magnus

- Покружись. Эффи послушно кружится, не смыкая глаз и не лишая лица улыбки – кружится, кружится, расправляет ладони и снова поворачивается вокруг своей оси, постукивая каблуками по полу. - Еще. Она не возражает, хотя тело противится. Девушка поправляет волосы и взмывает золотом, отражающимся и от шелка расшитого платья, и от ее белых прядей. - Хорошо. Ты им понравишься. Ей не нравится его тон, не нравится взгляд, не нравится то, как он обращается с ней, но она не упрекает его. Разве он не был прав? - Что здесь происходит? Хеймитч входит без стука, распахивая дверь, и та ударяется о стену, тут же возвращаясь назад. Эбернети ловит ее, останавливается и прислоняется к косяку, внимательно осматривая девушку и Лаберия. Бряк тяжело дышит после головокружительных поворотов, и Хеймитч прищуривается, переводя взгляд от нее к мужчине, но продолжает молчать. - Не думала, что ты будешь хорошо выглядеть в этом костюме. - Как и ты в этом платье, дорогуша. Эбернети протягивает Эффи правую ладонь, левым локтем упираясь в дверной косяк. Черный пиджак с едва заметными золотыми нитями по краям – в такт ее платью, струящемуся по телу и повторяющему каждый изгиб. - Уверен, что это оправдает себя? - Красота покупает капитолийцев. - А что поможет тебе? – Эффи выгибает бровь и смеется, не удержавшись от комментария в его сторону. Хеймитч хватает Бряк за ладонь, смотрит на девушку и ухмыляется: - Не будь такой глупой, душа моя. - О, точно, поразишь их своим обаянием. Как я могла забыть. Эффи слегка отталкивает его руку, проходит мимо него и ждет, пока Лаберий встанет и проследует за ними. Компания этих двоих, пожалуй, последнее в этом мире, что она хотела бы получить на праздник своих будущих похорон. Она не верила, что эта мишура способна помочь им. Эбернети был так настойчив, когда в двадцать пятый раз повторял, что она должна принять это платье и надеть его – как будто всему Панему нужно было обязательно знать, что за пылью и углем Двенадцатого скрывается нечто большее. Он и сам, вопреки своим убеждениям, облачился в этот дорогущий капитолийский костюм, созданный для него стилистами. И теперь они совсем не выглядели детьми и скотом на убой – скорее молодой парой, наслаждающейся происходящим. Вот только, рано или поздно, раздастся сигнал, а их одеждой станет мясо и кровь. - Не думай об Арене. - Что? – Эффи дергается и голос Хеймитча выводит ее из потока мыслей, превратившегося в сплошной красный ручей. - Арена. Не думай о ней, - они доходят до нужного холла, за которым раздается голос Цезаря Фликермана, и Хеймитч останавливается, поворачиваясь к Эффи. Как бы он не старался, она тащит голодную смерть по своим пятам, ни на секунду не забывая, кто они и что им предстоит, - сейчас ты должна улыбаться и говорить им всем, как ты счастлива быть здесь. Не кажись им дурочкой, вытянувшей билет. Будь настоящей во лжи и не показывай страха. Они хотят, чтобы ты расплакалась на этой сцене, сказала, что скучаешь по дому и жалеешь, что в последний раз поцеловала мать. - Думаешь, я не жалею? - Мне трижды плевать на то, о чем ты жалеешь, - Эбернети одергивает ее, на короткий миг превращаясь в своего постаревшего оригинала. Его молодое тело не может скрыть пытливого взгляда, а голос выдает фразы пьяницы-ментора, - ты же не хочешь сдохнуть? Так постарайся выжить, дорогуша. И улыбайся, когда я выведу тебя на эту чертову сцену. - Ты не… - Не посмею? Ты все еще в этом уверена? Он снова тянет девушку ближе к себе и Эффи молчит, прислоняясь к нему на последующие минуты до собственного интервью. Когда Цезарь объявляет ее имя, она расплывается в лучезарной улыбке, поправляет волосы и обхватывает ладонь Хеймитча посильнее, размеренно и горделиво следуя к сцене. У самого выхода она на секунду останавливается и, не сводя улыбки, приподнимается на носочки и говорит ему прямо в лицо: - Ты ублюдок, Эбернети. - Я знаю, милая, знаю, - и он улыбается ей в ответ, губами касаясь ее щеки. Этот жест видит и весь Панем, пусть они все еще находились на пороге за сценой, но камеры успевают поймать их там, и Хеймитч это прекрасно понимает. Он ведет ее под пристальным взглядом миротворцев, передает ее ладонь в руку Цезаря и уходит под визг капитолийцев, не ожидавших подобной галантности от «простолюдинов». - Так, так, так. Моя дорогая, ты настолько ослепительна, что даже твой напарник не… - Напарник? Мы с Хеймитчем очень давно знаем друг друга. Эффи коротко смеется и награждает зрителей очередной улыбкой, присаживаясь на кресло. - Значит, старые друзья? - Цезарь, нам незачем врать друг другу. Разве кто-то еще услышит нашу маленькую тайну? – Бряк звонко усмехается и капитолийцы покатываются от хохота, как будто она выдала одну