Старый грифон

      Лорканн давно не просыпался, и ему было тревожно: мальчишка куда-то запропастился, а с его везением это могло означать что угодно. Наверное, поэтому старший Дома Четвертой стихии, неблагой грифон и вообще памятник самому себе одновременно при жизни и в посмертье, Лорканн открыл глаза сразу, как только внук пересек границу парка.       День клонился к вечеру, солнце играло на струях фонтана, обводах чаш, по глянцевой зелени листвы звенели зеркала бессчетных воспоминаний земли — обстановка, одним словом, была вовсе умиротворяющей.       Лорканн против воли напрягся еще больше.       Ему не нравилось в приближении Бранна всё: от скорости до поступи!       Мальчишка, хоть и был небыстрым в движениях сам по себе, от природы и дурной отцовской наследственности, все равно был самым живым из всех внуков усмирителя Семиглавого змея. И сейчас этот самый живой внук еле волок ноги, загребая, судя по звуку, песок на дорожках.       Бранн не отреагировал на церемониймейстера, не спрятался, хотя бывший комар прозудел довольно близко. Бранн не обернулся на павлинов, которых любил разглядывать в южной части парка, вздорные птицы показывались редко, а младший принц видел их и того реже. И главное: Бранн не спешил, как обычно, навстречу, а наоборот, вздыхал прерывисто, как будто шел не к деду, а к братьям.       Все это вместе весьма впечатляло и настораживало Лорканна.       Показавшийся на повороте из-за куста внук выглядел тревожно: худым, чтобы не сказать отощавшим, неспокойным, стриг ушками и глубоко дышал. И не поднимал своих проклятых зеленых глаз!       С цветом глаз Счастливчика на лицах двух внуков Лорканн давно примирился, в конце концов, не цвет глаз решал что-то в жизни, а то, что эти глаза способны были увидеть. Проклятые зеленые глаза Бранна замечали всё. Кроме того, что касалось исключительно самого Бранна.       И вот сейчас, вот прямо сейчас Лорканн понимал, что в подобном напряжении не был с тех пор, как они ловили Семиглавого.       Внук приблизился, дернул левым ухом, которое казалось покореженным, поморщился от боли, поприветствовал, не поднимая глаз и сцепив за спиной ладони:       — Здравствуй, дед… — ушки задергались уже оба, голос предательски дрогнул, Бранн поспешил замолчать.       Живой памятник, часто казавшийся себе каменным гостем в мире живых, спустился с постамента, подошел, наблюдая, как с каждым шагом голова со встопорщенными перьями опускается все ниже. Смирил ярость, пока не имевшую направления, а потому бесполезную. Следовало разобраться, что произошло и кто виноват.       И кого он, Лорканн, должен убить. А убить уже хотелось.       — Что же ты не смотришь на своего деда, мальчишка? — голос привычно сотряс зазвеневшие осколки воспоминаний, Бранн, однако, не спешил поднимать голову. — Или не скучал?       Тактика была беспроигрышной — внук тут же возмущенно вскинулся, блестя глазами:       — Как это не скучал! Ещё как скучал! — глаза, причем, блестели очень подозрительно. — Я просто… — запнулся, о, вот и первая причина. — Просто я… Зануды теперь ограничили меня в свободе посещения… парка. Я могу бывать тут очень редко…       Лорканн нахмурился, глядя на опять опущенную голову, мысленно проклял Джоков, отринул какие бы то ни было доводы разума и опыта, что хватать расстроенных детей чревато, и поднял Бранна привычно над головой.       Внук оживился, вскинулся, перышки приподнялись радостно, а слезы из глаз исчезли.       — Всё с тобой понятно, мальчишка, всё бы тебе обходить неблагого деда, все бы тебе выдумывать такие шалости, чтобы братья запрещали тебе то, чего ты и так не хочешь! — Лорканн грозно нахмурился и постарался принять сердитый вид. Стоило, однако, разглядеть, что одно острое ушко было сломано и срослось неправильно, а в широкой улыбке заметно не хватает зубов, вместо злости на волю вырвалась ярость. — И кто, скажи мне, посмел тебя бить?!       — Это никто! — а глаза такие честные, что поверить невозможно никак. — Это просто несчастный случай!       Лорканн смирил лютую злобу, прикрыл глаза: не хочет говорить — не надо, но первые кандидатуры на месть уже подобрались.       