Берег надежды

На работе я всегда, будучи ещё совсем юной практиканткой, могла проводить сутки напролёт, не замечая при этом, как проходят часы. Меня затягивала эта нагрузка, увлекали как в вязкую пелену загадочные дела, я буквально теряла счёт времени, зачитавшись материалами или погрузившись в построение версий. Порой я бросала взгляд на часы только после настойчивого стука в дверь или не менее упорной трели телефона. Особенно часто я терялась во времени, когда за стенкой не было верного друга и соратника Лёшки Горчакова, который не мог больше чем на час исчезнуть за дверьми моего кабинета. Он либо приходил попить чая, либо забегал за бланками допроса, которые ему почему-то было лень распечатать в собственном кабинете. А бывало, он врывался в мой кабинет, не обращая внимания на посетителей, садился на диванчик и, после несколько минут в абсолютном молчании, просто выходил к себе. Вот и сейчас случилось так, что обожаемого друга не было рядом. Поругавшись на меня за то, что я отдала ему в производство дело об убийстве в одном из нелюдных дворов, он улетел в Москву, дабы проверить какую-то неожиданно появившуюся версию. А я лишь усмехнулась, помня, как Лёшка едва не умолял меня поменяться делами, он посчитал, что моё дело яснее и проще. Вот только получилось так, что ему пришлось уехать, а я своё, то самое поменянное, дело уже отправила в суд. Так он и уехал, оставив меня без постоянных перерывов на чай. Как назло ещё и Зоя, ярая любительница забежать на минутку и задержаться на часок, взяла несколько отгулов и не появлялась на работе вот уже четвёртый день. Сказалась, что заболел Антон, который в силу своего ребячества просто не может сам позаботиться о себе и принять во время лекарства. И всё бы было прекрасно и безоблачно, никто бы ничего не заподозрил и ничего не спросил, если бы Курочкин, беседовавший со свидетельницей одного дела, не увидел бы эту сладкую парочку, прогуливавшуюся по вокзалу с чемоданом. Но судить их за эту скрытность не стоит. Решили вновь молодожёны отдохнуть от всех наедине друг с другом, да ещё и так, чтобы никто не мог побеспокоить. Разве можно их в чём-то винить? Вот я и осталась одна одинешенька в стенах родной конторы. Поговорить было не с кем, а пообщаться отчего-то хотелось безумно. И мне было абсолютно всё равно с кем и на какую тему. Но, к великому моему сожалению, собеседника найти не получилось. Да и домой, будучи уже официально свободной женщиной, которую муж уже точно не упрекнёт в том, что задерживаюсь, совершенно не хотелось. Вот я и потеряла счёт времени, буквально с головой нырнув в затягивающую сеть интернета. Было несколько интересующих вопросов, родившихся в моей голове пари опросе свидетелей преступления, и сейчас я нашла очень даже подходящий момент для того, чтобы вопросы эти исчезли, явив вместо себя точные и ясные ответы. — Марья Сергеевна! Опять вы вся в работе! — вернул меня в реальность до боли знакомый голос. — Как так можно, а? Вот мне кажется, приду я когда-нибудь в этот кабинет, а вы в гробу, белю-ю-щая, но продолжаете рыться в каких-то бумажках. — Кораблёв! — повысив голос, сказала я, боясь, как бы в его голове не родилось ещё более жутких картин. — Я же просила не шутить так. — Ладно-ладно, извини, — словно делая одолжение, пролепетал Кораблёв. — Просто я вот уже двадцать лет прихожу к тебе в кабинет, а ты вечно что-то пишешь, что-то вычитываешь, что-то у кого-то спрашиваешь… Вредно ведь постоянно работать, — продолжил он, склонившись над моим плечом и бегая взглядом по монитору. — Вот скажи, что жизненно важного в этой статье, что мешает тебе собраться и ехать домой? Рабочий день уже закончился. Я взглянула на часы и поняла, что он абсолютно прав — мой рабочий день вот уже как практически час назад завершился. Но я могла и не проверять слова Кораблёва — за все годы, проведённые вместе, я научилась понимать, когда он говорит правду, а когда шутит или озвучивает то, что мне нужно или просто хочется услышать. Вот и в этот раз я всего лишь ещё раз убедилась в том, что не ошиблась, и моё шестое чувство меня не обмануло. Но вот что ответить Лёньке я не знала — эта статья в интернете никому не спасёт жизнь, точно так же ни у кого эту жизнь не отнимет. Разве что только я не смогу спокойно уснуть, хотя бы не попытавшись найти нужную информацию и приблизится к правильному ответу. — Погода сегодня хорошая, — уже щёлкая на кнопку выключения компьютера, произнёс Кораблёв. И меня, признаться честно, очень удивили его слова. С чего бы вдруг он заговорил про погоду? — А у тебя, как я вижу, никаких планов на вечер. Может, пройдёмся по городу? Я окончательно растерялась, услышав его предложение. Язык совершенно не хотел меня слушаться, так я и сидела, развернувшись к Лёньке и просто улыбаясь. Он терпеливо ждал, вглядываясь в мои глаза, где сквозь туман поблескивали огоньки страха. Он боялся услышать мой отказ, я прекрасно видела это, даже чувствовала. И совсем не хотела причинять Лёньке боль, точно так же, как и совершенно не хотела говорить «Нет». — А раньше ты не приглашал меня гулять, — не отводя от майора взгляд, проговорила я. — Раньше у