Влюбиться по расчету

      Эйван и не понял сразу, что происходит что-то не то. Сначала он просто почувствовал, что жена вдруг перестала крепко сжимать его ладонь. Удивиться даже толком не успел — а она уже смотрела на него круглыми глазами с нескрываемым испугом.       Мужчина дернулся если не спросить, что случилось, то обнять и успокоить любимую, да и, чего уж там, и самому, надежно держа Эшлин в кольце рук, успокоится, — но у него это вдруг не получилось. Только что девушка была перед ним — и вот уже за спиной. Как? Не мог же он пройти сквозь нее?!       Через пару попыток выяснилось — мог.       И не просто мог, но и сделал это, к тому же и не один раз. Эйвану стало страшно. По-настоящему страшно. Мужчина бы никогда и никому в этом не признался, но от ужаса у него буквально перехватило дыхание и свело спазмом горло. Впрочем, могло быть и так, что ему это только казалось, ибо не совсем ясно какие могут быть физиологические реакции в отсутствии материальной телесной оболочки. Однако сейчас принц, конечно, думал о чем угодно только не об этом.       И больше всего его, к примеру, волновало, что, черт побери, здесь происходит?!       Слезы из глаз Эшлин все же полились. Принцесса крепко прижала правую ладонь ко рту, дабы удержать внутри крик, левой рукой она опиралась о землю, чтобы не упасть окончательно — колени подогнулись, в вертикальном положении девушка не удержалась. Ей почти хотелось упасть в обморок: сознание атаковало такое количество мыслей, а нервную систему эмоций, что забытие начинало казаться очень привлекательным.       Как такое могло произойти? Ведь магия волшебного сада пропала вместе с дорогой в этот чудесный край, ведь вынесенные Ровеной цветы были уничтожены как слишком опасные, ведь подобного просто не могло случиться! Не могли случайные слова, сказанные Дженевьевой в запале, иметь силу!       Дженеви сама не ожидала, что что-то действительно произойдет. Она бы соврала, сказав, что не желала этого: желала всем сердцем, но никак не думала, что «желание» исполнится столь быстро и… буквально.       Когда первый шок прошел, и принцесса смогла, справившись с удивлением, взять себя в руки, она в первую очередь внимательно огляделась. Искала девушка не пропавшего, а причину — золотые цветы. Те самые, что впервые увидела в волшебной стране, те, что вероломно принесла оттуда Ровена, те, что пришлось потом уничтожить, как нечто слишком опасное в неправильных руках, — те, чья пыльца исполняла желания. Вот только ни одного цветка принцесса так и не увидела. Ни золотого, ни обычного. И если обычных цветов зимою и не должно было быть, то почему не было волшебных… ведь это же их магия сейчас была… те самые золотые искры?! Дженеви верила своим глазам и не могла ошибиться. Вот только пока блондинка крутила головой…       «Эшлин!»       Принцесса кинулась к старшей сестре, чтобы поднять ее с холодной земли, на которую та осела, но Эшлин едва ли эти попытки заметила, а прислушавшись, Дженевьева смогла разобрать еле слышный упрямый шепот: «Я хочу, чтобы Эйван вернулся. Я хочу, чтобы Эйван вернулся. Я хочу…» Вот только больше золотые искры не загорались, и ничего волшебным образом не происходило. Иссякла ли окончательно задержавшаяся в танцевальном павильоне магия, или желание было недостаточно сильным и искренним, а может просто надо было сказать более громко и четко, но сколько бы наследница престола не повторяла чего хочет, — ничего не менялось.       Кое-как Дженеви все же удалось поднять сестру, похоже, изо всех сил старавшуюся не сорваться на крик, и аккуратно, медленно направить в сторону дома. И все бы хорошо, но стоило девушкам свернуть к спальне двенадцати принцесс, Эшлин вдруг передернула плечами, вырвалась и убежала в противоположном направлении. Пропустив мимо ушей все оклики сестры, как, похоже, и все те слова успокоения, что она говорила до сих пор.       Следуя за ней, Дженеви оставалось только ловить себя на несвойственных ей мыслях о неподобающем поведении для принцесс, за которым обычно старшая из них и следила, но лишь услышав хлопок двери старых королевских покоев, занимаемых теперь нынешними наследниками престола, седьмая принцесса с удивлением поняла, что с исполнением ее желания проблема не решилась.       Передвигаться в новом бесплотном состоянии оказалось на удивление легко. Правда, понял это Эйван уже во дворце, куда последовал за принцессами, ибо до этого момента даже вопрос «Как такое вообще возможно?!» оказался вытеснен из сознания одной единственной мыслью: «Эшлин!» Волнение за жену просто не давало задуматься, как он вообще перемещается в пространстве, и только захлопнувшаяся перед самым носом дверь собственных комнат заставила этим вопросом заинтересоваться.       И в первую очередь, подумать, а может ли он, подобно приведению, проходить сквозь стены. И если может, то почему не проваливается сквозь пол?       Как выяснилось сразу же, и может, и проваливается: стоило только подумать — Эйван тут же перестал ощущать твердую поверхность под ногами и полетел вниз. На удивление, достаточно медленно, чтобы успеть испугаться, успокоиться и вдруг ощутить себя уже под потолком, причем не под, а над тем местом, где только что стоял. Справившись с первичным шоком, мужчина осознал, что передвигается в пространстве он силой своего желания, и, успокоившись, смог даже снова опуститься… на привычный уровень над полом. Все же по паркету как-то понятнее. Даже если сквозь закрытые двери.       