Дом. Пустует

Катарина попыталась ободряюще улыбнуться, но по её щеке быстро скатилась слеза, оставив влажную дорожку, блестящую при свете луны. Добежав до подбородка слеза упала мне на тыльную сторону ладони. Даже понятия не имею, что делать в таких ситуациях. Наверное, стоит помолчать. Я ожидал, что вот-вот кто-то заговорит, но Серов раскладывал по трём пакетам какие-то вещи, Иам жарил на костре что-то непонятное, а девушки успокаивали Катарину. Было настолько неуютно, что хотелось закричать, что бы по морю волны пошли, да только рядом с Большим Римом нет моря и я не смогу так сильно заорать. Оглянулся. Звёзды, словно лампочки, освещали всё вокруг, а мне и не верилось, что я попал в какое-то другое место. Вокруг была площадь, магазины, кольцевая и мне искренне казалось, что где-то вдалеке проехал автомобиль. Но площадь была пуста — ни света фар, не приближающего звука работающего двигателя. И все молчат. Отвратительно. Ужасно. Страшно. Я поднялся. На тот самый шаг, разделяющий меня и дерево, приблизился к Дому. Но Дом ли это? Трещины, через которую я суда попал, не было. Только горизонтальные линии, не вырезанные нет, нарисованные углём на коре кричали о чём то ужасном, что произошло здесь. — Их девять, — на мой немой вопрос ответила Иви. Я услышал шаги за спиной. Девушка подошла и положила руку мне на плечо. — Уже давно никто не приходил с внешнего мира. В голове усиленно заработали шестерёнки, в памяти всплывали статьи, заметки в новостях о людях, вошедших в Дом. Пятеро тут — рядом со мной, но я помнил намного больше. Дети-бунтари, старики, которым нечего терять, но они хотя знать секрет, хотят войти в историю. Военные, подготовленные «на всякий случай». Все они уходили и ни один не вернулся. — Остальные, — невнятно проговорил я. Даже сам понял, что невнятно. Лучше не смог, но пришлось повторить, встретив вопросительный взгляд Иви. — Были больше людей. А вас — только пятеро. Хотел сказать ещё что-то, но заткнулся. Повернулся и встретил пять пар глаз — печальных, отчаявшихся. Омайя опустил шампур, Серов убрал руки от пакетов и с тяжёлым выдохом сел на землю. Катарина быстро слизнула слезу с губы. Иви отошла от меня, а Наталья принялась монотонно щёлкать пальцами. И они молчали. Я так понял, что молчать — их любимое занятие. — Я хочу знать, почему?! И что происходит вообще? — словно издалека услышал, как голос, очень похожий на мой — только охрипший, кричит эти слова. Мне ответил Иам. Он начал медленно, растягивая каждое слово, набирался смелости. В его речи слышался восточный акцент, хотя, это раньше он был восточным — сейчас он такой же ивериец как и я. — Я попал сюда в целях науки. Добровольно вошёл в трещину и оказался тут. Не знаю, как давно это было, тут времени нет. Здесь ничего нет, кроме нас и страха. В начале была только Наталья. Она тут дольше всех, и я удивлён, что она ещё держится. Мельком глянул на женщину. Я видел её на снимках, она ушла с Дом в двадцать лет назад и ничуть не изменилась. Оглядел остальных и снова сопоставил их со снимками и кадрами в документальных фильмах. Никаких изменений, только глаза усталые и погасшие. Иам поднял голову и посмотрел на небо. Он часто заморгал. Понятно, он пытается сдержать слёзы. Наверное, больше он не хочет говорить. — Я, — привлёк моё внимание Серов. — Попал сюда самым последним. Последнее задание перед отставкой. Я расскажу тебе всё, мальчик. Я тут единственный, кто был на Последней Войне и там потерял все свои слёзы. Как тебя зовут? — Марк. — Марк. Понятно. Я — Виталий Серов, это — Иам Омайя, Катарина Зильдадзе, Иви Муркок и Наталья Спицына, — он по очереди указывал на людей на площади и называл их имена. Так спокойно и быстро, совсем не так, как я себе это представлял. Да и сложно сказать, что я себе представлял — я вообще думал, что каждый из них давным-давно мёртв. И надо же какое открытие. — Слушай меня внимательно, Марк. На вид тебе лет шестнадцать, а я понятия не имею как Там обстоят дела. Не знаю, как тебя воспитывали, как ты тут оказался, но это конечный пункт — отсюда невозможно вернуться. Иам прав, времени тут нет. Мы не чувствуем голода, нужды, нам не нужна вода. И самое ужасное — нам не хочется спать. Сон — это то, что делает нас людьми на войне. Не благородство, не милосердие, а сон. Если ты хочешь спать, значит ты ещё человек, а не робот. Прости, такова моя философия. Он резко остановил свою речь. Внимательно посмотрел на меня. Так на меня смотрела сумасшедшая биологичка в школе, когда я порол какую-нибудь несусветную чушь, естественно, не подготовившись к уроку. Она видела меня насквозь, но не останавливала меня. Эта маленькая хитрая женщина ждала, пока я остановлюсь, что бы вынести «приговор» — два. Но я был не в школе. И к домашнему заданию по биологии (на этот раз) я был готов. Сейчас мне это вспомнилось отлично. Каждое слово из этого чёртового параграфа я знал наизусть в точном порядке. — Только раны тут затягиваются быстро. БАМ. Считайте меня за идиота, но я не сразу понял, зачем он это сказал. Маркус Панфилов полный идиот — истина в четырёх словах. — Вы пытались… — Слова просто не хотели быть сказанными. Убейте меня, но я не понимаю когда люди доходят до этого. — Покончить… Закончить… Добровольно? Наталья нервно засмеялась. Так неприятно, у меня прямо перед глазами побежали кадры из фильмов, фантастических фильмов, где это называлось смехом отчаяния. — Иногда этого не требуется. Я тебе так скажу, Марк. Я ещё лелею надежду, что вернусь домой, увижу мать и семью. Моей дочери только десять… — Тридцать, — быстро проговорил я. И взглянул ей в глаза. Женщина отстранённо закивала. — Вот как, — она отвернулась. — Двадцать лет прошло? Я кивнул. — О нас писали? Газеты, телевиденье? Снова кивнул. Что мне ещё говорить ей? — А сколько я? — Подала голос Иви. — Девять лет. Иам семнадцать, Катарина пятнадцать, Виталий семь. Но я помню многих, я помню десятки имён, из хроник и газет, я писал реферат о Доме. Тишина. Ответа нет.

