомился с компанией летом, и так быстро сгорел, — она заметила в ванной тёмные синяки у него на внутренней стороне руки. — Они знают, что у него проблемы, но он умело скрывает свою зависимость. И я так боюсь, что они будут разочарованы, что разлюбят, что поймут, какую ошибку совершили, взяв нас, — Мэй содрогнулась и сгорбилась ещё сильнее .       — Иногда любовь это не только химические реакции в организме и гормоны, — тихо сказала Вайолет. — Линкольну нужна помощь, поговори с родителями, они будут хотеть помочь ему так же, как и ты. И с Изабель.       — У Изабель много своих проблем.       — Ну так не увеличивай их число, — с лёгкой улыбкой ободрения произнесла она. — Ты же знаешь, как легко она умеет решать проблемы.       Учёба достигала своего пика, и она уже с улыбкой «собирала» букеты, которые продолжала отдавать преподавателям. Ей нравилось, когда мозги, казалось, кипели из-за нескончаемого потока информации и учебных дел, но зато после было приятно осознавать, чего она достигла, потому что занималась сознательно. Впереди её ждала практика, организованная Дагом, в одной из своих организаций, и вечеринка по случаю окончания первого семестра у Изабель. Изабель действительно умело решала свои проблемы; её отец смирился с её девушкой, когда узнал, кто её родители. Она одним из вечеров за настольной игрой с Дагом поделилась с ним этой историй, и тот, хмыкнув, заметил, что Кларк своей выгоды никогда не упустит. И Кларк-младшая устраивала большую вечеринку в родном доме в дорогом районе Лондона.       Она была признательна Изабель за то, что та отказалась от первоначальной идеи костюмированного вечера, поэтому сейчас она была в лиловом прямом платье и замшевых туфлях на небольшом каблуке, как того требовал всё же выставленный дресс-код. Она всё ещё терялась в таком большом скоплении людей, а у Изабель было много знакомых, и старалась ступать аккуратно и медленно, чтобы не упасть. Она уже как пару дней ходила без трости.       Она посидела в центре внимания вместе с Изабель и Мэй (Линкольна не было). Позволила сделать несколько фотографий с собой в специально организованной зоне, а потом ушла исследовать выделенную часть дома под вечеринку, а посмотреть было на что. Он был красивым, просторным, и стилизованный в стиле творчества Тима Бёртона. Изабель тяготела к этому. И всё великолепие было в холодном синем цвете ламп. Она засмотрелась на первый этаж с лестницы и неловко оступилась. Полетала бы вниз и всё себе переломала, потому что равновесие было окончательно потеряно, но кто-то её поймал.       — Будь аккуратнее, — тихий низкий голос на ухо. Поползли мурашки. Она оправила платье и положила руку на перилла для надёжности. Её отпустили. — Где же твоя трость, Вайолет?       Это бестактно. Она прищурилась и непроизвольно слегка надула губы. Благодарить резко перехотелось да и вообще встречаться с ним тоже. Она не ожидала, что взлелеянный образ так быстро рассыпится.       — Спасибо, — хмуро ответила она.       Тейт, несмотря на все её усилия, притягивал взгляд. Взъерошенные волосы и чёрный костюм с рубашкой. Что-то в нём было непривычное. Одежда? Но это дресс-код. Взгляд? Речь? Манера поведения? Она его не узнавала, хотя ни разу с ним так и не решилась заговорить. Что ей мешало? Возможно то, что она даже мысленно не могла назвать себя «Вайолет», она ведь так и не собрала паззлы.       — Тебе больше всего понравились ромашки, — констатировал он неожиданно с той же хмуростью, изучая её в ответ. У него был тёмный взгляд. Непривычный и чужой, а она с ним часто пересекалась. — И ты не узнала меня, — теперь он смотрит потерянно, но так же жадно.       Тейт, не объясняясь, быстро спустился вниз.       «Не может быть».

