Безумие воспитания. Part II.

Всё тайное рано или поздно да ну его нахуй

. Котята, вы знакомы с такой певицей, которая известна миру под именем Адель? Так вот, сия персона невхерственно вдохновила меня на эту главу. Ставьте лайки, подписывайтесь и слушайте её новый, замечательный трек. Да, старина Кен тоже может быть сентиментальным уродом. Adele — Hello. Сакура молчала. Не просто, блин, молчала, а растягивала давящую на нервы тишину во все стороны. Херов виртуоз многозначительности. Апостол сомнительности и неловкости. Но, в сущности, что она могла сказать? В истинно природные таланты мадемуазель Харуно входил экспромт. В частности, экспромт хреновый и необоснованный. Грубо говоря, у неё была привычка не продумывать заранее: сея мисс жила минутными позывами. А вот сейчас окончательно и бесповоротно пожалела об этом. Нет, справедливости ради, стоит сказать, что у неё были три разные вариации разговора с отцом её ребёнка. «Саске, здорова, дай я пожму твою ручищу и поцелую в щёку. Кстати, смотри, это наша дочь. Вылитая ты, не правда ли?» «Учиха, а ну, отошёл от бутылки на пять метров. Господь всемогущий, надеюсь, наша дочь не будет такой беспробудной пьяницей и вырастет лапулей, как Мико. В смысле, какая дочь? Ну, есть у нас дочь. Четыре года, звать Сарада. Любит плюшевых медведей и закаты. Это у неё от меня, у тебя-то вообще ничего святого в жизни нет.» «М-м, а ты заводишь меня, красавчик. Возьми меня прямо на этом столе, мой мачо, и мы заделаем второго ребёночка. Ну, первый-то есть уже.» Полный отстой, не правда ли? Учитывая характерное отсутствие у Учиха чувства юмора, это могли быть последние, не побоюсь этого слова, фатальные слова Сакуры. А она была ещё сомнительно молода: всего-то двадцать девять лет. Можно сказать — только четверть жизни прожито. Оптимистично — надеяться дожить до ста, но летние спа-курорты в Швейцарии творят чудеса. Ну, совсем не в ту степь, Харуно. — Нечего сказать, — подытожил Саске, даже не глядя на неё. В смысле, она это чувствовала той периферией сознания, которая пока что не атрофировалась. Осталось только кивнуть, да и то, это вышло чисто автоматически. Инстинктивно. На уровне эмоциональных окончаний, которыми Сакура была прошита изнутри. — Сказать по правде: я разочарован, — опять в пустоту сказал Учиха, опуская окно и закуривая. Харуно опять кивнула. Да, есть такое дело. — Когда я узнал, а это случилось около двух лет назад, то счёл это жёстким предательством, — грубо продолжил мужчина, выдыхая те самые капли никотина, которые способны убить лошадь. Откровенно говоря, Сакуре больше нравилось их натянутое молчание, чем все те слова, которыми Саске, будто бы бичом, хлестал её по мозгу. — А тебя посчитал ни на что не годной шлюхой. Как мантру я повторял себя изо дня в день: «Она не заслуживает всех тех чувств, что ты питаешь к ней. Она — предатель и враг. Прекрати испытывать всякое наслаждение от воспоминаний о ней». Но знаешь, — Саске выбросил окурок и впервые с начала этого тяжёлого разговора посмотрел на молчавшую Харуно, — я тупо не смог. Я исправно читал все твои сообщения и так же послушно отвечал на них, ни разу не слукавив. Писал то, что в действительности чувствовал, утаив лишь горькую обиду. — Говоришь, как герой какого-нибудь выблядского романа, Саске, — хрипло проговорила Сакура. Так хрипло — будто бы разучилась говорить. Так хрипло — будто бы плакала. — А я так себя и чувствую, моя дорогая няня, — пожал мужчина плечами. — Долбанно-блядский