***

Я досчитал до тысячи. Потом до двух. Потом мне надоело. — Почему вы сидите тут, почему не идёте в город, не пытаетесь найти выход? Иам взглянул на Серова. Тот кивнул. Их немая беседа закончилась мгновенно и Омайя переключился на меня. — Раны затягиваются не от наших попыток самоубийства, а от наших попыток вернуться домой. Эта площадь — единственное место, где мы в безопасности. Уж как бы это глупо не звучало. — Когда я оказалась тут, здесь было пятнадцать человек, — сказала Наталья. — Они уходили по-одному, парами, искали выход. Но никто не вернулся. И если ты тут, то… Домой они тоже не попали. Я осмотрел площадь. Всё совсем как дома, только пустынно. И невероятно красивое небо. — А что происходит за площадью. Иви постучала по коленям. Серов тяжело выдохнул. — Вы что, все эти годы сидели на одном месте? На этой площади? Где вы взяли тогда эти дурацкие пакеты, огонь, палки для костра?! Где? — Единственное, что мы слышали, — тихо сказал Иам. — Это крики. За площадью. — Вещи тут были, а огонь никогда не гаснет. Так уж случилось, что мы ничего не знаем. Хочется, очень хочется назвать всю эту ситуацию крепким-крепким матом. Так, что бы он один описал все мои впечатления и эмоции от происходящего. Я поднял глаза. Звёзды, в Большом Риме я никогда не видел таких и да, черт подери, слушайте меня внимательно — в таких ситуациях, именуемых полнейшей жопой очень хочется (именно хочется) обращать внимание на мелочи, прекрасные мелочи, о которых мы забываем в повседневной жизни. — Там, дома, идут годы, — тихо замечаю я. — Может быть, десятки лет. А вы боитесь криков за площадью? Да там может быть всё, что угодно! Вы надеетесь на чудо? Я читал газеты, видел новости и за последние двадцать лет учёные ни на шаг не продвинулись в изучении дерева! Чуда не будет. Я поднялся. Мой короткий монолог не нужен был этим людям. Они уже давно потеряли надежду, но страх держит их тут, на этой площади. Моя смелость обычно заканчивалась на том, что я бросал какую-то фразу Вивьен, а после её взгляда или просто игнорирования затыкался. Такова участь моего внутреннего смельчака. Но что-то не давало мне покоя именно сейчас. Мне не хотелось благородствовать, стать героем, который найдёт выход — я просто не боялся того, что в городе. Я смотр. на улицу Чертёжников, на улицу Добрых Народов и вспоминаю, как многолюдны они там, снаружи Дома. Ведь если я провалился в Дом, то место, которое я покинул — это снаружи? Верно? Должно быть да. Вспоминаю машины, беседки, магазины и взгляд Вивьен. Чёрт, как же я не готов вспомнить последнее! И разрыдаться невозможно, и даже пустить скупую слезинку (чтобы стало легче) — и то нельзя. — Там идут годы, вы знаете это без моих слов. Хотите дождаться ещё людей? Может быть, ждёте своих любимых? Они не пошли за вами в самом начале — не придут и теперь. Вы сами можете себе помочь. Иам берёт пакеты. — Если это всё, что у нас есть, то это надо взять. Он со мной. Отлично. Виталий поднимается молча. Кивком головы он подтверждает своё решение для остальных. — Тогда у нас нет выбора, — говорит за девушек Наталья. — Мы все идём. И если умрём, то так даже лучше. Марк, ты не слышал тех криков, а мы — да. Но, по сравнению с вечным ожидаем, они кажутся не худшим вариантом. Вы становимся на самый край площади. Только бордюр отделяет нас от неизвестности. Серов, Иам, Катарина, Иви и Наталья готовы ставить это площадь, пусть за её пределами им и грозит смерть. А я? Я не боюсь. Я не боюсь. Я не боюсь. Я знаю, что не умру тут. Это же Дом.