тебя был хомут… ну, обручальное кольцо на пальце, — резонно заметил Лёнька. На миг мне показалось, что он стал хмурым, и я отвела взгляд в сторону. А когда решила взглянуть в его глаза ещё раз, он уже выпрямился в полный рост и направился прямиком к двери. — Я согласна, Лёнечка! — испугавшись, что он уйдёт, буквально выкрикнула я. И в ту же секунду поднялась со своего места, окончательно отключая компьютер от питания. — Прошу! — распахивая передо мной дверь и протягивая мою сумку, до ныне мирно висевшую на вешалке у двери, произнёс Кораблёв. На лице его сверкала улыбка, и я была безумно рада этому. На душе стало очень легко и хорошо, словно случился какой-то праздник, и сердце облилось приятным теплом. Вечер, казалось наступать не спешил. Петербург, как и любой большой город очень долго не погружался во тьму: его освещали фонари, как солдаты выстроенные вдоль дорог, яркие всплески света постоянно исходили от проезжающих машин, и едва они прекращались, наступала ночь, которая спустя каких-то пару часов вновь окрашивалась лучами искусственного солнца. В столице, пусть даже и Северной, очень словно побыть одному, без окружения людей и яркого света. Но порой весь мир вокруг исчезает, превращаясь в какой-то незаметный глазу фон. Мы с Лёнькой вышли из здания, как ни в чём не бывало попрощались с молоденьким охранником на выходе, он как раз вышел на крыльцо, вертя в руках пачку сигарет, и отправились вперёд по улице, чувствуя его изумлённый взгляд — не ожидал он, что мы уйдём прочь, оставляя свои машины на практически пустой служебной парковке. Я даже пожалела, что не могу рассмотреть вблизи, во всех мельчайших подробностях его лицо. А с ещё большим удовольствием я бы посмотрела на реакцию охранника, кажется, Сергея, если бы он увидел, что идём мы с Кораблёвым под ручку — такой картине удивился бы даже Лёшка. А Горчаков видел и слышал многое, а ещё больше он додумывал в своей кудрявой голове. В Петербург туристы приезжают по разным причинам: одни — посетить чудесные музеи во главе с Эрмитажем, другие — собственными глазами взглянуть на разведённые в ночи мосты. Но только немногие замечают мелочи, и те же единицы из петербуржцев могут почувствовать, а не увидеть. Вдоль Невы пробегают, спеша к Медному всаднику или в Кунсткамеру. И почему-то не ощущают всем телом ту неповторимую энергетику, поднимающуюся от её глади к вершине берегов, не слышат те едва уловимые звуки, словно музыка разливающиеся по клеточкам тела. Я чувствовала эти не видимые глазом и не ощущаемые многими флюиды, по телу пробегала ощутимая физически дрожь, и я, поначалу сама того не замечая, прижималась к Кораблёву. С ним было спокойно и уютно, хорошо, как бывает только в те минуты, когда нам удаётся побыть вместе, просто помолчать наедине, просто взглянуть друг другу в глаза, не замечая весь мир вокруг, не видя суматохи. Я снова и снова ловила себя на мысли, что он не такой как все другие, не похож ни на одного мужчину, который был рядом со мной, который хотел и пытался быть рядом. Лёнька никогда не был настойчивым, никогда не пытался показаться выше меня, подчинив себе. Он даже голос повышал не так, как все — с заботой, по-настоящему переживая, а не попросту пытаясь выглядеть главнее. — Тебе никогда не нравились мои мужья, — негромко произнесла я, прижимаясь к его плечу. — Ты всегда хотел, чтобы я развелась. — Хотел, — подтвердил Кораблёв так же негромко, как говорила и я сама. Мы словно боялись испортить момент, нарушить воцарившееся спокойствие вокруг нас двоих. Мне даже показалось, что говорит это не он, а я всего лишь слышу эхо собственных слов. Я оторвала голову от Лёнькиного плеча, продолжая держать его руку в своих ладонях. Остановилась, призывая и его замереть на месте, и внимательно взглянула в любимые глаза. — Я в разводе, — словно он не знал, сказала я, всё так же не в силах говорить не шёпотом. — И что теперь? — Я хочу, чтобы ты была счастлива, — признался Лёнька, не сводя с меня глаз. Я чувствовала, как его руки нежно обнимают меня за талию, и терялась всё больше. Мне никогда не было так хорошо и так страшно одновременно. Хорошо от его близости, от горячих прикосновений, кружащих голову. И тут же страшно, страшно, что я всё себе выдумала, страшно, что он исчезнет, забрав с собой всю нежность и всю любовь. Я просто закрыла глаза. Закрыла, не в силах больше видеть его чарующие глаза, его губы, до которых безумно хочется дотронуться губами своими, его облик, от которого мурашки бегут по телу, захватывая меня с головой. Я стояла, не способная пошевелиться, всем телом чувствуя его напряжение и нерешительность. Мы оба ждали, ждали, что какая-то неведомая сила сама подтолкнёт нас друг к другу, заставит сделать первый шаг. И эта сила пришла к нам на помощь — Лёнька чуть сильнее сомкнул руки на моей талии и, рывком оказавшись совсем близко, накрыл поцелуем мои губы. Он целовал жадно, словно вкладывая в этот поцелуй всё то желание, которое испытывал долгие годы; трепетно, словно боясь оттолкнуть меня; нежно, окончательно подчиняя меня себе и доказывая, что я не ошибалась, показывая, что я нужна ему, нужна, как никто другой.