сериал, за событиями которого следят все домохозяйки. В котором главный герой продолжает любить ту женщину, которая обманула его однажды. В котором главная героиня любит одного мужчину, но молчит об их общем ребёнке, потому что… Почему, Харуно? Почему, блять? Успокой всех домохозяек мира и ответь наконец. — Голос его повысился, стал угрожающе холодным. Харуно ну очень не любила, когда он так говорил. Она ощущала себя той самой предательницей. Напаскудившей девчонкой, которую отчитывают. Сакура даже опустила взгляд, чувствуя…стыд? Однако же нашла в себе силы ответить: — Когда я узнала, что беременна, то испугалась. Впервые за последнее время — испугалась. Помышляла об аборте. Но, представь, я вспомнила, что это и твоя часть. — Тон стал глуше, волосы закрыли часть лица. Спрятали от испытующего взгляда Саске. — Плакала каждый день, меня тошнило ежесекундно. Я ненавидела этого монстра, — жёстко сказала бывшая няня, откидывая волосы с лица и переводя взгляд на мужчину. Твёрдо. С вызовом. Как и всегда. Как то самое, что так нравилось Саске в ней. Что он в ней уважал. — А потом она родилась, моя Сарада. Маленький котёнок, совсем ещё крошечная и хрупкая. И вот тогда, именно тогда, я поняла, насколько она зависима от меня. Называй это материнским инстинктом, долбанным чувством собственности, но я решила — это моё. Не твоё, не наше. Моё. И я растила её одна. Как могла, конечно, ты же знаешь, что воспитатель из меня откровенно хуёвый. — Учиха на этих словах позволил себе улыбнуться. И даже сделать то, что не собирался с самого начала. Обхватив ладонями лицо Харуно, он, тем самым прервав её, губами прикоснулся к её, даря такой целомудренный, совсем, блин, не учиховский поцелуй. Домохозяйки взбунтовались, окей. Потому что Саске писал губами то, что так не хотел говорить вслух. Что он, блин, понимает. Это так жизненно — бояться потерять часть себя. Особенно когда ты даже не знаешь, встретишь ли снова его. Когда не знаешь, будет ли у вас общая жизнь. Когда, впрочем, не знаешь нихрена и действуешь только по наитию. Как в голову придёт. Это реально? Это реально. Учиха целовал её губы, находя их всё такими же восхитительными. Они послушно сминались, вытворяя из себя именно ту форму, к которой так чудесно прикасаться. Сказать, что он растворился в поцелуе — это всё равно что использовать блядское клише. Но клише рождаются не на пустом месте, а, следовательно, пусть Саске позволит себе это. Дома его ждёт Мико и Куроцучи. Он не забывал о последней ни на мгновение. Это было бы предательством по отношению к ней, это было бы полным провалом. А Учиха любил делать ставки и не проигрывать. Этот воспитательный процесс с изначальным прогнозом в «зеро» восхищал его всё больше и больше. Пока в его объятиях таяла самая строптивая, самая долбанутая в мире женщина, он позволит себе сыграть. Ставки сделаны? Ставок больше нет. Господа, просьба начать игру. — Зачем ты приехала? — тихо прошептал Учиха. Харуно помотала головой. Мол, не время. — Опять секреты? — изогнул бровь Саске. Это был особый приём привлекательности: так изогнуть какую-то жалкую бровь, чтобы все ощутили свою неполноценность. Но не Сакура. Этой всё было, выражаясь достоверно, похуям. — Не опять, а снова, — ответила она и опять поцеловала его. Сама. Помня так же о Куроцучи. О последней она не забывала ни на мгновение. — Как ты узнал о нашей дочери? Учиха помотал головой. Сакура промолчала. В конце концов, он действительно имел право на эту недосказанность.