***

      Рождество она провела сначала с Дагом, а потом с друзьями. Мэй расцвела, а из-за этого сияла Изабель. Линкольн пошёл на поправку. Он всё ещё страдал от зависимости, которая объяснялась врачами отчасти жестоким генетическим фактором, но вовремя включилась его сознательность. У неё была горечь на сердце, словно она что-то потеряла, но она не понимала, что можно потерять, даже не обретя. Это было второе Рождество, которое не закончилось катастрофой.       Она была особенно счастлива, когда снег всё же перестал таять и лёг лёгким слоем, перестав исчезать по каплям в ливневых стоках. По слабому морозу она, оказывается, скучала.       У неё с Дагом сформировалась традиция. Они ходили утром двадцать шестого декабря в кофейню. Они тестировали заведения в течение года, чтобы выбрать то самое. Но сегодня традицию пришлось видоизменить, у Дага произошла какая-то проблема на работе. Она огорчилась, конечно, но затем решила, что возьмёт кофе на вынос и зайдёт к нему в офис, в котором администрация её знала и каждый раз норовила до отвала накормить лакричными палочками.       Её часто мучила бессонница, когда начинали болеть ноги, поэтому вышла из дома она рано, но Дага уже не было. Наверняка жутко занят со своими двумя помощниками. Ноги болели, но она помогла идти себе с помощью трости, сидячее положение от боли её не спасёт, наоборот, физическая занятость помогала отвлечься. С Рождества небо заволокли низкие серые тучи, из которых попеременно ссыпали крупные хлопья снега, которые ко всему липли. Для выходного дня людей на улице было чуть больше, чем обычно. Дорогу устилал тонкий слой снега, ветра почти не было. В стёклах витрин искажённо отражались проезжающие машины и неясные фигуры людей. В серость утреннего дня ворвались огни гирлянд. Она шла привычным маршрутом и зашла бы в тёплую и приятно пахнущую кофейню, если бы не знакомый голос, который окликал:       — Аделаида, не смей, — строго, но ему в ответ раздался смех.       Девушка пробежала мимо неё и ворвалась в светлое кафе, украшенное гирляндой и мишурой. За ней поспешила элегантно одетая женщина, аккуратно ступающая по снегу в своих дорогих туфлях на высоком каблуке. Ей послышалось, что она чертыхнулась.       Тейт заблокировал машину и тоже последовал бы за матерью и сестрой, как она поняла, но заметил её, стоящую на левой стороне тротуара и смотрящую на него. Она положила руки в карманы чёрной стёганой куртки и смотрела. Он в нерешительности остановился, взгляд его заметался где угодно, но не на ней. На нём были привычные джинсы, джемпер и расстёгнутое пальто, кудри мокли от снега.       — Доброе утро, — первая прервала она молчание.       Город жил, двигался в хаотичном направлении, а они смотрела друг на друга. Тейт почему-то не смел к ней приблизиться, хотя и смотрел как-то жадно и даже отчаянно.       — Здравствуй, — наконец, ответил он, приближаясь.       Дрожь прошла по её телу, это короткое слово было ей знакомо, словно он когда-то уже говорил с ней так. Но они не встречались нигде, кроме университета и вечеринки Изабель.       — Может быть, наконец-то объяснишь, что это было весь семестр? — спросила она. Шла напролом. Устала думать и строить теории, у которых не могло быть доказательств без его подтверждения. Он ей нравился слишком сильно, чтобы продолжать молча смотреть на него издалека и наблюдать вереницу людей вокруг него. Он постепенно начал обретать в её глазах образ реального человека, потому что у него, очевидно, были скелеты и были шкафы. Это привлекало ещё больше.       Он тяжело вздохнул, опустил взгляд, а затем решительно посмотрел ей в глаза.       — У тебя очень красивые глаза, — она вздёрнула бровь и улыбнулась краешком губ. — Я болен. У меня… — он замолчал, подбирая слова, — дисоциативное расстройство личности, — подобрать слова для такого диагноза было сложно. Вайолет слушала теперь его без улыбки, но внимательно. — Я честен сейчас, — добавил он. — Я часто замечал твой взгляд, но не мог ответить тебе на них, понимаешь? Зато он мог. Я впервые встретил тебя здесь, летом. Ты была с мужчиной, так заразительно улыбалась и увлекательно рассказывала о Фрейде, я не мог не заметить тебя. А потом я случайно увидел тебя с Изабель. Он начал слать тебе цветы. Прости, если напугал.       — Даг сказал, что бояться не стоит, — вырвалось у неё. — Он мой опекун, ты с ним меня видел, — пояснила она. — Знаешь, тебе просто стоило познакомиться со мной с самого начала, а не сталкерить, как я тебя, — улыбнулась она ему.       — Ты не понимаешь, — в его взгляде обречённость на одиночество и постепенно схождение с ума.       Она увидела в его взгляде себя.       — Если бы просто однажды позвал бы меня на обед, то узнал бы, что я ничего о себе не помню, последствия пожара. В твоём сознании две личности, а у меня ни одной, — и откуда эта уверенность. — Может быть, продолжим этот разговор в следующем семестре? Я улетаю на каникулы.       — Я тоже, — он бросил взгляд за окно. Там его мать и сестра занимали столик. Она поймала внимательный взгляд женщины и неожиданно та ей улыбнулась, оценивая взглядом. — У меня не получилось скрыть от неё, что я каждый день посылаю цветы кому-то, — неловко и с тенью улыбки объяснил он. — Мы могли бы начать с общения, да? — неуверенно начал он, переведя взгляд на неё. Сдавался.       — Да, — открыто улыбнулась ему Вайолет.       — Ты мне нравишься не меньше, чем я тебе, — сдался он с кривой улыбкой, которую она, казалось, уже видела.       Она прищурилась в притворном негодовании, но не смогла сдержать счастливой улыбки. Покачнулась на пятках низких полусапожек.       — Я Вайолет Хармон, — уверенно произнесла она и протянула руку. Вайолет. Ей пора прекратить ожидать чуда, что она вспомнит себя прежнюю, ей уже давно пора увидеть, что она из себя представляла прямо сейчас.       — Тейт Лэнгдон, — он пожал её ладонь своей тёплой, несмотря на хаотично летящий снег от поднявшегося ветра.       Они вместе вошли в кофейню, когда он выяснил, что Вайолет направлялась туда же. Вкусы совпали, кофе здесь делали, по их мнению, лучший из того, что они знали, а Тейт уже давно жил в Лондоне.       Снег усилился.