***
Как на Бранна обрушилось проклятие Натэйр, тревожа его почти через полгода, Лорканн ощутил сквозь слой брони, пелену усталости и видения сна. Первый выбор из череды судьбоносных был сделан. Следом пришло понимание: в эту ночь Лорканн тоже пойдет прогуляться. Змееголовых к завтрашнему дню станет гораздо меньше. Эхом понимания Лорканна явилось волнение магии — Натэйр осознавала ошибку, возможно, раскаивалась, стремилась загладить вину и отменить последствия. Ночь обещала быть беспросветной и очень долгой.Часть 4
6 ноября 2016 г. в 16:29
В руке извивался последний обреченный змееныш, стараясь прошипеть как можно больше проклятий до тех пор, пока мог говорить. На середине монолога, где пошли проклятия не Лорканну лично, но Бранну и Дому Четвертой стихии, грифон перехватил гаденыша за шею и легонечко сжал, поднимая и приближая к себе его лицо.
— Много слов, много пустых слов и недостойных дел, если бы вы не замахнулись на моего внука, сегодняшняя беда вас бы миновала, — сложил каменные губы в нехорошую, предвкушающую улыбку. — А теперь взгляни в глаза тому, кого так стремился подкормить. И будь уверен, это тебе сегодня удастся!..
Змееныш затрепыхался, глаза с вертикальными зрачками расширились, с зубов его пестрых змей закапал насыщенный яд, на что Лорканн развернул свою жертву лицом к соседней крыше.
Где восседал, шурша чешуйчатыми шеями, перебирая лапами по камням и то и дело разворачивающий головы в разные стороны, сам Семиглавый змей.
Лорканн знал, что во всех четырнадцати глазах у змея сейчас двоится и троится: он видит добычу в виде змееголового, но не может увидеть каменного и неразличимого под заклятьем Лорканна.
— А все потому, что ты со своими дружками поднял руку на моего внука, — Лорканн с трудом преодолевал желание разорвать гада своими руками. Но это было бы не так впечатляюще.
Стоило разжать руку, змееголовый кувыркнулся в воздухе, но не долетел до мостовой, угодив в пасть жадно облизывающегося Семиглавого. Змея, очевидно, заботила возможность упустить самого неблагого короля — чешуйчатые шеи шуршали, загибаясь по стенам домов, он двигался, заглядывая одновременно в семь разных мест, загребая по улице хвостом.
Наблюдать за чудовищем было неожиданно спокойно, под шорох черной чешуи мысли двигались привычно, быстро, щелкали и перетекали. Натэйр была в чем-то права, когда говорила о мотивах Лорканна пустить её в Золотой город, сейчас, стоя на крыше, озирая окрестности, он вспоминал беседу и понимал, что за прошедшие годы в умах жителей не изменилось ничего. Ни магия, ни ее отсутствие не влияют на способность делать выводы, это либо работает и без всякой магии, либо не работает, тогда магией горю не поможешь.
Старый грифон хмыкнул, принимая реальность. Да, он знал, что его именем пугали детишек еще тогда, когда он был действующим королем Неблагого Двора, пугали самим обликом еще задолго до его рождения, опасаясь прихода черного грифона; знал, что его явление — ужас для всех, самых отъявленных злодеев и самых безгрешных душ. Он даже был рад своей репутации, это позволяло править без многих проблем и внутренних препон, одновременно развлекая: с ним мало кто спорил там, где это было ненужно, зато его постоянно пытались свергнуть! Разгадывание заговоров и устранение слишком глупых, замахнувшихся на него убийц, политические диспуты с бунтовщиками, которых потом можно было переманить к себе на службу — все это скрашивало досуг Лорканна долгие годы.
И что самое удобное, никто не смотрел дальше его пугающего образа. Натэйр даже в голову не пришло, что он мог руководствоваться другим типом выгоды. Никому не приходило!
Магия — основа его власти, его жизни, его знаний, но магию невозможно примагнитить простым скоплением сколь угодно большого количества неблагих волшебных существ. Иначе Лорканн для достижения полного могущества можно было бы смириться с Семиглавым, изгнать остальных жителей и спокойно наслаждаться его магической массой в мире. Магия являлась слишком тонкой материей, как и жизнь, нет, старый грифон не врал.
Он пустил тогда Натэйр с детьми потому, что всегда был королем.
И мало кто задумывался над этим в подобном ключе, но добровольно взятая власть означала и взваленную на себя ответственность. Лорканн заводил порядки, вычерчивал защитные руны, помогал проектировать город, стягивал войска в гарнизоны, организовывал стражу и общий закон для всех неблагих, что было довольно утомительно и подкидывало кучу непредсказуемых проблем.
Он делал все это не из корысти или милосердия, жажды магии или власти. Он делал это, чтобы защитить вверенные ему жизни.