Эшлин хотелось кричать, но звук застревал где-то в груди, вырываясь лишь сиплым шепотом. И слезами. И еле слышным подвыванием на высокой пронзительной ноте. Она сбежала от сестры, как только поняла, куда они направляются: видеть ей сейчас не хотелось никого, кроме разве что Эйвана, что было более невозможно, и тем более не хотелось отвечать на неизбежные вопросы сестер. Как и выслушивать бесполезные слова сочувствия или утешения. Особенно от Дженеви, которая и стала виновницей нынешней ситуации.       Вот только за закрытой дверью легче не стало. Буквально все вокруг, в комнате где она надеялась скрыться сейчас от всего мира, напоминало девушке о муже. Будто он вышел на минуту и уже в следующую откроет дверь, войдет и улыбнется: в раз потемневшими глазами, как умеет только он, — сядет рядом, поцелует и, когда принцесса обнаружит себя у него на коленях в кольце сильных рук, поделится последними новостями; успокоит, сказав, что все, ей привидевшееся, лишь сон.       Но дверь, самой Эшлин и запертая, конечно, и не думала открываться. И проснуться принцессе тоже никак не удавалось.       Вновь скользнув по комнате взглядом, девушка увидела, что на спинке дивана все еще висит вчерашний кафтан Эйвана. Эшлин едва смогла сделать эти несколько шагов от двери, почти рухнув на диванчик, где они вчера с мужем и заночевали. А ведь как-то раз он предлагал от сего предмета мебели избавиться…       — Может выкинем этот диван? — Пробормотала принцесса самой себе, вспоминая.       — Может выкинем этот диван?       — Нет, зачем. Вдруг я еще выгоню тебя из кровати?       — Да?       — Да.       — Какая жестокость! Ну, хорошо, я согласен спать и на диване.       — ?       — Если вместе с тобой.       — Мошенник! А еще принц!       Принцесса всхлипнула и вцепилась в одежду мужа, прижавшись к вороту носом. Кафтан, так и не убранный выгнанной поутру горничной, все еще хранил запах мужчины. Ведь только сегодня утром они были так счастливы: Эшлин искренне верила, что со всеми проблемами они справятся и все будет хорошо! Теперь же, казалось, что ничего хорошо уже не будет. Только не без него.       Наследница престола всхлипнула еще раз, и сама невесело усмехнулась своему жалкому положению: сидит, сжимает в объятиях верхнюю одежду исчезнувшего мужа и думает о том, какая же она глупая. Вспоминает… как вот точно также сидела уже почти два месяца назад, с болезненной отчаянностью вдыхая запах Эйвана на оставленной им тогда рубашке. Сам мужчина в тот момент был в ванной после конной прогулки, а Эшлин не смогла сопротивляться искушению, не пожелала этого делать — не устояла против желания глубоко вдохнуть мужской запах и хотя бы представить, что его обладатель когда-нибудь ее крепко обнимет. Туалетная вода и, стыдно сказать, запах пота принца просто кружили девушке голову.       Это было абсурдно глупо: до безумия влюбиться в собственного мужа, который в упор не замечал в договорной жене женщины. Откуда же она могла тогда знать, что все он видел, и даже больше, чем хотел бы, об этом Эйван признался очень нехотя всего пару дней назад: они снова играли в карты и, уже по славной традиции, снова на желания и вопросы — принцу пришлось ответить за случайно вспомнившиеся его жене не самые приятные эпизоды и чувства.       Впрочем, когда следующую партию выиграл он, уже Эшлин пришлось без особого желания озвучивать свои воспоминания того времени. Что именно заставило ее полюбить линзорского принца? Разглядеть в нем того мужчину, с которым захотелось провести оставшуюся жизнь? Когда захотелось, чтобы он полюбил ее?       Возможно, свою роль сыграла и задетая женская гордость, став толчком, может поводом, — задуматься, но полюбила Эшлин, когда разглядела, начала понимать и даже восхищаться. Ее всегда признавали внимательной и усидчивой, умной, и старшая принцесса использовала все свои умения, чтобы разгадать эту загадку по имени Эйван.       Появившись, он внес в их устоявшийся уклад жизни новую струю, и элемент неожиданности. Никто не мог предсказать, как новый муж старшей принцессы себя поведет в той или иной ситуации. Линзорец был крайне сдержан, и через пару недель только Эшлин не оставила попыток понять, — тогда-то наблюдения наконец дали первые результаты. Вся сдержанность Эйвана оказалась вдруг напускной. Холодный тон голоса вдруг абсолютно не свидетельствовал о незаинтересованности и спокойствии. Эшлин сама сначала не могла поверить, что все так просто, но мужчину действительно выдавали глаза и руки.       — Что-то не так?       — С чего Вы взяли?       — Считайте, что это женская интуиция.       — Несомненно очень надежный источник информации.       — Вы не ответили на вопрос.       — Я не обязан отвечать.       — Даже если я могу помочь?       О да, тогда чтобы вытащить из Эйвана ответы приходилось подбирать формулировки, будто ходишь по недостаточно толстому льду. Очень тщательно подбирать формулировки и осторожно настаивать на ответах. Теперь достаточно взгляда.       Было.       