***

Мико безумно не любила узнавать всё в последний момент. Семестр, по мнению любящего, но тем не менее объективного папули она закончила отлично, испытывая некоторые затруднения лишь в экономике и немецком. И всё же смогла поднять планку их семьи, продолжая сию славную традицию подрастающих поколений. Даже Рождество было весьма и весьма прибыльным с точки зрения подарков и лестного внимания. Но! Папочка так и не сказал, где они проведут новогодние каникулы. Гнусные взрослые, которые так и остались в её непосредственно-детском сознании долбанутыми придурками, что-то решали за их с Иноджином спинами. К слову, не то чтобы последнего это сильно смущало. Он вообще парень был флегматичный и сдержанный и до поры до времени панику не поднимал, кликушествуя и требуя посильного вмешательства в частности их с Мико персон. Это было в стиле малышки Учиха и пока что являлось её почётной ролью, которую исполняла она с блеском. Но не все извечно блистают в лучах софитов, и конкретно её, Мико, спину подпирала упорная малышка Юки Хозуки. Девчонка росла вся в маменьку: крикливая, капризная и гиперактивная. В общем-то и целом — славное продолжение и истинный приемник. Но пока что Мико оставалось филигранно выводить из себя взрослое поколение. Однако же ни вопли, ни торжественные всхождения на табуретку для попытки суицида, ни угрозы уйти жить на улицу не взыграли в сердце папеньки должные ноты. В частности ничего, да и в общем — ничего. Саске как сидел, жуя любезно приготовленный Куроцучи омлет и почитывая газету, так и продолжал изображать из себя статую. Противную такую, не ломающуюся. Конечно, будь у неё время, Мико добилась бы таки своего. Но до мнимого (или не мнимого?) отъезда всего-то два дня. А за сорок восемь часов невозможно сломать с годами отточенный панцирь похуизма, владельцем которого был небезызвестный Учиха С. Знала бы ты, Мико, что Саске и сам не знал ответа на твой вопрос. Знала бы ты, маленькая пройдоха, как сложно Учиха смотреть в глаза своей женщины, почётное место которой всё равно занимала Куроцучи, и говорить, что он уедет в Цюрих, где, несомненно, будет присутствовать Сакура. Вот и не знаешь, потому что Учиха никогда не признается в трёх вещах: а) алкоголизме; б) чрезмерной религиозности; в) нерешительности. Для мужского самолюбия, которым Господь одарил Саске сверх нормы, это было бы падением в бездну. В преисподнюю. На хуй. Знала бы ты, Мико. — Пап. — Да, дочь? — Ты задолбал. Констатация факта — она же капитуляция — она же надутые губы и с хлопком закрытая входная дверь. «Женщины», — подумал Учиха, тревожно потирая переносицу. В смысле, это был признак нервозности, и внимательная до жути Куроцучи не могла этого не заметить. В особо бурные их скандалы конкретно это движение Учиха могло означать только одно: кого-то сейчас за шкирку выкинут на мороз, если кто-то, а именно сама девушка, не прекратит свои выебоны. Иными словами, сие действие с переносицей можно назвать заунывно надрывающей сиреной «S.O.S.». Просто потому что. — Нервничаешь, Саске? — мурлыкнула Куроцучи, подсаживаясь рядом, и, как какая-то похотливая кошка, потёрлась щекой о плечо мужчины. Тот в ответ только усмехнулся и, приобняв одной рукой прильнувшую к нему девушку, собственнически прижал к себе. У него был замечательный способ заткнуть чрезмерно любопытную подружку. Очень жаль, что ему сейчас на работу. Хотя. Хотя? — Поднимемся на несколько минут в спальню? — шепнул он ей, заодно нескромно лизнув ушную раковину. Куроцучи тупо уставилась перед собой. Такие его частые смены настроения выбивали у неё почву из-под ног. Наконец, собравшись, она возмущённо фыркнула и провозгласила: — Не отвертишься, Учиха. Говори, что случилось. Сейчас же. Саске вместо ответа резко поднялся с места, а потом дёрнул на себя подругу, схватившись за её руку. Это всё произошло быстро, дерзко и в то же мгновение вполне ожидаемо для той же Куроцучи. Сейчас он был точно нервным. Даже было слегка страшно, но от этого девушка возбудилась ещё сильнее. А ещё — она не могла этого не признать — его желание обладать ей в какой-то мере являлось гарантом того, что Куроцучи ещё была нужна ему. Она. Не Сакура. Просто Саске не умел по-другому проявлять свои чувства, не считал нужным говорить о них. Петь или тем паче писать стихи. Зато он классно трахал её, вкладывая в любое своё до идеальности отточенное движение все те слова, что не говорил вслух. Куроцучи сгорала, не решаясь попросить о пощаде. Чтобы её наконец потушили, блять. — Но Мико… — Ушла к подруге, — Учиха говорил это и сжимал её ягодицы с такой силой, что у неё чуть слюна не потекла. — Моя малышка всегда так делает в эпилоге своего концерта. Куроцучи поняла, что ей теперь никоим образом не выйти из капкана этих объятий. И со вздохом: «Похотливое животное!», она обвила его торс ногами и исступленно, со всхлипом прижалась к его губам. Вся такая — «Давай, выеби меня! Давай, я твоя!» И Саске дал. В полумраке спальни, где шторы педантично и по-учиховски были прикрыты, мужчина просто прижал к стене девушку, впиваясь