Лишенный небес

       День начинался как всегда: жуткие жути уже просыпались и начинали щебетать. Лес жил своей жизнью, а город своей. Эти два совершенно разных мира отделяла ледяная стена. В лесу было мирно и спокойно, словно время там остановилось. Жути прыгали по деревьям, птицы иногда заводили свои звонкие трели, маленькие зверьки носились в зарослях кустарников, слышались журчания маленьких ручьев и плеск рыбы в озере, что находилось где-то в лесу. Мир располагал к спокойствию и безопасности, чего не скажешь о городе. Там, где только ночью было тихо, с первыми лучами начинала кипеть жизнь. Чем только ни занимались жители города: кто-то куда-то спешил, толкаясь в толпе, кто-то куда-то бежал с сумками и, пыхтя от натуги, взлетал. Город был слишком оживлен по сравнению с лесом, одним Богам ведомо, зачем люди так копошатся и спешат в своих высотных «муравейниках».       Иккинг, как всегда, проснулся еще до первых лучей солнца, опережая этих негодников. Медленно, нехотя вылезая из теплых и ласковых объятий постели, юноша поплелся к гардеробу и стал, подобно девице, придирчиво выбирать одежду. Настроение сегодня было иное: все время на глаза попадалась черная одежда. Взгляд лихо оплывал одежду иных оттенков. Что поделать, если это судьба? Надев черные джинсы, кроссовки, толстовку того же цвета, а под нее майку, естественно, тоже темного цвета, парень натянул глубокий капюшон и, посмотревшись в зеркало и мученически вздохнув, понял, что выглядит, как Шепот Смерти перед брачными играми. Может, ещё нацепить на себя куриных костей да засунуть лицо в материнскую пудреницу? Свой напыщенно-черный стиль он разбавил зеленой майкой, откинув в сторону предыдущего претендента цвета ночи. Парень не хотел выглядеть, как депрессивный дурак. Пусть хоть в чем-то он будет не совсем плох. Он спокойно вдохнул полной грудью и прикрыл глаза, смакуя мысли.       Внизу раздался грохот. Парень дернулся, как от удара током, и посмотрел на дверь своей комнаты, прислушиваясь к происходящему снизу. Вот слышится возня под кроватью, засунув палку (чего только не найдешь в комнате подростка!) под кровать и повертев там ею, парень извлек взбесившуюся жуткую жуть, которая грызла орудие, побеспокоившее её. Жуткая жуть была занята благородным делом — доедала старое печенье, подаренное каким-то другом уже много лет назад. Дракончик сжался в комочек и сразу улетел в окно. Иккинг секунду смотрел вслед дракону, пробурчал что-то нечленораздельное и, посетовав на прожорливость маленького вредителя (пусть он и забыл про печенье, но это не давало никому право брать лакомство и так нахально поедать), продолжил прислушиваться: за стенкой, в комнате родителей, кто-то шумит (наверное, мама ищет лётный костюм), вот послышался грохот, за которым последовало недовольное ворчание и раздраженный топот (отец, верно, споткнулся обо что-то и упал). Глубоко вздохнув, парень сел на кровать и от досады что-то пробурчал себе под нос.

POV Иккинг.

       Мне снилось все то же: кровавая луна, существа и голубоглазое нечто, что топит меня в озере. Слава Богам, что теперь без легких, наполненных водой, и ожогов. Я долго лежал на кровати, прикрыв глаза и жмурясь от лучей рассвета, торопящихся догнать нерадивых жаворонков. Мысли не давали покоя. Руки зудели до невозможности, слава Богам, голова еще не болит. Я раздраженно бухтел себе под нос тирады на тему пробуждения, надобности ходьбы в школу, ужасного зуда, дрянного настроения и обсуждал сам с собой сон, все так же бормоча себе под нос, чтобы сконцентрироваться. Машинально я спустился вниз, выпил кофе, не скрывая своего недовольства отсутствием сахара, и пошел собирать учебники в своей пустой от переезда комнате. Надо будет почаще убираться или переезжать — одно из двух. Здесь стало просторней дышать, да и спотыкаться меньше. Причем убираться или переезжать, ввиду моей ситуации, можно использовать в синонимичном значении, как бы абсурдно это ни звучало.       Я все утро в доме и от дома до школы думал о своем превращении. Позднее превращение, как говорила доктор Готти, является довольно плохим признаком, потому что есть возможность появления неразвитых конечностей или сам процесс превращения может проходить болезненно, если не с летальным исходом. Возможно, обойдусь без полного превращения или просто покроюсь чешуей, как ящерица. Полулюди умеют плеваться огнем… Вторая ломка голоса, здравствуй. А также превращаться без зелья. О да, этого мне не хватало, как раз в коллекцию моих странных и необычных характеристик. Пристрою мою новую особенность, наверное, где-то между извечной неудачей и редким драконом, которого, как только увидят, убьют. Это ли не счастье? Дела…       Интересно, как на это отреагируют отец и мама? Мама, без сомнений, обрадуется, поздравит, расспросит, поможет, а отец… Как вы себе это представляете? А, знаю!       «О, отец, у меня хорошая новость: твой сын превращается в дракона! Плохая в том, что тебе придется запереть его в тюрьме или укоротить на голову. Хочешь знать, что это за дракон? Ночная фурия!» — все не так уж радужно, как казалось бы сначала.       Но разве можно винить человека в том, чем он не властен управлять?        День… Скажем, не сахар. Сморкала опять решил меня опозорить. В который раз. Облил клеем и обсыпал чешуей, назвав это «Помощью Великого Йоргенсона в превращении задохликов в драконов». Нашелся тут, селекционер.       