Причем, Эшлин прекрасно знала, что им еще есть куда стремиться, да что там: он же до сих пор не говорил ей всего, всей правды, всех своих чувств и мыслей. Но уже по другой причине. Эйван не хотел оглядываться в свое не самое радостное прошлое, смотрел в будущее и желал делить с любимой только счастливые моменты — и вот об этом она была прекрасно осведомлена. Им самим, в ответ на вопрос и в замен на обещание подождать.       Ну как можно за столь короткий срок настолько влюбиться? Да даже не в этом дело! Стать столь близкими? Окончательно понять, что никто другой тебе просто не будет никогда нужен? Начиналось же все, она отлично помнила, с простого интереса, задетой гордости, толики сексуального влечения и деловой совместимости. Да Эшлин сама не сразу со всей ясностью осознала, что вот это чувство, заставляющее сердце сжиматься от волнения и веры — и есть та самая любовь.       А он? Этот бессовестный мужчина признался, что интерес в нем проснулся еще с их первой встречи, в танцевальном павильоне, где он, уверенный, что рядом никого нет, позволил себе эмоциональное высказывание и, думал, что разочаровал в себе свою принцессу. После чего окончательно утвердился в отстраненно-деловой линии поведения. И так они «потеряли» почти два месяца. Не сказать, что Эшлин жалела о полученной таким образом возможности понаблюдать и узнать друг друга получше, но… половины ссор точно можно было бы избежать. С другой стороны, тогда не было бы и половины примирений, благодаря которым они находили компромиссные решения и узнавали больше о супруге: в условиях глубоко спрятанных чувств было не страшно снова начать диалог — обида не душила, не позволяя, сговорившись с гордостью, открыть рта. Может парадоксально, но сейчас такое развитие их отношений казалось Эшлин наилучшим: она совершенно ни о чем не жалела и не хотела исправить.       — Я жизни без тебя не представляю. — Повторила принцесса фразу, сказанную едва ли час назад. И поняла, что тоже не видит своего дальнейшего пути без мужа рядом. Не хочет видеть.       Девушка снова оглядела гостиную их семейных апартаментов. И опять наткнулась взглядом на вещи, вызвавшие непроизвольную улыбку и такие же слезы. Эта веточка герани только набирает силу, пересаженная от того самого цветка и ныне счастливо живущего в кабинете наследников, что Эйван когда-то ей подарил, а об этот золотой венец он поцарапался, этот перстень наоборот принадлежит ему, и едва не поцарапалась об украшение уже Эшлин, после чего принц его более не надевал… А она тогда в упор не замечала его искренней, совершенно естественной и ненавязчивой заботы. Вернее замечала, но видела в этом лишь его принципы и доброту, а не внимание к своей персоне.       Эшлин опять невесело усмехнулась уголком губ: возможно она даже поблагодарить сестер должна за то, что они отправили Эйвана в темницу. Это их, конечно, нисколько не оправдывает, а Дженеви так и вообще в ближайшее время лучше старшей сестре на глаза не попадаться, но все же именно эта дичайшая несправедливость заставила Эшлин взять себя в руки и сделать тот шаг, после которого уже не могло быть возврата. Да и не хотелось!       А взгляд, что уже почти застили слезы, все продолжал выхватывать мелкие детали и предметы. Статуэтка, книга, подставка под перо и чернильницу, кинжал, парный тому, что у Эйвана всегда с собою, семерка треф, «крапленая» красным вином,.. короткий срок — а уже столько личных вещей, каждая из которых имеет свою, пусть маленькую, историю. Все на своих местах, но именно на тех местах, что определили Эйван и Эшлин, в том уникальном порядке, о котором принцесса раньше и не задумывалась. В этой комнате все, не только диван, буквально дышало ее мужем. Ими обоими, вместе. И без него эта атмосфера почти душила. А может то были рыдания.       Эшлин не знала, сколько она просидела почти не двигаясь и поливая кафтан мужа слезами, но через какое-то время принцесса сделала над собою усилие и встала, чтобы подойти к трюмо и попытаться привести себя в порядок. И застыла, едва увидев свое отражение в зеркале: для кого ей теперь прихорашиваться?       А сколько пересудов по поводу ее гардероба и его использования было! Эйвану безусловно нравилось, как его жена в новых платьях выглядела, еще больше ему нравилось (особенно когда это выяснилось), что она старалась для него, ради его взгляда, но больше всего принц любил эти наряды с нее снимать. Эшлин же нравилось это чувство: осознавать себя красивой и желанной для любимого мужа. Чувствовать его взгляд, руки, губы…       Принцесса пошатнулась и едва не упала от одной только мысли, что этого больше не будет. И бар с початой бутылкой оказался вдруг слишком удобно под рукой.       Эйвану было больно видеть любимую жену в таком состоянии. Неприятно, вплоть до желания отвернуться и уйти — потому, что сделать он ничего не мог и это бессилие бесило.       Эшлин редко плакала, предпочитая действовать, не сдаваться, не отчаиваться и не тратить время на слезы. И дело не в том, что Эйван этого не видел: пролитые слезы всегда можно опознать на лице человека, а смотрел Эйван внимательно. Его принцесса действительно умела держать себя в руках на благо делу или цели, и потому видеть сейчас поток капель, которому девушка ни чуть не препятствовала — было действительно больно.       Да он в страшном сне представить не мог, что когда-нибудь увидит злые слезы любимой в сочетании с алкоголем!       