жёстким поцелуем в шею. Со стороны могло показаться, что он её, пардон, съест. Куроцучи сейчас явно не думала об этом. Она выгибалась, подставляясь, раскрываясь ещё больше. Слепо шарила по его плечам, впивалась пальцами в его шевелюру, трепля и без того неопрятную причёску до состояния «полный погром». А он тупо и не обдуманно сдирал с неё блузку, плюя на общепринятые правила. Что надо расстегнуть пуговицы, а не вырывать их с корнем. Например. — Ты точно, — она слегка вскрикнула, когда его зубы сомкнулись на груди, — животное-е-е. Долбаное животное. Учиха аккуратно и мягко провёл языком по месту укуса. От таких резких контрастов вся кожа Куроцучи покрылась мурашками. Это всё — как обычно. Это — как надо. Он точно знал, на какие прикосновения она реагирует сильнее всего. Выучил. Или понял сразу. Уже в полуобморочном состоянии девушка ощутила шёлк постельного белья. Спину холодило, но вот Саске распалял её спереди, опустившись к юбке и задирая небрежным, резким движением. Сквозь кружево белья лизнул её, словно бы пробуя на вкус. Ухмыльнулся. А потом отодвинул эту чёртову нитку в сторону и коснулся совершенно оголённого и обнажённого клитора, в корне удивив и поразив этим Куроцучи. Грубо говоря, он относился к оральным ласкам с откровенным равнодушием и редко позволял себе опускаться перед ней на колени. Другое дело она — отсасывала у него стабильно раза три в неделю. Но вот чтобы сам Саске… И это было фантастично! Девушка позволила себе застонать в голос, когда мужчина опустился ещё ниже, совершая такие пируэты, что в её глазах вспыхивали и сразу же гасли целые звёзды. И не оставалось больше ничего, кроме как притянуть его ближе, ещё, блять, ближе, схватить за волосы, пытаться направлять. Но направлял всё равно Учиха, и с этим она ничего поделать не могла. Но за эти редкие минуты истинного блаженства… Пожалуй, сейчас она разрешила бы ему всё, что угодно. Так хочется крикнуть! Громко. В голос. Что-то вроде: «Я всё-таки нужна тебе! Ты меня всё-таки любишь! Меня, а не её!». Но что-то подсказывало Куроцучи, что не стоит. Не время. Потому что её сомнения вряд ли может развеять даже такой качественный куннилингус. Даже те действия, последствиями которых стали её стоны, отбивающиеся от глухих стен и возвращающиеся обратно в троекратном размере. Даже те, от которых она извивалась, выгибалась, елозила на месте. Даже те, после которых Саске приходилось стискивать свои холёные пальцы на её бёдрах, чтобы подружка оставалась на месте. Не сходила с ума. А потом он резко оторвался, шлёпнув её прямо по распалённым нижним губам. «Вставай», — говорили его действия. «Повернись», — шептали губы. Покрасневшие, такие сочные губы. Куроцучи видела это даже в темноте. И, опасаясь, что чувство блаженства пройдёт, послушно повернулась, выгибаясь и подставляясь под ласки снова. Как шлюха. Как ненасытная нимфоманка, в дневнике которой этот день был бы обведён в красный кружок. Потому что Учиха продолжал. Просто, блять, продолжал вылизывать, словно не впитал её с первого раза. Вскрик. Всхлип. Куроцучи уже просто обмякала. К пытке добавились два пальца, прокручиваясь вокруг своей оси внутри, напоминая о тех рецепторах, которые было трудно достать даже таким не в меру юрким языком. А чуть позже, доведя Куроцучи уже до пика, Учиха начал неравномерно и хаотично её трахать, с наслаждением проводя до самого конца. Даже такие привычные позы не могли не показать, что это ещё не всё, на что был способен Саске. Пытка. Вперёд-назад. Девушка, стонущая под ним, красиво изгибала спину. Была вообще ещё достаточно молода, но искусна. Мужчина знал, что если он сейчас обхватит эти упругие ягодицы, сожмёт с силой в ладонях, она будет готова даже верещать. Знал, что достаточно пару раз провести языком по ушной раковине, и его женщина потечёт лишь от одной мысли: что же будет дальше. Саске не особо любил сюрпризы в сексе — для него это было вовсе не наукой, не особым знанием. Всего лишь способ снять напряжение. Особенно так — со вкусом и с оттенком некого садо-мазохизма. Так, когда Куроцучи шепчет его имя сквозь стоны. Так, когда на её месте, как обычно, он представляет другую. Всё, как обычно. Учиха даже не понял, когда пришёл момент разрядки. Когда он кончил прямо в неё, с такой силой сжимая её бёдра и не позволяя отодвинуться. Потому что, блять, он так решил, и Куроцучи не смеет перечить. Потом выпьет свои дурацкие таблетки, в дюжей попытке не залететь. У него просто, блин, показательная сперма. Сакура забеременела с первого же соития. Поздравляю, Учиха. Просто, блять, молодец. Продолжай думать про бывшую, обхватывая короткие волосы Куроцучи. Вспомни ещё, как трахал её здесь, пока ты бескомпромиссно приближаешь лицо своей женщины к своему члену. Всё потому, что у тебя опять стоит. На воспоминания, блять. А пока Куроцучи со вкусом, с каким-то мазохистским наслаждением проводит языком по всей длине члена, настырно затрагивая каждую венку, не обходя вниманием уретру, ты продолжай думать о том, чего у тебя нет. Больной ты ублюдок, Саске. Серьёзно.