И сегодня я впервые чуть не задал ему трепку. Да-да, представляете? Я чувствовал неимоверную ярость. Она клокотала, бурлила, струилась по венам, туманила разум. От нее зудела чешуя. Когда я зашел в туалет — отмываться от шуток Сэмюэля, то заметил, как почернели руки, а ногти стали крепче и такими же черными, как чешуя. Я должен удерживать свое превращение, или меня точно сделают на голову короче.       Раздраженно откинув с пути широкую лапу папоротника, я увидел вход в овраг. Проскользнул по тонкой змейке-проходу и обогнул старый щит, что застрял меж камней, покрывшись пушистым мхом. Устало потянувшись и хрустнув позвонками, я вздохнул.       Злость от воспоминания этого оскорбления вновь задвигала шестерни внутри. Ничего лучше я придумать не мог, потому раскинул руки и закричал, что есть мочи. Драконий рык прошелся эхом по всему оврагу. От досады я стал пинать камни и кидать палки, ругая кузена всеми известными словами. Плохими, естественно, себе дороже — хвалить Йоргенсонов. В расстроенных чувствах я саданул чешуйчатой рукой по камню и уселся на берегу, наблюдая за неподвижной водой.       Положив голову на руки, я посмотрел на такую спокойную, по сравнению со мной, гладь озера. Внезапно на меня сошло умиротворение. Звуки леса, журчание воды, вид рыбьих серебряных боков в озере, искристая поверхность прозрачной воды. Лес успокоил тот ураган чувств так легко, что мне не верилось в это. Я решил записать свои изменения в дневник, чтобы собрать хотя бы частичную характеристику своего вида. Жаль, что никого на острове нет, чтобы он подсказал мне, как справляться с этим. Со вчерашнего вечера каждый из олуховцев превратился для меня во врага. Я внезапно стал щериться на косые взгляды, избегать встреч с одноклассниками, абстрагироваться от общества. Это началось с самого начала превращения. Также меня стали избегать некоторые драконы, а некоторые, как, например, жуткие жути или змеевики и громмели, стали более общительны. Ужасные чудовища смотрели с неприязнью, а пристеголовы с интересом. Прочие — в зависимости от отношений и характера.       Чувствуя зуд от остатков клея там, где его быть не должно, я снял одежду и, размявшись у берега, вошел в воду с головой. Вода затекла в уши и теперь шумела вместе с биением крови. Глаза прекрасно различали серебро окуней и трески, всполохи ила на дне, мелкие камни и ракушки, разную растительность. Всплыв и набрав побольше воздуха, я опустился ко дну, хватаясь ногтями за булыжники и осматривая каждый закуток. Рыбы, непуганые ранее никем, проплывали мимо или совсем рядом, проводя по коже склизкими чешуйками. Детский интерес разбудил бесовщину, которую я захламил учебой и ранним взрослением, и теперь я открывал ракушки, смотрел на блестящие камешки, вертел, изучал, трогал, все до чего мог дотянуться.       Когда воздуха катастрофически стало не хватать, я всплыл. Мир вокруг меня словно отчистился от грязи. Холод воды тонкими струями стекал по местам, где была чешуя и где еще осталась кожа. Я словно очистился от всей той городской грязи и скверны. Выходя на берег и дрожа от холодного северного ветра, с руками, полными всяких красивых камешков и ракушек, я вышел на сушу и скинул свою добычу рядом с булыжником. Усмирив сердцебиение, я уселся к этому одинокому камню, что простоял тут, наверно, не один век, и провел рукой по лицу и голове, убирая мокрые волосы назад. Память о сне осталась там, в воде, как все те проблемы, что я нес все свои шестнадцать лет. Я чувствовал невероятное счастье и свободу и, искренне смеясь этому щекочущему чувству, упал на траву и посмотрел в небо. Неимоверно яркое, покрытое белыми облаками подкрашенными алыми лучами солнца, которое заботливо грело озябшую кожу. Я забыл всю ту обиду на Сморкалу, с которой пришел сюда. Забыл про то, как отец вечно недоволен мной, моим превращением, а точнее его отсутствием. Забыл про его кислую мину, когда он смотрит на меня так, словно ему не доложили мяса в тарелку. Забыл, что все пренебрегают мной, не обращают внимания. Забыл серость города. Словно наконец прозрел. Будто груз, что годами лежал на моих плечах, вдруг испарился, остался в том озере.       Когда я полностью обсох, а эйфория чувств стихла, то о себе напомнил пустой желудок, громко и четко. Сев на своем месте, я осмотрелся. Как говорится: «Дай человеку рыбу, и он будет сыт один день. Дай человеку удочку, и он будет сыт всю жизнь». Потому мои способности и смекалка в дальнейшие пятнадцать минут были положены на создание удочки и рытье червяков, остальные часа два или три я потратил на ловлю своего обеда. Рыбешки трепыхались на берегу, лежа кучей, часто открывая рот и шевеля жабрами, как будто бы не понимали отсутствия воды вокруг их тел. Даже такой запах, как сырая рыба, пробуждал во мне жуткий голод. Минута раздумий — и я не замечаю, как, ведомый одними желаниями и нуждами, впиваюсь в брюхо трески. Кровь ручейком потекла по подбородку, пока язык привыкал ко вкусу сырой пищи. Кости и все, что наполняло мою добычу, разрывались заостренными зубами и уходили в недра моего организма. К своему удивлению я заметил, что меня не тошнит от нового и специфического яства. Эту информацию я принялся записывать в книжку, которую, к моему сожалению, я стал испачкать водой, кровью и ошметками рыбы. Чиркнув пару предложений, я доел свой обед и принялся отмываться.       Вернувшись в город, я направился к Плеваке. Уж кто-кто, а он знает о некоторых вещах побольше интернета. Я собирался спросить о том, кто же еще разделяет с фуриями такую участь в учебнике. Украдкой заглянув в раскаленную работой кузню, я принялся переодеваться в униформу, решив отплатить за информацию чистым трудом.       — Явился — не запылился, вижу, что и бесы в лес не утащили. Чего это ты сияешь, как начищенный щит? — кузнец добродушно хмыкнул и, почесав крюком бровь (один Один уберег его глаз от встречи с острием), подал покупателю новехонькую пилу. Я пару раз раздул горн мехами, от чего он усмехнулся и шутливо отмахнулся от искр и пепла.       — Плевака, я все хотел спросить. На днях перечитал энциклопедию по драконам, — он заинтересованно поглядел на меня, меняя крюк на молот, — и заметил мелкую сноску в главе с ночными фуриями… Ну, ту самую, где говорится, что они «враги».       — Ну да, есть такое, это еще от твоего пра-пра-пра… тьфу! — он пару раз облизал вставной зуб и будничным движением стукнул по нему молотом. — В общем, ты понял, от деда, он общался с одной такой фурией, потом развязалась революция… Говорят, эта бестия много народу свела сума. Сравнима с рангом вожака, о как! — он продолжил выравнивать короткий меч и слегка покачиваться в такт какой-то музыке, отбивая ее протезом по каленой стали.       — Да, но я хотел бы узнать весь реестр драконов, что имеют такой статус или какие-то ограничения, — я подошел к стойке, взяв охотничье ружье и принявшись его осматривать.       — А, ты про это? Ну смотри: есть огромные списки разных драконов, один длиннее другого. По правилам Олуха, нежелательны виды: Ночные фурии, — он стал загибать пальцы здоровой руки, — Песни Смерти, Крики Смерти, некоторые драконы с частицей «Смерти», Суднотопы, Скорожалы, Огнеброн, Крылатый Ужас, да и, в общем, другие, чьи «оригинальные» размеры превышают размеры острова или сравнимы с ним. А так же есть список драконов, которые имеют некоторые ограничения. К примеру, Креветы, шокеры, Стражи, многие камнееды, по понятным причинам, Тройные Удары, многие ядовитые драконы, дымодышащие душители, Разнокрылы. Даже у обычных жутей, у каждого дракона и вида есть свои правила, которые они обязаны выполнять. Все-таки древние машины для убийств, — он возвел молот к потолку и ударил по самому большому искривлению, что полетели искры.       Что и требовалось доказать, Плевака — это еще одна ходячие энциклопедия, которая даст фору даже Рыбьеногу. Усмехнувшись, я собрал ружье по частям и вернул владельцу. Остальной вечер я продолжал делать мелкую работу в кузнице.       Возвращался домой я в раздумьях. Получается, что не такой уж я особенный. Не обидно, хотя бы тут чувствую себя не обделенным. Дверь громко скрипнула, оповещая маму и отца о моем приходе. К своему нескрываемому удивлению, я заметил на вешалке знакомую бежевую куртку с мехом. Только вот не было ни одной мысли о том, что она могла забыть здесь. Сняв пуховик и накинув его на вешалку, переложив телефон в карман толстовки, я пошел в гостиную, куда вел меня запах вишневого пирога и бергамотового чая. Я слышал, что мама и моя одноклассница мирно разговаривали. Но о чем?       — О, Иккинг, привет! Ты поздно, — мама встала с места, разгладив сиреневую юбку и приглашая за стол, и ушла, видимо, за еще одним прибором. Я устало, чувствуя в своих действиях отцовские корни, рухнул в кресло. Астрид секунду на меня смотрела, а потом прикрыла глаза и сделала глоток чая. Признаки превращения уже проявлялись и у нее. Ее руки были перевязаны бинтами, покрытыми пахучим снадобьем, а на щеках виднелись царапины от зуда и чесания, проглядывались голубые и желтые чешуйки, а под глазами залегли мешки, неумело, второпях, скрытые тональным кремом и разной женской чепухой. Я даже проникся сочувствием.       — Ну, Астрид, ты хотела поговорить о гонках? — я заинтересованно посмотрел на жену вождя. Хм, это стоит послушать, пусть мне и не представиться возможность поучавствовать. Астрид кивнула, подставляя свою чашку под чайник с чаем. Я отрезал кусок пирога и, посмотрев на девушку, положил его ей на тарелку, быстро отрезая кусок и себе. Хофферсон, заметив новую порцию, замерла, но даже не взглянула в мою сторону. Всегда пожалуйста. Мама прокашлялась и, присев на диван, начала рассказ:  — Смотри, гонки начинаются весной и заканчиваются в начале лета. Нынче правила и этапы поменялись, если в моей молодости их было восемь, то сейчас всего четыре, а сам фестиваль превратили в праздник встречи Южных Ветров.       — То есть он будет длиться весь последний месяц весны? — блондинка заправила выбившуюся прядь за ухо и слегка приблизилась к столу, внимательно слушая. Валка одобрительно кивнула и сделала глоток. Во время всего разговора мою голову сжимали тиски, пробуждая боль. Страдальчески смотря на дам, что вели очень важный диалог, который отдавался лишь гулким эхом и звоном у меня в ушах, и морщась от боли, я протянул руку к чашке. Астрид взглянула на мою руку, и в голубых глазах промелькнуло удивление. Озарение, пусть и заторможенное, но снизошло на меня, и я быстро сомкнул кисть на ручке чашечки и, пытаясь удержаться от крошения красивой мраморной ручки, отпил ужасно горячего, как раскаленное железо, напитка, чуть не забившись в сильном кашле. Встав из-за стола, я отнес свои приборы, сказав, что пойду в свою комнату, на что мама задумчиво кивнула и продолжила рассказывать о гонках.       Скрывшись на кухне, я наклонился над раковиной и принялся пить воду из-под крана, изо рта пошел легкий дым, что щекотал нос и вызывал новый приступ едва сдерживаемого кашля. Вновь пройдя через гостиную под слишком внимательным взглядом Хофферсон, я поднялся в свою комнату, заглянув в ванную комнату и прихватив от туда таз с водой. Меня ждала еще одна ужасно тяжелая ночь.