И Эйван чувствовал виноватым в этом себя. Начиная с того, что не может быть с ней рядом, обнять, чтобы она это поняла, и продолжая… Ну вот что ему стоило убрать эту чертову бутылку портвейна из бара?! Впрочем, через несколько смелых глотков Эшлин, кажется, поняла, что этот способ «успокоения» слишком крепкий для нее. Но не успел принц облегченно выдохнуть, когда она не смогла себя заставить снова приложиться к горлышку, как принцесса решительно взялась за бутылку дорогого вина.       Это нужно было прекратить. Нужно было что-то сделать. Но как? В его нынешнем состоянии Эйван даже сказать ничего не мог — пытался — не получилось. Ровно с тем же успехом принц и дотронуться до жены (да и до предметов вокруг) не имел возможности. И в то время, как способность проходить сквозь стены он готов был признать полезной, то все остальное…       Проходя сквозь предметы (и людей) сам мужчина не чувствовал ничего. Совершенно. Никаких ощущений кроме собственных эмоций. И это было неприятно до дрожи (если бы он мог дрожать!). Неужели именно так чувствуют себя приведения? Вот уж не думал, что когда-нибудь станет одним из них. Да вообще не особо в их существование верил!       Спустя еще минут пять, а может и все десять, за которые изменился только уровень плещущейся в бутылке темного стекла алкогольной жидкости, Эйван все-таки покинул их с женою апартаменты, с неохотой, но оставляя Эшлин одну: для нее все равно ничего не изменится, а он уже не может видеть и чувствовать.       Пройдет по дворцу: не найдет решение, может быть отыщет ответы.       А во дворце было на удивление тихо: кажется никто еще не знал о произошедшем. Или всем было просто все равно. Учитывая отношение к нему в этом королевстве, исключать такую версию Эйван не стал бы…       Первым желанием было логичное, проверить, заглянув хотя бы в общую спальню принцесс… Мужчина там, конечно, ни разу не был, но где помещение располагается — знал. Однако этот порыв был тут же отринут: принц со всей ясностью понял, что когда увидит седьмую сестру жены, посмевшую оставить ее в таком состоянии, спасет блондинку только его нынешняя нематериальность. А вот его от этих, буквально раздирающих на части, эмоций не спасет ничего.       В общем, принцессы были оставлены на потом, и направил Эйван свои стопы (или в его нынешнем положении нельзя так сказать?) в кабинет Юджина Эшетона. Последить за врагом без опасности попасться, чем не способ успокоиться? Особенно учитывая, какой секретарь правильный зануда.       Не то, чтобы Эйван действительно считал первого королевского секретаря своим личным врагом, но Эшлин так его защищала, не желая верить в виновность друга детства, что волей-неволей ревность поднимала голову. Нет, жене он верил, — он не верил секретарю тестя. А так как они и до этого не смогли толком найти общий язык, Эйван мог считать Эшетона кем угодно только не союзником.       Первый секретарь королевства сидел в своем кабинете и с задумчивым видом пролистывал какие-то документы. Пронаблюдав рабочую идиллию несколько минут, принц утвердился во мнении, что бумаги эти мужчина видит уже не в первый раз и либо перепроверяет, либо что-то ищет в них, задерживаясь чуть дольше только на каких-то отдельных моментах. Спустя еще минуту, решив, что игра в благородство сейчас не для него, Эйван все же расположился прямо за плечом Юджина и вчитался в его документы.       Понадобилось несколько больше времени, чем он рассчитывал, но все же принц понял, разобрался, с чем сейчас работает Эшетон. И когда понял — даже не смог привычно сдержать удивления. Хотя кто сейчас его реакцию мог видеть? А секретарь короля между тем продолжал перечитывать многочисленные показания дворцовых слуг… за тот самый день. Записаны они были не рукой Эшетона, несколькими совершенно разными почерками, но как-то к секретарю попали, там же была и экспертиза улик. Однако что больше всего поразило Эйвана: когда, долистав до конца, тот вздохнул, достал откуда-то из-под столешницы папку, и вписал в уже готовый документ мелким убористым почерком «невиновен».       Наследник престола быстро пробежал по документу взглядом (разбирать эти пятимиллиметровые закорючки он уже успел научиться) и узнал в нем доклад королю, собственно его, принца, реабилитирующий. Полностью, снимая все подозрения. Юджин Эшетон со всей присущей ему дотошностью писал, что в день покушения на Рэндольфа Эйван как уехал, так и не был замечен в тайном возвращении: были тщательно опрошены все слуги, и доказано, что пройти незамеченным в кабинет, дабы «спрятать» орудие преступления он просто не мог (не говоря уже о том, что при данных обстоятельствах было проще и логичнее прятать арбалет в лесу); а потом был взят под стражу почти сразу по приезду. Следующий лист этого документа (который Эйван успел прочитать, пока автор тщательно перепроверял свое творение) повествовал уже о деле с отравлением: яд действительно был найден и опознан самим Эшетоном (специфический запах, принятый за приправу королем, но не знатоком гербалогии), однако уличить в причастности слуг и поваров не удалось, все показания сходились и были совершенно невинны: будто либо виноваты все и сразу, находясь в сговоре, либо ядовитая травка появилась в соусе сама по себе. На третьем листе был столь же тщательный, но отдельно указано, что пока не полный, разбор вчерашнего происшествия с падением люстры. Четвертый, заполненный тем же мелким аккуратным почерком, лист содержал полный анализ мотивов покушения на короля, и Эйвану, кажется, было чем гордиться: их с женой мысли и вывод почти полностью совпадали с содержанием документа. Последний, пятый лист имел рекомендации, среди которых, (Эйван мог бы — сел где стоял) была и строчка, рекомендующая предать гласности тот самый документ, передающий власть наследникам раньше срока. Подпись отсутствовала.       