***

— А нам обязательно брать с собой столько вещей? — занудно спросил Наруто, критично оглядывая три баула. Недоумённо почесав затылок, Узумаки наугад вытащил из чемодана вещь, в коей позже опознал искусную трубку для курения, которую его жене презентовал неспособный на нормальный подарок старший брат. — А это тебе зачем? Вместо ответа в мужчину прилетела непонятная тряпка, точно приземлившись прямо в укоризненное выражение лица. Соскребая с рожи, без сомнения, элемент одежды, Наруто скорбно заткнулся, засовывая трубку обратно. Пробегающая мимо Химмавари одарила отца сочувствующим взглядом, но всё же смылась, не потратив на батеньку ни секунду драгоценного времени. Утерев несуществующие, но старательно накапливаемые слёзы, как оказалось, своей же рубашкой, глава семьи, отец года и верный муж поскрёбся в спальню и зашёл. У него тоже были свои способы уговорить чрезмерно недемократичную и иногда даже тоталитарно-неотступную жену.

***

— Мне одному эта идея кажется какой-то неадекватной? — хмуро вопрошал Итачи, пока Ино, хихикая, носилась по комнате и собирала сумку с одеждой. Жена в эти мгновения предвкушения казалась невероятно счастливой, и Учиха очень уж не хотелось портить ей весь кайф. Но занудная натура педанта и консерватора предлагала подумать всеми имеющимися мозгами. — Одному, ты уже у нас всегда не от мира сего, — на миллисекунду остановила своё парение бывшая Яманака, дабы поставить мужа на место. Уже мгновение спустя женщина снова вернулась в своё состояние эйфории. Итачи глубоко вздохнул. Точно, сейчас от неё не стоит ожидать каких-либо рациональных рассуждений. Да зачем далеко ходить? Если уж она его оскорбить нормально не в состоянии, стоит ли пытаться достичь какого-то консенсуса? Почесав левую бровь, мужчина, ссутулившись и навесив на лицо самое что ни на есть несчастное выражение, пошёл доставать из стиральной машины постиравшееся нижнее бельё. Раз уж он не может остановить этот поток по-рождественски дерьмового счастья, то хотя бы попытается проконтролировать. А ведь Ино ему назло «забывала» укладывать его запасные боксёры.

***

Сакура нервно смотрела на часы. Она как пришибленная приехала в аэропорт за час до вылета, промучившись в постели всю ночь. Харуно крутилась, как умалишённая, и простыня с утра напоминала пародию изжёванного листа салата. Подушка была злобно запущена в стену, мини-бар — ополовинен, состояние — нахуй всё. С одной стороны, Сакуре хотелось побыть с друзьями больше, с другой — её защите будет нанесён значительный ущерб. С одной стороны, ей ужасно хотелось им всё рассказать, с другой — женщина боялась лишний раз рот открыть. Признаться честно, она закончила все свои имеющиеся дела уже на второй день своего пребывания здесь. Но не смогла отказаться от соблазна увидеть Наруто, его детей и жену. Опять разосраться в пух и прах с Карин и всецело посочувствовать бедному Суйгецу. Выпить с Ино, а потом нести её практически на руках до такси. Услышать его. Хреново признавать, что последнего Сакура желала больше всего. Тем временем, до отлёта оставалось пятьдесят шесть минут. Пятьдесят шесть минут, чтобы привести мысли в порядок срочным экспрессом. Пятьдесят шесть минут, чтобы смириться с несправедливостью. Пятьдесят шесть минут, чтобы вспомнить — каково это, улыбаться так непринуждённо.