***

      Из-за невозможности прятать свои чешуйчатые примочки, я решил смухлевать. Из-за этого пришлось вспоминать все семейное древо Хеддоков. Шепот Смерти не подходит — я не слепой. Возможно кревет, но по характеру не подходит. Для камнеедов я слишком «мускулистый». Миновав целые поколения, я остановился на Змеевике. Они во многом схожи с фуриями, по скорости и характеру. Виться вокруг отражающих предметов — легко. Вновь сделав несколько больших глотков холодной воды, я принялся воплощать идею в жизнь. До школы достаточно, чтобы краска успела обсохнуть.       — Иккинг, ты уже проснулся? — я вышел из комнаты, напуская на себя сонный вид. Вид уставшего и истерзанного ночными болями подделывать не пришлось. — О, Один, что с тобой, мой дракончик? — теплые мамины руки принялись вертеть мою голову, чтобы рассмотреть меня со всех сторон. Но, вопреки ожиданиям, она не расцветала от счастья, а все больше хмурилась, заставляя меня нервно следить за каждым ее действием в надежде, что моя «маскировка» на скорую кисть сработает. Она приоткрыла рот и попыталась сделать более удовлетворенное лицо, хотя оттенок сомнения и подозрения не скрылся от меня. А как я должен был вообще скрывать огромное количество чешуи по всему телу? Я плоховато похожу на рептилию, усеянную шипами и похожую на птицу, но генетика не позволяет деткам становиться драконом родителей. Видите ли, если в вашем роду все разных пород, то ребенок в безумно редком случае повторит вашу. Но если все змеевики, как у Астрид, то вероятность, что чадо станет, к примеру, жуткой жутью стремится к нулю. Наконец, шторморез решила прервать тишину и мои мысли:       — Поздравляю, мой мальчик, ты начал свое превращение! Как долго ты это скрывал? — она нарочито строго глянула на меня и выставила руки в бока. — Дорогой, оторвись от телевизора и подойди сюда, у меня есть новости, которые не оставят тебя равнодушным! — она повернула голову в сторону кухни, откуда все это время доносился голос диктора. Отец с шумом и скрипом отодвинул стол и что-то пробухтел, идя на зов жены. — Твой сын — змеевик! Лицо отца стоило видеть в этот момент. Жаль, я не взял фотоаппарат. Великий Стоик Обширный, вождь острова Олух и мэр Олуха, посмотрел на нас двоих, как на сумасшедших, а после, мама, с видом невероятно гордой женщины, словно та выиграла пари (Я надеюсь, что мое сравнение ошибочно, Боги… Вы серьезно?!), подняла мою руку и показала ему. Впервые, кажется, за всю жизнь, я увидел как его кислое лицо украшает... Улыбка? Или мне просто показалось, что уголки его губ дернулась вверх? Он раскатисто захохотал, хватаясь за живот и запрокидывая голову.       — Это же чудесно! — он хлопнул меня руками по плечам, хватая их, от чего те заболели, в его глазах играли бесенята. — Наконец и в нашем доме праздник! О, видит Тор, я думал, что все потеряно. Ты был аутсайдером среди сверстников, — мать бросила на него уничтожающе-злой взгляд и скрестила руки на груди. — Но ты наконец обрел дракона! А я волновался! Сегодня пойдешь в драконью школу, найдем тебе змеевика под стать! - он радостно хлопнул меня по спине. Тогда я совершил свою первую и огромную ошибку.       В школе было, как всегда, шумно. Одноклассники не обращали внимания на меня и общались кто о чем. Краска на чешуе ужасно зудела, приходилось чесать вокруг покрашенных островков, порой расцарапывая кожу на спине и болезненно шипя после.       — Эй, Рыбья Кость, в змею играешь, или моя великолепная помощь все-таки повлияла? - я раздраженно зыркнул на Сморкалу, от чего он прыснул. Мои дела принимают скверный оборот. Злость, подкормленная болью во всем теле, кипела по жилам, кажется, делая мою кровь еще краснее. Жаль, мою смертельную бледность это не убрало.       — Сэм, отстань от него, — кого это я слышу? Как приятно знать, что шестнадцатилетнего парня, получеловека, защищает девушка. Я еще больше насупился. Этого еще не хватало. Благородная Астрид Хофферсон решила спрятать меня под своей юбкой, ну спасибо, удружила. Сэмюэль непонимающе вскинул бровь и усмехнулся, оглядываясь, ища о ком идет речь.       — Эй, Ас, детка, неужели ты защищаешь этого бескрылого? — он указал ладонью на меня, неверяще и как-то обиженно смотря на предмет воздыхания. Девушка с волосами цвета золотой пшеницы встала передо мной спиной, разделяя меня и этого напыщенного индюдрака. Даже отсюда, на расстоянии полутора метров, я чувствовал запах духов и ее злость. Конечно, я польщен этой "заботой", которая как палки в колеса, но вроде бы я должен быть рыцарем в сияющих доспехах? Астрид указала на меня рукой, и у меня опять случился приступ глухоты. Но, судя по разговору, она сказала что-то, чего не ожидал этот черновласый павлин. Я закрыл уши и зажмурился. Звон стал потихоньку стихать. Запах цветочного парфюма ударил в нос так же резко, как я заметил лицо бывшей подруги перед собой. Я попытался услышать что она говорит.       — ... нг! Ик..нг! Ик..г... ты ...рядке? — невнятно кивнув и сказав что-то, что казалось мне похожим на "Да, в порядке", встал с подоконника. Ноги охватило судорогой, чудесно! Я попытался выпрямиться и тут же пожалел об этом. Хофферсон, с лицо очень заботливой и взволнованной мамочки, ходила вокруг и пыталась мне помочь. Сказав что-то про мед.кабинет, она подставила свое плечо, слишком крепкое для, казалось бы, обычной девушки, если бы о ней не говорили, как о лучшем воине из рода Хофферсонов. Вместе, под удивленные взгляды зевающих старшеклассников, мы поковыляли в соседнее крыло. Скажем, ощущал я себя не лучшим образом. Меня подташнивало, грудь разрывало и сжимало с каждым вдохом и выдохом, а конечности наливало болью и тут же осушало до онемения. Астрид что-то шептала, кажется, подбадривала или меня, или, может, себя. Сквозь редко пробуждающееся сознание, что утекало от меня сквозь пальцы, я увидел ее ужасно обеспокоенное лицо. Неужели какой-то там "бескрылый" Хеддок, смог потревожить лицо Хофферсон парой морщинок от волнения? Что не день — сказка. Не с очень хорошим концом.       Кое-как открыв дверь в лазарет, она повела меня к первой койке и попыталась аккуратно прислонить, чтобы я оперся о нее. Ах, если бы я видел что-нибудь еще, кроме зада дракона-судьбы, то возможно и взвалился бы на кровать. Сев на пол, я с наслаждением прислонился к холоду стерильного металла. Астрид что-то сказала про ужасный жар и принялась бродить по комнате, отстукивая каблучком, видимо, ища медсестру, что порой лежала на больничных койках и спала. Женщина любила курить и довольно часто пахла не "взрослыми духами", а алкоголем и табаком. Но, несмотря на это, имела все, что нужно квалифицированному врачу. Она умела лечить ожоги, зашивать раны и, наверняка, смогла бы провести операцию.       Валькирия, что удерживала мою душу от попадания к праотцам, принялась что-то причитать о лекарствах и рыться в ящиках и шкафчиках. Чувствуя стыд от всего происходящего, я решил подняться на ноги и уместиться хотя бы на стул. Меня пробрал мороз, когда я заметил подтеки краски на руках. Проклятье. Этот день не мог начаться хуже, он мог хуже продолжаться. Я спрятал руки в рукавах, заведомо расстегнув куртку.       «Все чудесатее и чудесатее,» — как говорится в "Аделине в стране драконов". Затылком я нашел холодный кафель стены и благодатно зарычал. Я всем сердцем захотел попасть из Муспельхейма в Нифльхейм. Меня начало мутить. Цокот каблуков едва удерживал от обморока. Взволнованный голос Астрид заставил перевести взгляд на нее. На лбу я почувствовал что-то холодное, стекающее к глазам и по вискам, смывая липкий пот. Холодные пальцы коснулись живота и задернули майку, заставив меня полностью "проснуться". Хоть я и помнил, что подруга детства жила и училась у Готти, но даже ее абсолютно медицинские цели заставляли меня краснеть (хотя куда уже больше). Астрид что-то успокаивающе проговорила, но после того, как подняла майку выше, зажмурилась и глубоко вздохнула. Плеск воды отдался в голове звоном, заставляя болезненно замычать. Подмастерье лекаря поднесла отдающую прохладой губку к коже и стала растирать.       На меня накатила волна адской боли. Я зарычал, стиснув зубы до сводящего чувства, сжал руками стул и впился в него когтями. Я открыл на секунду глаза и испуганно дернулся. На мгновение мне показалось, что на Астрид другая одежда, а рукава и лицо покрыты кровью, она смотрела на меня испуганной ланью и прижимала тряпку к боку. Наваждение исчезло в пару секунд, не дав мне рассмотреть все внимательнее. Боль, как от раны, утихла.        Хофферсон непонимающе и совершенно испуганно на меня смотрела. Я болезненно зажмурился и повертел головой. Ледяная вода, казавшаяся мне не льдом, а холодными лезвиями, что приносили приятную боль, стекала по животу, вызывая дрожь и заставляя сжаться от новых капель и легкого... сквозняка? Я проморгался и посмотрел на подругу, ее плечи слегка дрожали, губы сжались в линию, а грудь часто и тяжело вздымалась, из носа шумно выходил воздух, обдувая голую нездорово-бледную кожу. Когда "Железная Леди", хоть не к лицу, сейчас, ей эта кличка, прикоснулась губкой вновь, на меня вновь накатила агонич. Я жмурился и стонал. "Астрид" что-то приговаривала, пытаясь меня успокоить. Теперь я мог рассмотреть эту картинку, пока живот прожигала невыносимая боль: на ней была красная водолазка, бежевая куртка с наплечами, покрытая кровью, с красным плащом на спине, ее плечи тряслись, а из глаз текли слезы. Она просила о чем-то богов, чьи имена я слышал неописуемо четко, прижимая к моему животу окровавленную тряпку. Затуманенным от боли взором я посмотрел на свой торс. В правом боку разверзлось огромное кровавое пятно, пока кровь тихими медленными струйками текла вниз. Не знаток ранений, я понял по ощущениям, как же еще, что это сквозная дыра. Я вновь застонал и схватил что-то рукой. Тонкое и холодное, живое.       