Захлопнув папку, Эшетон снова тяжело вздохнул, после чего встал, навел на рабочем месте порядок, убрав и заперев большинство документов в стол, ключи от которого всегда носил при себе, подхватил вместе с той самой папкой еще пару документов и широкими шагами вышел вон, не забыв запереть дверь. Эйван остался стоять где стоял. Или, может, висеть в воздухе на уровне собственного роста: в его нынешнем состоянии это, похоже равнозначно, ибо держи его действительно ноги — принц точно бы упал. Или, по крайней мере, прислонился в стене, закрыв глаза рукой. Еще в тот самый момент, когда в голову пришла мысль, которая теперь только утверждалась на своем месте, собираясь, похоже твердо там обосноваться. Ибо стоило разглядеть последние листы, увиденного при столь необычных обстоятельствах документа, закралось подозрение, что этот человек руководит не только обычной канцелярией, но и тайной. Контрразведка, подумать только! Внутренняя агентурная сеть королевства!       Не сказать, что все сразу встало на свои места. Похоже, только наоборот, еще сильнее запуталось. Разве что гордость Эйвану грел тот факт, что он уже успел утвердиться в невиновности самого Эшетона в покушениях на короля. И в свете этих открытий, возможно, потом все же стоит попробовать наладить с ним хотя бы деловые отношения. Впрочем, какое «потом», если Эйван вообще не может быть сейчас уверен, что это «потом» у него будет?!       Чувствуя себя полным приведением, принц в очередной раз прошел сквозь стену и, все еще обдумывая полученную информацию, медленно направился по коридору к лестнице. Возможно, следовало и дальше воспользоваться сложившейся неприятной ситуацией в свою пользу: посетить короля (кажется именно к нему на доклад направился сейчас секретарь), послушать разговоры воинов гарнизона или слуг (во всяком случае в Линзории найти более осведомленный о дворцовых интригах источник было весьма трудно), а может и заглянуть на кухню (после произошедшего мужчина уже и в магическое появление яда был готов поверить)…       Однако направился он к комнатам, что сейчас занимал его брат: Эйвану было необходимо как-то скинуть напряжение, разгрузить голову, а так как физические методы были недоступны — оставалось надеяться, что Ирвин заставит его улыбнуться. И пока шел (не забыв, но не желая рисковать со скачками через потолки), принц пришел к выводу, что с дотошностью Юджина Эшетона все слуги и стражники уже давно опрошены не по одному разу и разными людьми, так что ему — ни разу ни сыщику — ловить там уже нечего. Парадоксально, но осознание, что этот зануда на одной с ним стороне, успокаивало.       Младшего брата принц нашел, как и думал, в отведенных нынешнему наследнику Линзории комнатах. Навеселе тот уже не был, да и похмельем, кажется, больше не страдал, сидел перед камином в кресле с высокой спинкой, держал в правой руке бокал с, судя по цвету и форме, коньяком (а может и яблочным соком, учитывая, что это Ирвин) и сосредоточенно о чем-то думал. В отличии от Эшетона, второй линзорский принц не был фанатом бумажек, наоборот он крайне редко вел записи, к тому же обладая прекрасной памятью, так что разгадать, чем заняты мысли молодого мужчины, устремившего свой взгляд в огонь, не мог даже брат.       Хотя, улыбнуться его эта картина действительно заставила. Мало кто видел Ирвина Линзорского в таком состоянии: младший принц был известен как болтун и балагур, любитель выпить и покутить, а также не дурак по части женщин. Правдой из всего этого было только последнее: три официальные фаворитки и еще около пяти просто любовниц — оставалось только удивляться, как у мужчины хватает времени на что-либо другое и сил на это самое. Однако хватало: фаворитки интриговали против друг друга, не донимая принца, а он в это время крутил интриги среди остальных придворных. Это он умел и любил. И, разумеется, никому об этом не рассказывал.       Впрочем, старший-то брат знал. Выпить Ирвин, на самом деле тоже был не дурак, просто всегда тщательно подбирал для этого компанию… и даже в таком состоянии он мог болтать без умолку о каких-то пустяках, при этом умудрившись не выдать ни одной гостайны, ни одного своего плана. Эйван оказался посвящен в тайны младшего потому, что видел, как тот набирался опыта и потому, что в некоторых его интригах, в силу своего общественного положения, участвовал. И то не тешил себя глупой верой, что знает обо всех планах брата. Он просто доверял ему и гордился родственником. Может они и были не похожи характерами, но старший только улыбался, понимая, что ой интересно будет при лиинзорском дворе, когда Ирвин займет трон. А еще сейчас он не мог не опасаться насколько интересно станет здесь, когда тот узнает о произошедшем.       