Лорканн всегда был королем — и все жители его королевства могли рассчитывать на справедливость, защиту и кров. К сожалению или к счастью, мысль эта посещала жителей Золотого города весьма редко, а Лорканн продолжал пользоваться репутацией самого жуткого создания неблагих земель, за прошедшие века подвинув Ужас Глубин и самого Семиглавого.
Первая половина ночи завершалась, силы уходили все быстрее, поэтому Лорканн спустился с крыши самым немудрящим способом: спрыгнул, грохнув о мостовую всем каменным весом. Феи в фонарях заметались опять, Семиглавый подтянулся тут же, выпростав усатую морду в локте справа от Лорканна. Поддавшись порыву озорства, неблагой грифон дернул змея за усы, как музыку выслушал яростный рев, пощекотал под челюстью, посмотрел на мечущегося змея еще…
В голову пришла совершенно дикая мысль, впрочем, Лорканну хотелось размяться. Оседлать ближайшую шею оказалось весьма легко, а потом выпущенный светляк магии рванулся от носа Семиглавого в сторону дворца и Парящей башни. Змей перебрал лапами, переливчато завопил, обещая Лорканну ужасную смерть, на что расположившийся с удобством грифон только хмыкнул.
Светляк уносился все дальше, змей взобрался по ближайшему зданию, расправил крылья и взмахнул ими, отрываясь от земли, унося грифона туда, куда ему было надо. Золотой город с высоты полета всегда нравился старому грифону, теперь тут прибавилось какое-то внуково художество, еще недорисованное, напоминающее громадный цветок… Лорканн потряс головой: нужно было еще не пропустить площадь перед дворцом: в груди шевелилось нехорошее предчувствие, а тамошняя вода могла прояснить будущее.
На подлете к площади Лорканн перевесил обе ноги на одну сторону, соскальзывая с шипастой чешуи, оборачиваясь тяжелым каменным грифоном, разворачивая собственные широкие крылья, планируя к фонтану. Семиглавый уносился за светляком все дальше, а неблагой король почти подкрадывался к фонтану: стихия воды никогда его не любила. Именно вода, впрочем, сейчас могла отразить видения будущего. Вызывать их перед внутренним взором всегда было делом затратным, сил у него и так за ночь ушло много, поэтому в данном случае Лорканн пренебрегал личными предубеждениями и смиренно обращался к ненавистной стихии.
Вода отвечала высокомерно, неохотно, по-своему со скрипом, но тут, скорее, с противным бульканьем, как будто кто-то захлебывался. Лорканн отмел неприятные воспоминания: был в его жизни и такой опыт. Присел на краешек фонтана, не обращая на зажегшиеся огни в окнах дворца, обращенных сюда, к площади. Опустил каменную руку, чувствуя холод медленных струй, недовольство стихии, мерзкий шепоток, обещающий гибель… Нет, Лорканн пришел сюда не за своим будущим, не за своей судьбой, он пришел за прозрением, целым клубком, вмещающим тысячи сплетений. Старый грифон долго учился разбираться в том, что видит, а подобные картины преследовали его с самого детства.
Яркий клубок всевозможных переплетений прокатился под рукой в воде, Лорканн сомкнул пальцы, вытягивая на поверхность, раскладывая на знаки, рассматривая всю картину. Он изменил настоящее — загогулина новой дороги; развилка во множестве — каждое следующее решение тоже будет поворотным; расставание — если развилки выведут к жизни для обоих, принимающих решение, их ждет разлука на долгие годы; изначальная магия, неясно как тут оказавшаяся, выписанная в форме цветка, маленького, золотого…
Лорканн пригляделся, и огромные колючие картины развернулись не в воде, прямо под веками, проносясь с невозможной скоростью, раня сердце и заставляя его заходиться от беспокойства.
Натэйр проклянет внука, обрекая его умирать не единожды, что послужит приговором и одновременно залогом спасения. Бранн завершит цветок, огромный, золотой, напитанный магией, завершит и умрет. Если Линнэт выберет его, а не любое другое желание, Бранн вернется. Если нет — затмение, медленное угасание мира неблагих, черпнувшего напоследок волшебства.
Джоки изгонят брата, вынуждая покинуть столицу, оставить общество, друзей, сестру, засунут его в самую дикую топь, самую мерзкую трясину, рассчитывая угробить. Или — убьют на месте. Тогда магия потухнет в разы быстрее. Мелькнуло что-то черное, напоминающее самого Лорканна. Перемена декораций и опять затмение мира неблагих, похожее на конец света. Как будто солнце заходит навсегда, через триста лет, зато навсегда.
Если Бранн доберется до трясины, выдержит на слабых крыльях, не сгинет в топях и не утонет в одиночестве — тут мелькнула возможность как-то внуку помочь — тогда у Бранна будет выбор, после которого мир опять поглотит тьма или на небо выберется новый, настоящий рассвет, древний и юный одновременно.