из самых острых шуток на всем чертовом свете. - Я буду нем, как рыба, - ведущий проводит по губам пальцем, притворно покручивает вымышленным ключом, и выкидывает его через плечо. Фликерману определенно нравится эта барышня – по крайней мере, не такая скучная, как предыдущие одиннадцать. - Всегда знала, что могу тебе доверять. И, к слову, мне чертовски нравятся твои волосы – вернусь и выпрошу у тебя название цвета. - Дорогая, он отлично тебе подойдет, - Цезарь улыбается во всю силу и поворачивается к зрителям, призывая их оценить его вывод, и получает град встречных аплодисментов. - О, нет, я бы, честно, сделала маникюр! Если бы я только знала, что можно творить такую красоту с ногтями…просто посмотри на них, они такие красивые! – Эффи, словно довольная принцесса, подает ему ладонь, и Фликерман восторгается, громко присвистывая. – А какие здесь ткани! Признаться, я даже расстроилась. Такие красивые ткани. Она щебечет подобно птице, и Капитолий поглощает слово за словом, в мгновение ока принимая ее за свою. В их глазах она становится дивой – красивой, молодой и чарующе яркой. И спонсоры, в частности многие из мужчин, видят ее сверкающим камушком на своих дорогих часах и кольцах. - И всё-таки, моя дорогая, высокие баллы за показательные выступления – не всё так просто, правда? - Кто из нас хотел бы быть одноликим? Цезарь, как и любой девушке, мне нравится удивлять. - Уверен, ты удивишь нас еще много раз. - Это я тебе обещаю, - последняя фраза раздается твердым заявлением о предстоящей победе на Играх. Ее слова не становятся даже намеком – они прямым текстом говорят о ее намерениях, и Эффи встает, не дожидаясь ответа Цезаря. Фликерман поднимается сразу же, обводит студию рукой и вызывает шквал одобрительных выкриков. Что же, в этом году на Играх все будет иначе. Сигнал окончания интервью раздается удивительно быстро, и Эффи прощается с залом и зрителями, будто ведущей была она. Цезарь провожает ее с пожеланием о следующей встрече, и девушка уходит, ладонью касаясь плеча проходящего мимо Хеймитча. Они смотрят друг другу в глаза при всех, и студия снова замирает, не в силах поверить в происходящее. - Кхм, кхм… - Цезарь кашляет, и Эффи смеется, быстро проходя по сцене к холлу. Напоследок она оборачивается и заканчивает игру своим взволнованным видом, будто бы смертельно переживает о «напарнике». - Я, конечно, обещал хранить всё в тайне, но…не мог спросить даму, может, ты нам расскажешь? – Фликерман приглашает Хеймитча в кресло и Эбернети, после короткого кивка зрителям, садится и сцепляет ладони в замок. Он выглядит спокойным и даже высокомерным, хотя еще не начал говорить. - Сплетни, сплетни, сплетни…Терпение, Цезарь, еще немного и вы всё сами увидите. Камер на Голодных Играх так много, что мы вряд ли сможем скрыть хоть что-то. - А есть что скрывать? – Фликерман складывает рот в трубочку, и толпа удивленно вздыхает, ведомая своим мастером. Хеймитч только усмехается, качая головой. За все годы жизни после революции он по ним совсем не скучал. Ведущий задает вопрос за вопросом – тоскует ли он по дому, есть ли у него братья, о чем он жалеет, что думает об играх, но Эбернети всегда отвечает резко и темпераментом совсем не похож на щебечущую перед ним пташку – Фликерман подбирает слова, но под конец выдыхается и просто спрашивает его: - Ты думаешь победить? - Этих глупцов? На все сто процентов. Публике это, на удивление, нравится. Они громко смеются и в воображении возлагают корону на его голову, пока Цезарь не задает последний вопрос: - А девушка? Как же она? - Эффи? – Хеймитч произносит ее имя, и толпа замирает, хотя улыбка на лице Эбернети все та же – акулья, как у самого настоящего хищника, - тебе бы хотелось увидеть ее в одежде из скальпа и человеческих потрохов? Цезарь замолкает, впервые моментально не собираясь с ответом. Сигнал звучит в погрязшей тишине и Хеймитч покидает сцену, посылая залу смешок. Пока в холле его не ловит Эффи и не хватает его за плечо. - Это что еще значит? – Бряк едва не кричит, желая вцепиться в его самодовольную морду, но держится из последних сил. - Будь милой с ними, улыбайся им, говори правильные вещи. Скальп?! Да ты с ума сошел?! - Я знаю, что делаю. И, поверь мне, лучше, чем ты. Хотя должен признать, ты была неотразима, - она не успевает занести руку над его щекой, когда он наклоняется к ней и, неожиданно, оставляет секундный поцелуй на ее губах. - Я убью тебя, Эбернети! Ты будешь первой жертвой на Играх, ты слышишь меня?! – Эффи кричит ему вслед, не заботясь о том, что их кто-то услышит. И он отвечает ей смехом за поворотом, после которого Хеймитч проводит по лицу ладонью и на секунду закрывает глаза – они снова связаны. Теперь уже навсегда.