Эйван искренне переживал за брата. Канцлером тот бы стал прекрасным. Замечательным. Идеальным! Но королем… Все эти пошлины, товары, дороги, ремонты, налоги, купцы, моряки, разбойники, крестьяне, горожане, храмовники, военные, сельское хозяйство, армия, инфраструктура… Ирвин все это, конечно, знал. Разбирался. Но не любил. И, как следствие, работал без огонька. Не плохо, и не спустя рукава, но… не вникая до конца. Дворянам Ирвин спуску не даст, двор и интриги — безусловно его. И с толпой, которую принято называть народом — разберется. Преступность может подмять и заставить воротил теневого мира работать на себя. Но остальное население… Это адская прорва работы, к которой он может оказаться не готов. Линзория не пропадет. Но, боялся Эйван, и приумножить благополучие не сможет.       Впрочем, теперь его это волновать не должно. Не так сильно. У него теперь новое королевство, и оно… Меньше. Много меньше. И где-то проще. Четкое разделение экономики и народонаселения, совсем немного придворных прихлебателей… Последним здесь просто нет места: хочешь сохранить независимость своей родины — выбора нет, приходится работать. И Эйван не льстил себе — только по этим причинам он до сих пор и справлялся. У него нет команды, без своих людей он здесь действительно никто. И он только-только успел начать их подбирать. А тут — бац — и события вскач. И нет так необходимого времени, которого он (наивный идиот!) думал, ему хватит. А пока тащил на себе. Ну, почти. Эшлин. Единственная, кто его действительно поддержал. Сначала в делах. Потом делом. А затем — он просто влюбился как мальчишка.       Хотя, возможно, мужчина просто утрирует: тесть к нему отнесся со всей возможной теплотой и участием, армия, в том числе и стражники, ничего против не имели (казалось, порою, Эйвану, что мужики просто также не переваривали принцесс как и он), немногочисленные слуги тоже зла не таили. Но здесь все же слишком много принцесс. В результате чего чувствуешь не семейное тепло, а холодную стену отчуждения.       И тот факт, что родной человек никак на его присутствие не отреагировал, больно резануло по душе старшего брата. А учитывая, что от него сейчас максимум, что осталось, собственно и есть душа (дух), Эйвану показалось, что ощущает он почти физическую боль. Вышел мужчина, когда прошел приступ гордости и попытки обратить на себя внимание, не оборачиваясь, как и до сих пор, прямо сквозь дверь. Привычно запрятав чувства как можно глубже.       По всей видимости, теперь ему оставалось только бесцельно слоняться по дворцу как неупокоенному духу. И было бы смешно, что в прямом смысле, если бы это происходило не с ним.       — Мяу? — Раздалось вдруг откуда-то снизу.       Опустив на источник звука взгляд, Эйван обнаружил рыжую кошку принцессы Дженивьевы. Животное сидело посередине коридора, изящно обвив лапы хвостом, и, кажется, смотрела своими ярко-зелеными глазами с суженными от света зрачками прямо на него. И это при том, что и сам Эйван себя не видел и даже не ощущал.       — Мяу! — Повторила кошка, вставая и дергая гибким рыжим хвостом с белым кончиком.       А если его кто-то видит, значит он все-таки не совсем исчез?       — Ты меня понимаешь?       Но с ума, кажется, уже сошел. Ну как животное могло бы его понять? Особенно учитывая, что у принца сейчас и голоса-то нет. Он только и мог, что опуститься ближе к кошке, присесть, как он это понимал, чтобы убедиться в совершенно невероятном. Впрочем, после случившегося с ним — стоит ли удивляться хоть чему-то?       А кошка тем временем медленно его обошла (вот он бы даже не сильно удивился, если бы она сейчас кивнула каким-то своим мыслям) и, вернувшись в исходную точку, развернулась, потрусив куда-то по своим кошачьим делам. Однако заметив, что человек за ней не следует, вернулась, снова посмотрела снизу вверх, тихо мякнула и, кажется, попыталась потереться боком о ноги, но, не встретив сопротивления, чуть не упала, едва не запутавшись в собственных лапах, мявкнула уже с отчетливой обидой — и снова побежала в даль. Когда рыжая опять обернулась и не обнаружила изменений, она выдала еще один мявк и снова уселась, принявшись старательно намывать мордочку. Вот тут до Эйвана, наконец-то дошло, что это было недвусмысленное предложение следовать за собой.       Утопающий цепляется за соломинку, а почти мертвый готов ухватиться и за кошачью шерстинку — с вновь проснувшейся надеждой мужчина последовал за кошкой. Волшебная зверюшка.       Кошка принцессы вообще как-то с самого начала относилась к нему благосклоннее хозяйки. Не мурлыкала, конечно, и честью ее покормить, разумеется, не удостаивала, но и как когтеточку использовать ни разу не пыталась, и даже погладить себя пару раз позволила; сидела и внимательно смотрела, умывалась в соседнем кресле… не боялась и не шипела. Как некоторые. Как же ее звали? Лаура? Нет. Таура? Тайра? Точно, Твайла! Кажется, именно Твайла. И хотя кошечка, вроде как, и принадлежала седьмой принцессе, любили ее во дворце кажется все без исключения и позволяли гораздо больше, чем можно было предположить: Эйван сам был свидетелем, как король Рэндольф, поглаживая ее по рыжим полоскам, советовался с сидящей почти на документах кошкой, и как потом ей накрыли «обед» прямо на столе. А теперь он и сам склонен был в повышенный интеллект мохнатого антистресса поверить.       