Иллюзия исчезла, и мир вернул свой истинный облик. Я увидел, что я так остервенело сжимал. Астрид болезненно зажмурилась, хватая свободной рукой мою и извиваясь. Через силу я разжал одеревеневшие пальцы и девушка прижала запястье к себе. Молочная кожа начинала неистово краснеть. Что я делаю? Мою кожу сменила черная, как уголь, чешуя, а ногти словно отросли в два раза. Я сжал руку в кулак и глубоко вздохнул.       — Прости, Астрид, — аккуратно, чтобы не поранить вновь, я коснулся ее кистей пальцами. Приятная прохлада чувствовалась даже через плотную чешуйчатую шкуру. Нежно взяв ее за плечи, я попытался ее успокоить, но та лишь испуганно упиралась руками и пыталась скинуть со своих плеч мои руки.Нагнав на свой вид больше злости и оскорбленности, она подняла на меня слегка покрасневшие глаза. Жар медленно спадал.       — П-прости, Астрид, я не хотел, — змеевик сжала губы в одну линию и молча опустила взгляд. Она точно чувствовала себя виноватой.       — То, что произошло в лазарете — останется в лазарете, — в голосе валькирии вновь слышалась сталь. Я твердо кивнул, все еще не отпускаемый помутнением и болью. Воительница, накрыв себя саваном холодной расчетливости, встала и расправила юбку. Цокот каблучков направился к выходу, и я, внезапно прозревший, как ударенный обухом по голове, схватил ее руку. Она испуганно дрогнула и взглянула на меня, слегка отойдя.       — Может ли это.., — я взглянул на свою чешую и когти, что грозились минуты назад переломать тонкие запястья, — остаться между нами? — Астрид посмотрела мне в глаза и коротко кивнула. Я нехотя разжал пальцы.

***

      Идея со сменой "имиджа" была провальной. Как минимум о моей породе знает Астрид, кто еще — без понятия. Я шел на Арену. Здесь мы проводим почти все фестивали. Народ на острове перенял не только традиции предков, викингов, но и любовь к зрелищам. Хотя порой это бывают слишком опасные зрелища, после некоторых появился "Реестр Запретов" — список, о котором я говорил с Плевакой. Арена — это вытесненная в скале яма, накрытая металлической клеткой, чтобы драконы которых приручают новоиспеченные полудраконы, не сбежали или улетели. Все стены колизея устланы тонкой стальной сеткой, чтобы Шепоты не смогли прорыть тоннели. Жар и проявления какой-либо переменчивости пока не мучили меня, но лишний раз появляться на глазах Астрид было стыдно и неприятно, но я ничего не мог поделать. Если Плевака не скажет моему отцу, что я был на арене, и если я не появлюсь там, то пиши пропало. Лишний раз увидеть, как у Йоргенсона глаза из орбит выйдут — просто бальзам на душу. И я хотел увидеть, как же приручают драконов.       Войдя под арку ворот, я остановился и подпер стенку, ожидая остальных. Первым пришел Плевака.        — Ну, Иккинг, спешу поздравить с Превращением. Готов приручать драконов? — он усмехнулся, проведя пальцем по усам и поправив свой древний шлем, кое-где протершийся или сгоревший.       Следом за ним пришли близнецы, заинтересованно обсуждая причину моего прибытия на арену. Вскоре пришла Астрид, а за ней шел, чуть поодаль, Сморкала. По рукам прошлась дрожь и зуд, но я успешно их проигнорировал. Оставшись один в лазарете и занимаясь самобичеванием, ища жаропонижающие, я перевязывал свои руки, чтобы черной чешуи не было видно. Этот день еще не закончился, и я должен был его дотерпеть. Потом должно быть легче. Всегда было. Хофферсон поправила наручи и мимолетно на меня ввзглянула, устремляя взор на холодный камень арены.        — Теперь, — все взглянули на Плеваку. Сморкала не решился обделить себя возможностью посетовать на мое присутствие здесь и существование в общем. Близнецы, предвкушая, потерли руки и захихикали. Как раз пришел Рыбьеног, на ходу съедая горсть щебня. — Все на трибуны, а Астрид, как моя самая лучшая ученица, удостоится чести приручить дракона первой. Внимательно следите. И запомните — внимание и уважение дракона еще нужно заслужить!        Он стукнул крюком по железке, и все с неприязнью поморщились. Мы разошлись по трибунам. Близнецы и Йоргенсон сели повыше, а я и Рыбик — в первом ряду.        