Со второго взгляда на Бранна стало ясно и то, отчего мальчишка подволакивает ноги: сил в нем было разве что лечь и умереть, вся магия, вся энергия, весь запас доступного в Искажении волшебства ушел на что-то и продолжал, похоже, уходить.       Лорканн вздохнул сердито, но злиться на Бранна всерьез не мог. Никогда не мог. Даже тогда, когда десятилетний обалдуй с торчащими во все стороны перьями посмел его найти и добудиться раньше всех положенных сроков. Потому, видите ли, что ему было интересно расспросить памятник о своем легендарном деде. Кто ж знал, что памятник и окажется легендарным дедом. В спячке. Недовольным со сна. И чуть не зашибившим маленького мага сослепу.       Старый грифон недовольно нахмурился и вновь поглядел на вороненка. Бранн висел в руках так хорошо, что ставить его на землю казалось просто преступлением. Не здесь, не сейчас.       Но после того, как он, Лорканн, хитрая и старая сволочь, полечит безумного внука.       — Значит, не хочешь говорить… — он прервался, полюбовался на лицо внука, заломившиеся домиком брови, жалобно глядящие глаза, поджатые к голове уши. — Ну и Лорканн с тобой, раз не хочешь!       Вот тут вороненок несмело улыбнулся, приподнимая уголки губ чуть вверх, ушки расслабленно дернулись, отходя от головы в обычное состояние. То, что его именем принято ругаться и пугать малых деток, Лорканн знал очень даже хорошо. Проблема разве что — малые и немалые детки его собственной семьи от имени деда не трепетали. Бранн вообще каждый раз в восторг приходил.       — А вот магическое истощение, — виноватый взгляд в ответ, вторая причина нежелания появляться обнаружена, — мы с тобой полечим, мальчишка! С тебя станется добить себя в ближайшие дни очевидным и простым колдовством!       — А его лечат? — заинтересованный тон, любопытство в глазах, прояснившийся взгляд, приподнятые все разом перья. Лорканн с удовольствием, наконец, внука узнавал. — Я думал, что нет средства…       — Он думал! Вы на него посмотрите! — напоказ осерчал, топнул ногой, развернулся и направился обратно к постаменту. — А спросить опытного деда в голову тебе не пришло! Средство есть! — усадил мальчишку на постамент, взобрался сам, примостился на каменное кресло, подтянул на колени Бранна. — Но средство это со всеми не сработает…       Лорканн приблизил свое лицо к лицу внука, вгляделся, гипнотизируя, в зеленые глаза, сердито отметил дикую усталость и в них, но вглядывался, не мигая, своими ярко-желтыми, истинно птичьими. Магическое давление на обессиленного внука не было долгим — мальчишке хватило всего минуты, чтобы оказаться в трансе. Чем Лорканн и воспользовался:       — Сейчас ты закроешь глаза и проспишь одни сутки так, словно проспишь год, стянешь в себя силу из постамента и парка, впитаешь ветер магии и воду колдовства, огонь жизни без дыхания смерти, я разбил этот парк, я позволяю это тебе, Бранн, внук Лорканна! — магические слова прозвенели, глаза мальчишки закрылись, он обмяк и засопел. — Мой внук.       Руки сами потянулись ощупать сломанное ушко, но каменные пальцы были слишком тяжелыми, чтобы проворачивать операции с внешностью, а спящего внука все равно надо было укрыть на ночь от Семиглавого и его любопытных носов, языков, глаз… Пара пассов, древняя формула безвременья, каменной кожи и абсолютной защиты — и вот уже натуральный памятник Лорканну держит на руках не менее натуральный памятник своему внуку. В то время как сам внук — первое живое существо, проникшее под броню древнего мага и неблагого деда, согревает его живое сердце одним своим присутствием.       Грифон прикоснулся к пострадавшему ушку аккуратно, поразился нежности покровов, ужаснулся дергающей боли, прокатывающейся под пальцами, пригляделся к прошлому: там рисовалось несколько змееголовых, не стража, так, уличные шалуны. Хулиганье. Задиры и забияки.       А сегодняшней ночью — смертники.       Прощать обиды Бранна Лорканн не собирался ни под каким видом. И если Джоков внук приласкать не давал, то тут…       Для чистоты эксперимента Лорканн проверил ещё выбитый клык и один из дальних зубов. У мальчишки была красивая улыбка. И будет.       