И снова зима

В далёком 1980 году, когда комик на президентском кресле ещё не бурчал в микрофон, что СССР взлетит на воздух через каких-нибудь минут пять, я, будучи студентом метеорологического института, случайно подслушал разговор двух преподавателей. Держа в сморщенных руках по стакану прохладительного напитка, они увлечённо оспаривали одно из сложных суждений, подающихся ученикам на лекциях по философии: «Поскольку стоит ночь, то Дион гуляет». Сложность заключалась в том, что «ночь» была суждением истинным, а всё после неё — суждением не вытекающим. То, что некий Дион гуляет ночью, не было само по себе неверно, — я и сам ночью гулял, — а вот постановка этой простой фразы вызывала вопросы. Поскольку стоит ночь, то Дион по всем правилам должен спать, а не гулять; но он отчего-то гуляет, брошенный на этот произвол неправильно ввёрнутым в фразу «поскольку». «Если стоит ночь, то Дион гуляет» смотрелось бы более органично, но изощрённый мозг сухонького преподавателя-философа не мог не заставить бедных студентов ломать голову над изначально неверным умозаключением. Вот и сейчас этот старичок, не скрываясь, хихикал, глядя на мучения ещё одного старичка-филолога, сбитого с толку его загадкой. — Но ведь посудите сами: исходя из фразы, можно сделать вывод, что этот Дион совершенно самостоятелен и имеет право гулять в любое время суток, — он смотрел куда-то в сторону и чесал ногтем висок. Зная этого филолога, я понял, что загадкой он действительно озадачен не на шутку. Философ в ответ только качал головой. Похоже, ему доставляло истинное удовольствие наблюдать не только за мучениями студентов, но и запутывать бедолаг, решивших перекусить в свободное от работы время в институтской столовой. — А с чего вы, милейший, решили, что раз ночь, то Дион обязан спать? В наше время вековые устои уже мало что значат. Вспомните Н.! Казалось бы, умеренный пояс, во всех близлежащих городах вовсю светит солнце и цветут деревья, а там — снег. Филолог буркнул что-то о старых как мир легендах и вернулся к прохладительному напитку. Сперва я подумал, что философ и сам запутался в своих каламбурах и загадках, но неоднозначная реакция филолога на Н. меня смутила. Старичок не сказал ничего такого, что отрицало бы существование этого города и сковавшей его вечной зимы. Старые легенды нельзя опровергнуть, ведь никто и никогда не рискнёт поставить под вопрос существование описанных в них существ или событий. Теряясь в догадках, весь остаток лекций я был рассеян, — несуществующий город Н. полностью захватил моё внимание, — а после окончания учебного дня, охваченный чисто профессиональным любопытством, ринулся штурмовать институтскую библиотеку. После споров с вычурным архивариусом мне всё же удалось достать скупые заметки метеорологов об этом самом Н. Просматривая их, я ещё сильнее удивился. Город действительно существовал и по площади был меньше, чем Род-Айленд. Так как близилось время летних каникул, а все экзамены были успешно сданы ещё неделю назад, я со спокойной душой отпросился с оставшихся лекций, собрал все вещи и необходимую для исследования аппаратуру в чемоданы, сел на автобус и поехал в направлении Н. Катить пришлось долго — почти четверо суток от Оклахомы, прерываясь на остановки у дорожных кафе и продуктовых палаток, — но то, что я увидел из окна автобуса, стоило пережитых в пути неудобств. На подъезде к Н. дорога стала покрываться снежным налётом — сперва едва заметным, а после и вовсе оказалась заваленной снегом так, что автобус не смог продолжить движение, и водитель с кепкой под козырёк попросил меня, единственного пассажира, покинуть салон и добраться до города пешком. По его словам, мне бы не пришлось идти больше, чем тридцать минут, но в глубине души я понимал, что он привирает. Я вышел на улицу и ещё больше расстроился. Из автобуса дорога казалась чем-то сказочным, похожим на самые чудесные дороги Норвегии, но на улице мои уши и пальцы тут же заболели, вынуждая просунуть ладони под ручки чемоданов и спрятать их в карманы пальто. Холодно было так, как не было в Сибири, когда я по просьбе ректора института посещал её для проведения метеорологического эксперимента. По ощущениям, температура была ниже тридцати пяти градусов по Цельсию. Выругавшись себе в шарф, я побрёл к Н., а когда на горизонте стали появляться очертания города, попытался отыскать глазами стоянку такси. Ничего, кроме дороги, поблизости видно не было. Первые дома я прошел терпеливо, но и дальше такси не оказалось. Наконец, поднявшись на крыльцо какого-то двухэтажного дома, возле которого витал запах свежеиспечённого пирога, я, не удержавшись, толкнул дверь. Передо мной возникла комната, похожая на холл захолустного отеля. За вытянутым ресепшеном сидела меланхоличного вида девушка. Я извинился и уже открыл рот, чтобы расспросить о городе, но она, не отрываясь от рассматривания собственных коленей, пальцем указала на телефон. Удивлённый, я всё-таки спросил её о такси. — Такси нет, — ответила она. — А отели? — Здесь. «Здесь» могло означать не только этот дом, но и все ближайшие, поэтому я, раздражённый поведением девушки, снова открыл рот, чтобы потребовать себе ключ, однако она протянула мне его раньше, чем я успел что-либо сказать. — У вас очень плохой сосед, — предупредила девушка. — Мне не нужен никакой сосед, — я еще больше удивился. — Раз здесь отель, то и поселите меня в одноместный! — Их нет. — Тогда я найду другой отель. — Их нет. Утомлённая разговором, она положила ключ на ресепшн и так и не удосужилась оторвать взгляд от коленей, чтобы на меня посмотреть. — А деньги? — Их… — девушка вовремя оборвалась. — Потом. В растерянности я взял ключ и поднялся по шаткой лестнице на второй этаж, где опустил на пол чемоданы и сверился с биркой. Отыскав нужную дверь, сперва постучал, но, так и не дождавшись ответа, зашёл внутрь. Номер действительно оказался двухместным, но огромным настолько, что мог соперничать с люксами Bellagio. В обеих комнатах не было ни вещей, ни других доказательств того, что этот плохой сосед у меня имеется. Уже разложив на кровати вещи и расставив по столу книги, приборы и пакеты растворимого кофе, я открыл ящик комода, чтобы положить туда бельё, и остолбенел. Там, в маленьком пакете, с кромкой запёкшейся крови, лежал оторванный человеческий ноготь.