Астрид вышла на середину и кивнула. Плевака вывел из загона одного змеевика, первого попавшегося. Красивый голубой дракон с фиолетовыми пятнами и белым брюшком, почти похожий окраской на противницу. Прямые пики рогов сверкали остротой, в походке прослеживалось самолюбие и гордость. Истинная личина драконов — гордые и строптивые, свободные, как ветер, и очень верные. Заслужить доверие одного такого стоит целой армии. Блондинка отказалась от оружия, доставая из-за спины свою реликвию — секиру. Сначала — доказать свою силу. Это открыл еще Драго Блудсвист... Не помню. Он мог подчинить даже левиафана десятого ранга. Я внимательно следил за происходящим. Дракон должен понять, что ты подходишь ему. Он никогда не выберет слабого всадника. Это говорят учителя. На деле — каждый дракон требует особый путь к своему сердцу. И методы Драго никогда не нравились мне. Змеевик обошел поле кругом, следя одним глазом за соперницей, та медленно кружилась на месте, не упуская его из виду. Рыбьеног что-то рядом верещал себе под нос. Близнецы скучали, кроме чего-то опасного и смертельного, им ничто не было по нраву. Сморкала смотрел в телефон.       Звук рвущегося от сломленного напряжения воздуха прошелся эхом по трибунам. Астрид со звоном отбила один шип и сделала перекат. Змеевик, крякнул и вскинув голову, понесся, по-птичьи неловко перекатываясь с лапы на лапу. Он открыл пасть и готовился укусить ее. Хофферсон отпрыгнула в сторону, но перед ней промелькнула струя горячего пламени. Девушка отпрыгнула и осеклась, оперлась на левую руку, которую я сжал до синяков. Если она проиграет, то виноват буду только я. Ужасное чувство вины накрыло с головой. Я стал еще точнее следить за дракой. Дракон не давал послаблений, извивался, вихлял из стороны в сторону, отпрыгивал и плевался огнем. Несмотря на больную руку, Астрид ловко уворачивалась. Все превращалось в танец. Шло прямо, натянуто, петляло, вихрилось, извивалось, переплеталось. Они словно становились одним целым. И вот... Девушка оказалась в непозволительной близости от огненного ящера. Она протянула руку... Рыбыьенога рядом разрывало от нетерпения и восхищения, выходя с писком и дрожью. Голубой змеевик наклонился и аккуратно прислонился носом к руке, теперь уже, наездницы. Подушечки пальцев неприятно закололо, но я остался неподвижен.       Следом пошел Сморкала, поздравляя Астрид и вновь пытаясь заслужить ее внимание. Только вот она не дракон, чтобы так с ней обращаться. Когда он перешел порог, то тут же закричал: «Сморкала! Сморкала! Ой-ой-ой!», «Ой», — ли? Плевака, расценив это как сигнал, со вздохом дернул рычаг клетки Чудовищ.        Объятый алыми языками пламени, красный дракон в тигриных полосках выскочил из клетки, полез под купол арены и странно на меня зыркнув, выпустил первый залп неподалеку, заставив отпрыгнуть. Сэм усмехнулся, протер нос и встал в стойку, сказав что-то "не труднее, чем завалить яка". Только вот этот як еще плюется огнем и имеет метровые когти, которые сделают из любого врага фарш, а крючковатые клыки вывернут его наизнанку. Дракон грозно зарычал, медленно, растягивая.. удовольствие?... подходил к Сэмюэлю. Дракон сел перед ним и приблизил морду. Так просто? Только "всадник" готовился положить руку на чешуйчатую морду, как вдруг упал, сбитый хвостом дракона. Ящер громко "засмеялся". (А они подходят друг другу, это Ужасное Чудовище научит человеческого брата манерам).        — Хах! Этот парень мне нравится! — разнеслось по арене. Кто это? Кузен встал, отряхнулся и принялся отчитывать рептилию. Дракон фыркнул и щелкнул челюстями у самой руки парня. Я прыснул, обращая недоуменные взгляды на себя. Чудовище вновь наклонило голову, раздраженно фырча. Сэм медленно, ожидая подвоха, поднес руку к носу и положил ее. Когда конечность осталась на месте, а от него не запахло жареным, он просиял и вновь закричал свой лозунг, пританцовывая. Рептилия медленно шла за ним, протискиваясь в небольшой проход и с удовольствием разминая огромные яркие крылья.       Следующим был Рабьеног, который с первых секунд нашел общий язык со своим громмелем, после близнецы приручили Барса и Вепря. Плевака, кажется, побелел на несколько тонов. Олух ждали ужасные времена.        — Иккинг, чего застыл? Давай, иди, — кузнец наигранно поклонился и махнул крюком в сторону колизея. Тут же меня охватил страх. У них не было того дракона, что я должен получить. Змеевик не примет меня, как и другие драконы. Что же делать?! Я медленно, мелко дрожа, пытаясь остановить нарастающую с каждым шагом панику, направлялся под сдавливающую размером клетку. Астрид внимательно смотрела на меня и слегка... сочувствующе. Змеевик рядом непонимающе чиркнул. На нем виднелось красивое, местами потертое седло.       Делать нечего. Я кивнул. Ладони запотели, под бинтами это чувствовалось особенно сильно, а по спине пробежал мороз. Было ощущение, словно меня сковали льды. Массивная дверь задребезжала. На поле вышел змеевик. Больше дракона Хофферсон, вероятно, самец. Тогда она — самка. Я нервно сглотнул, но припал к полу, как-то по-драконьи выгнувшись. Я пытался прислушаться к телу, но его словно что-то держало, ледяными пальцами сжимая до онемения. Плечо облило "огнем", и я оскалился.        — Эй, Плевака, а ничего, что у нашего бескрылого нет "дракона"? — меня обуяли возмущение и злость. Просвистел воздух, и обидчик болезненно ойкнул. Мой противник зло оскалился на меня и подпрыгнул, готовясь плюхнуться на меня. Меня потянуло вперед, и я приземлился на четвереньки.        — Советую тебе сдаться, жалкое подобие фурии, — он это сказал? Я вновь отпрыгнул, как раз от залпа, что обдал мое место и стену. Камень покрылся черной-черной сажей, кажется, больше, чем от огня прошлой "птицы". Кажется, что ему сложно вертеть головой в бок, так неловко он кружился на месте. Он раскрыл крылья и в пару секунд сложил их. Меня сбило с ног потоком воздуха. Используй свои способности.        Откатившись в сторону, я схватился когтями за камень и отпрыгнул дальше моих прошлых попыток, перекатившись при приземлении.        — Да ладно, неужели хочешь поиграть? Учти, сопляк, я не постыжусь окропить камень твоей кровью.        Семерка шипов просвистела у самой спины, я цыкнул и подбежал к стойке с оружием, в момент бросая топор в сторону врага. Он отпрыгнул в сторону, проводя цель взглядом. Подпитанный азартом боя, нырнул к нему в ноги и ударил снизу когтями, проводя ими по толстой шкуре у челюсти. Кровь брызнула в лицо, и я отпрыгнул, утирая ее бинтами. Рука, которой я решился оцарапать рептилию, болела. Пальцы хотелось оторвать, настолько болели дистальные фаланги. Я прижал руку к груди.        Дракон с болью зашипел, отходя на пару метров. Несколько пар глаз внимательно следили за мной. Даже только что пришедшая мама смотрела на меня с непониманием и удивлением. Мы разошлись со змеевиком в разные стороны арены. Во мне кипела кровь. Железный привкус на губах вызывал отвращение. В отражении щита я видел багровые разводы на щеке.       Отвратительно.       Змеевик терся разорванной шкурой о стены и скулил. Мой первый опыт общения с драконами — темные красные разводы на гладких камнях арены. И я медленно напитывался ненавистью к себе.

***

      Первый правильный поступок, что я сделал за этот день — сбежал. Да, трусливо, да, как слабак. И это единственное, что я мог сделать. Это единственное, что я смог сделать. Меня пытались остановить, но новоиспеченные ездовые драконы лишь понимающе не двинулись с мест. В гнезде все испуганно и угрожающе зарычали, пока я бежал. Бежал искать утешения в лесу.       Зелень деревьев, запах свежести, каждый уголок девственной тайги, наполненный кислородом, щебет птиц и прохлада встречали меня. У природы никогда не было любимчиков. Она встречала всех одинаково, оплакивала всех одинаково и одинаково всех провожала. Каждый, будь его путь в пучине вод или небесной выси, должен он жить в горах или ползать по земле, вернется к природе, как бы далеко он не улетел или уплыл. Каждый станет частью этой земли. Каждый уйдет так же, как и все, погребенный и успокоенный в ее недрах.       Вся эта жизнь, окружающая меня, меркла с отвратительным ощущением чужой крови на коже и когтях. Изменения, что происходили со мной, пугали. Я боялся самого себя, того, во что я превращусь окончательно. Я приходил в гнев от каждого брошенного взгляда, колкой фразы Сморкалы, подкола Близнецов, абсолютного игнорирования со стороны отца, нежности и заботы матери, присутствия Астрид. Вида самого себя в зеркале, воспоминания о своем старом слабом облике. Галлюцинации и временные боли. Все выводило меня из равновесия. Я сходил сума.       Я подскользнулся на подзоле и упал на землю. ладони мои уперлись в палую, сырую от растаявшего снега листву. Рука, ощущение которой притупляло болью и временным онемением, была покрыта кровью, а одного когтя недоставало, почти у самого мяса. Бинты развязались и испачкались в багровых тонах и мокрой земле, я снял их и взял с собой. Не оставлять следов. Встав, отряхнувшись от веток и травы, замел свой путь, медленно идя к оврагу. Единственному месту, что осталось для меня.       Спуск не вызывал трудностей, но ноги меня уже не держали. Когда земля прекратила разъезжаться и стала сплошной, прекращая обрываться через каждую пару сантиметров, я сел, подперев спиной старый щит. Я не вернусь домой. Я не буду жить в страхе и ненависти, чтобы не чувствовать больше те боль и обиду, что разрывали старые раны острыми когтями, не стесняясь рвать и жечь в драконьем гневе все, что оставалось от прошлого меня. Меня больше никогда не захлестнет гнев. Никогда.       Эту ночь я провел в одиночестве, согреваясь теплом от костра, пока снаружи пещеры шел первый весенний дождь.