А ещё у него будет репутация, могущая сохранить жизнь иногда вернее крепких кулаков.       Память тела, когда Лорканн спросил ушко и челюсть, подсказала, что Бранн оборонялся, но без магии и почти без сил не вытянул один против пятерых.       Что мальчишка делал на той пустынной улице, Лорканну было глубоко все равно. Никто в Золотом городе не имеет права трогать его внука хоть пальцем, иначе лишится не руки — головы.       — И смотреть в зеркало, когда лечишь собственные уши, разума у тебя, похоже, не хватает, — ворчанье и хруст: что плохо срослось, лучше переломать заново, хотя вся душа сопротивлялась нанесению вреда воронёнку.       Лорканн в очередной раз поразился собственному мягкосердечию, распределил магические потоки: на ушко и два новых зуба, прислушался к ровному дыханию, погладил по перьям-волосам. С удивлением признался себе, насколько в своей каменной скорлупе отвык чувствовать мир на ощупь. Бранна хотелось прижать к груди и не отпускать больше никогда. Чтобы ему не причинили вред. Чтобы он не пострадал. Чтобы рядом был кто-то, кого Лорканн действительно любил — как свою семью. И пока — до темноты — Лорканн мог себе это позволить. А потом, о, потом… Похоже, неблагие стали забывать, кто действительно спас их город, кто был страшнее Семиглавого змея, кто был хитрее и коварнее всех глав Домов вместе взятых. Кто сумел удержать власть и её единство после смерти Счастливчика! Иногда легенды прошлого оживают.       И сегодня будет именно такая ночь. Истинно неблагая ночь.       Бранн, прижатый к груди, спал тихо и очень уютно, сопел в шею, льнул к деду весь, кажется, неосознанно понимая, откуда распространяется тепло, разворачивался грудью навстречу и старался скрыться под руками. Лорканн с необычным щемящим чувством разглядывал доверчиво жмущегося внука, гладил по голове, осматривал поистрепавшиеся, хоть и чистые рукава, с удивлением хмурился на босые ноги, прислушивался к воронёнку в целом, стараясь доискаться эха: что с ним произошло.       Эхо отражаться не желало: вся магия, которая накатывалась на Бранна, уходила, впитывалась, усваивалась без остатка, истощение было слишком сильным. Лорканн в очередной раз перехватил внука поудобнее, вытянул ноги, опустив их ниже площадки постамента, за край, невидящим взглядом уставился на набивший оскомину вид фонтанов-чаш. Надо было дождаться темноты.       Вечерело медленно, в воздухе звенели осколки воспоминаний, сталкивались фразы, шептал отзвук событий — первое появление Семиглавого, свадьба Счастливчика, свадьба Лорканна, открытие, которое являлось открытием исключительно для упертых, не желающих никого слушать детей Дома Первой стихии, что отмахавший полузабытый ящер размером с теленка теперь спокойно может пожечь весь город. В попытке этот город защитить.       Старый грифон усмехнулся — та, довольно старая шутка была великолепна. Собрать всех виднейших магов в одно место, совершенно не подозрительно избавиться махом от соперников на могущество и от монарха, занимающего трон… И — ах, как бы ему хотелось, чтобы эту шутку выдумал кто-то живой. Кто-то, кого можно было бы потом найти черному от копоти и ран, опустошения и скорби выжившему грифону. Но нет, судьба тоже имеет чувство юмора.        Теперь ему оставалось наблюдать, как падальщики сидят в Парящей башне, а воронёнка чуть не об мостовую раскатывают змееголовые! Лорканн шумно вздохнул, придерживая ярость до поры, заявляться в гости тоже нужно уметь! Следует обставить визит лучшим образом.       Чтобы запомнили даже те, у кого мозгов нет от рождения.       Солнце догорало последними лучами на кронах деревьев и шпилях башен, полностью светился только шпиль Парящей, так на то она и Парящая, когда змей вздохнул в первый раз. По телу прошла дрожь, чешуйки прижались и оттопырились с новой силой, однако барельеф все ещё был барельефом. И страшно бесился от этого — накапливал злость. Каждый вечер начинался для него с момента пробуждения и неподвижности, чтобы змей не забывал: он пленник, выполняющий древнюю службу.       На Лорканна накатила волна знакомой ярости, ничуть не уступающей его собственной, и от этого стало легко. Можно было начинать.