Новый выбор мальчишки приведет его к благим, объединит с другим, тоже проклятым ши, они помогут друг другу, снимая проклятья с мира и ослабляя свои. Или не помогут, и тогда конец будет ужасным.
Проклятье Натэйр будет действовать, забирая Бранна и отдавая его обратно только веером непременно сошедшихся случайностей, предсказать которые не сможет никто. И только там, возможно, прорывалась вероятность Лорканну вновь воздействовать на мир и его судьбу. Почему-то все вязалось с волками, хотя с ними всегда все вязалось.
Отсутствие выбора, если, например, оставить Бранна спать памятником на веки вечные, приведет к затмению гораздо быстрее.
Лорканн оттолкнул от себя знаки, картины и иголки, пронизывающие ткань будущего — все зависит, как обычно, от выбора, от многих выборов. И что-то изменять сейчас, вмешиваться в судьбу, губительно. Старый грифон поболтал онемевшей рукой, вытащил ее из воды, оглядел дворец в рассветных лучах и заторопился на свое место.
Семиглавый застывал на своем месте, придавливаемый рукой волшебства, неостановимо каменеющий, и Лорканн не удержался от щекотания каменного брюха. Одна голова успела извернуться, зарычала, разглядев наконец своего врага, и замерла с самым разочарованным выражением морды, которое Лорканн вообще у змеев наблюдал.
Постамент и парк были в том же порядке, Бранн мирно дремал на кресле, не подозревая, какие тучи сгущаются над его будущим, насколько от его выборов будет зависеть общая перспектива. Лорканн вздохнул печально — мальчишка, сто лет, а еще такой мальчишка…
Взобрался, привычно устроился на кресле, обнял внука, прижимая к сердцу, наблюдая под защитой камня внука в его естественном виде, чувствуя живое тепло в ответ. Бранн счастливо вздохнул и доверчиво прильнул в ответ, опираясь, обнимая, укрытый броней, как одеялом. Лорканн проверил, как идет заращивание ушка, ощупал совершенно ровный хрящ, даже без шрама, рассмотрел новые зубы, точно такие же, как потерянные в драке. Будет, будет у мальчишки красивая улыбка. Хоть эту малость Лорканн может ему подарить.
На исходе суток, которые должен был проспать Бранн, забывшийся Лорканн открыл глаза тоже, осмотрелся, оглядывая послеобеденный парк. Шаги придворных шуршали по дорожкам дальше, а внук начинал просыпаться. Сладко зевнул, открыл глаза и пораженно уставился на Лорканна.
— Ой, дед, ты такой живой, дед! — протянул любопытно руку, дотрагиваясь до рубашки в разводах гари полуторатысячелетней давности. — Я знал, я знал, что ты живой!
Против воли Лорканн улыбнулся и хмыкнул:
— А то, что я активный и разговорчивый, тебя ни к какому выводу не приводило? Погоди-погоди, — удержал, собравшегося слезть мальчишку. — Сначала я тебя расколдую, пришлось заколдовать, не обессудь.
Старый грифон занес руку, чтобы снять печать брони с Бранна, когда тот взмолился:
— Ты тоже тогда погоди, — всмотрелся в лицо, продолжая цепляться за плечи. — Твоих портретов, дед, я так и не нашел, можно я еще посмотрю?
Чувствуя себя бесконечно мягкосердечным и старым, Лорканн опустил руку. Улыбнулся воронёнку шире, взъерошивая мягкие перья, больше похожие на пух. Изумрудные глаза внука светились любопытством, наблюдать за Бранном, который изучал его самого, было занятно. Внук перещупал ткань рубашки, дублета, с интересом перегнулся, чтобы провести рукой по верху сапога; перехватил свободную руку Лорканна, повертев и так, и этак; дернул за ухо, заставляя склониться, требовательно проводя по волосам и коже под волосами, безошибочно находя шрамы.
— Ой, дед, пришел бы ты в библиотеку, я бы тебя полечил. И почему ты весь испачканный? — высокий воротник горчичной рубашки был отогнут, гарь своими разводами закрывала другие старые, давно зажившие раны.
— Собирался в спешке, — прищурился, поднялся с места, перехватил Бранна под руки, опять приподнимая над собой. — Не насмотрелся еще?
— Еще нет, но, наверное, тебе опять пора? — погрустнел, расстроился.
Лорканн не удержался, притянул внука в объятия снова, не желая отпускать, расставаться, точно зная: Бранна никто жалеть и беречь в ближайшее время не будет. В Золотом городе его спасет репутация, а дальше — только сам Бранн себе и помощник.
— Обязательно возвращайся, слышишь? Хоть поздороваться по пути заходи, мальчишка!
— Конечно, дед, разумеется, зайду, — Бранн похлопал его по спине, и Лорканн понял, если не отпустит сейчас, не отпустит никогда.
Каменная броня с шорохом соскользнула с Бранна, разлучая их опять по двум разным граням мира, живой и только ждущей своего часа.