Кошка привела его к спальне двенадцати (или, вернее, теперь десяти?) принцесс, и не успел мужчина выразить возмущение или удивление, сама открыла дверь, подцепив ее лапой, и просочилась внутрь, вильнув напоследок хвостом. И то, что он услышал из-за этой двери, заставило войти и Эйвана.       — … делать! Откуда я могла знать, что он действительно исчезнет?! Я хотела Эшлин только счастья!       Принцесса сидела в окружении сестер и глаза ее были на мокром месте. Девушки пытались ее утешить и, кажется, выспросить подробности, вокруг явно витал шепоток легкого неверия во всю наличествующую ситуацию в целом. Туда же подошла и приведшая Эйвана кошка: просочилась между юбками принцесс, привстала и, облокотившись на колено хозяйки, потянулась к ней мягкой лапкой, наверное, желая успокоить. Девушка нагнулась и подхватила кошку на руки, устраивая ее задние лапки на своих коленях и крепко обнимая пушисточку.       — Это я виновата. Я не должна была загадывать этого желания.       «Желания? Виновата?»       До поры Эйван отодвигал вопрос «как и почему подобное вообще могло произойти» на задворки сознания, ибо не видел ни ответа, ни способа его найти. И вот теперь наконец-то появилась хоть какая-то возможность разобраться в ситуации: седьмая принцесса точно что-то знала. Да и сам Эйван, кажется, где-то подобное уже слышал…       — Дженеви, а что сама Эшлин?       Оторвавшись от созерцания кошки на руках у расстроенной блондинки, принц повернулся, чтобы увидеть задавшую вопрос брюнетку. Синие глаза, волосы темнее чем у сестер, вздернутый носик — вспомнил — вторая, Блэр. (Как же они все на самом деле похожи, что и не удивительно — родные сестры — Эйван прекрасно понимал, почему их имена путают.) По всей видимости, принцессе понадобилось немало времени, чтобы пересказать сестрам, казалось бы короткую новость, в принципе укладывающуюся в одну фразу. Но что поделать — женщины (принцессы!) — из них из всех рациональной Эйван считал только свою Эшлин.       — Она не хочет меня видеть и не желает говорить. Заперлась у себя и не отвечает, сколько бы я не звала.       «И правильно делает!»       Дженеви только кивнула каким-то своим мыслям. А Эйван начинал медленно закипать, что как обычно выражалось в некоторой несдержанности, равняющейся полной внешней невозмутимости. Вот только… внешности у него сейчас не было. Да он даже не смог привычно скрестить на груди руки, — поняв, что и простые жесты ему сейчас недоступны. Вокруг было слишком много перешептывающихся и переглядывающихся принцесс, чтобы мужчина мог чувствовать себя комфортно. Даже если он невидим и неощутим.       Принц был согласен с женою в нежелании видеть ее младшую сестру, особенно если она действительно та, кто виновата в его нынешнем состоянии. Хотя вероятнее всего Эшлин просто не слышала голоса Дженевьевы: в старых королевских покоях действительно хорошая звукоизоляция, а Эйван видел взгляд любимой — она прочно ушла в себя и возвращаться в неприятную реальность не хотела. До такой степени, что взялась за бутылку.       — Что? Какую бутылку?       «Винную. Хорошо, что только винную, не следовало мне все-таки оставлять портвейн…»       Эйван не заметил, как руки девушки замерли на холке мурлычущей кошки, не увидел, с каким удивлением на блондинку глянули сестры, не обратил внимания, когда она жестом попросила их молчать. Он слишком переживал сейчас за жену, раздумывая, не следует ли все-таки вернуться, пусть он даже и не сможет ничего сделать, или лучше остаться и послушать, каким же образом он загремел в призраки.       Дженевьева тем временем аккуратно ссадила с колен кошку, вставая, взгляд ее метался по комнате, не задерживаясь на обеспокоенных лицах сестер.       — Ваше Высочество?       Все же Эйвана очень интересовало, как же могло так случиться, что он вроде бы все еще существует, а на проверку, кажется, что уже и нет. Принц наконец-то вспомнил, где и когда слышал об исполнении желаний: жена рассказывала о золотых цветах, откликающихся на слово «хочу». И вроде как тот самый павильон тоже был замешан… мужчине оставалось только сожалеть, что не воспринял эту историю с должным вниманием.       — Эшлин рассказала?!       «А я имел глупость в эту глупость не поверить.»       И ведь Эшлин говорила, что это как бы и не совсем секрет, просто об этом не принято распространяться, чтобы не получить обвинений во вранье или сплетен о сумасшествии. Не то, чтобы магия в их мире не существовала, но была настолько редка (особенно столь мощная), что о ней уже мало кто помнил и тем более не брал магию в расчет, о волшебстве просто напросто забыли почти все, кроме законченных мечтателей. Предпочли забыть, уже давно считая волшебников шарлатанами. Препараты лекарей по старинным рецептам, разумеется, не в счет.       — Ваше Высочество!       — Дженеви, что происходит, что с тобой? — Отмерла первой Эделина. Но посмотрев в лица сестер, седьмая поняла, что в этом вопросе они единодушны.       — Как? А вы разве не слышите?       Принцессы замолчали, напрягая слух.       — Не слышим чего? — С нескрываемым сомнением оглядевшись вокруг, снова посмотрела на младшую сестру пятая.       — Его.       — Кого, его? — А это уже Дэлия и ее упертая бесцеремонность и непреклонное требование ответа даже в столь короткой фразе.       — Так линзорца этого, принца Эшлин! — Дженевьева ни на секунду не сомневалась, что узнала именно его голос, хотя источник этой уверенности не смогла бы, наверное, объяснить и она сама.       — Дженеви, — Фэлон переглянулась с сестрами, но похоже продолжать тоже придется ей. — ты же сама сказала, что он…       — Дженеви, тебя чувство вины так мучает, что ты уже голоса слышишь? — Дэлия. Шестую сестру от подбора слов она, конечно, избавила, но в ответ получила четыре недовольных взгляда, один почти благодарный и два старательно уведенных в сторону. Тройняшки играли где-то в замке.       И в опустившейся на комнату тишине Дженевьева, пытающаяся убедить себя, что сестра ошибается, четко и однозначно услышала:       «А мне нравится эта идея! Хоть не в одиночку сходить с ума буду!»       — Ваше Высочество! — Возмущенно воскликнула виновница собрания, заставив сестер едва ли не подпрыгнуть. — Девочки, вы что и этого не слышали?!       — Дженеви, милая, успокойся, пожалуйста. — Блэр сейчас ясно как никогда до сих пор понимала, насколько ей не хватает старшей сестры: ее мягкого, но уверенного голоса и стойкого спокойствия. Особенно в таких ситуациях. Ей же оставалось только подражать. — Присядь.       — Как же так…       Блондинка подчинилась сильным рукам любительницы лошадей, вот только взгляд голубых глаз смотрел в пространство и ничего не видел, она поверить не могла: неужели ей действительно слышатся голоса? И это значит, что все те реплики придумала она, ее сознание, и просто приписала исчезнувшему мужу сестры?       Нет! Быть того не может! Она не Кортни и не Фэлон, чтобы витать в облаках, и даже не фантазерка-Катлин, она всегда была реалисткой и ясно видела действительность.       Принцесса резко передернула плечами, намереваясь скинуть ладони Блэр, но ей это не удалось. Оказывается, когда тебе не верят родные сестры, когда они от тебя отворачиваются, это больно, обидно почти до слез. Эшлин-то такого не испытывала, ее поддержали даже когда она сама вдруг решила отвернуться от интересов и благополучия семьи… Эшлин! Что там этот узурпатор, называющийся ее мужем, говорит?..       Нет, ну это точно не ее мысли! Только как же тогда такое возможно?       — Эшлин… Эшлин тоже загадала желание! — С непонятной ей самой смесью радости и отчаяния воскликнула Дженевьева, ища взглядом поддержки от сестер. И не находя ее. — Конечно! Она хотела, чтобы мы…        «… Поняли друг друга.»       Дженевьева снова закрутила головой, пытаясь определить источник звука, но закономерно никого не увидела.       «Действительно что ли слышит? Меня? Странные же способы исполнения желаний эти их золотые цветы выбирают. Попроще что-нибудь нельзя было? К тому же я что-то чужих мыслей не читаю. Черт! Мысли! Это как же надо думать, чтобы не думать о чем думать не надо…»       Дженевьева к своему огромному удивлению слышала не только слова, но их ясную эмоциональную окраску, которую, сама не знала как, четко определяла. И волнение, злость, досада, нежелание имеющегося итога, что звучали сейчас, ей не нравились. Вот говорила же, что у него полно скрытых мотивов! И уж теперь-то она точно выведет этого узурпатора на чистую воду! Осталось только правильно разыграть партию… все же понимала принцесса, что противник далеко не дурак. Что ж, тогда сыграем с врагом по его правилам: сделаем вид, что хотим искренне помочь. И чувство вины тут не при чем! Жаль было девушке только, что в интригах она совсем неопытна, а помощи у сестер не попросишь.       — Ваше Высочество? — В очередной раз попыталась позвать Дженевьева.       Ответа, вернее адекватной реакции, не последовало: принц в этот момент пытался сам проанализировать свои мысли, досадуя, что контролировать их совсем непросто, и он никогда не считал нужным учиться чему-то подобному. А это оказалось куда сложнее, чем можно было подумать, и совсем непривычно. Хоть закон о наследовании про себя цитируй, чтобы лишние сведения не дошли до одной слишком любопытной и неожиданно восприимчивой принцессы! Оставалось только надеяться, что услышит свояченица только четко оформленные рассуждения, а не тот поток сознания и образов, что в голове обычно проносится. И мужчина обрадовался бы, узнав, что до Дженеви сейчас действительно долетали только сумбурные обрывки этих мыслей, и по-хорошему она и правда ничего не понимала.       — Эйван! — Не выдержала девушка через пару минут, смирившись, что никаких секретных сведений она от мужа сестры не услышит, а вот головную боль заработает легко.       — Что?! — «Ну что тебе еще от меня надо, будто уже произошедшего и так недостаточно?!»       Принцесса аж икнула, сбив от неожиданности дыхание. Звук голоса и отзвуки мыслей воспринимались совершенно по-разному. В мыслях было легче отличить эмоции, по звуку же голоса ей наконец-то удалось определить местонахождение «собеседника» — принцесса инстинктивно повернулась к тому месту, где стоял невидимый и неощутимый принц. И к ее ужасу, он это понял.       «Вслух значит…»       — Чтож, принцесса, не скажу, что я испытываю хоть какие-то положительные эмоции относительно своего нынешнего состояния, но не могу не заметить, что возможность надоедать Вам неупокоенным духом — поистине бесценна. И все же хотелось бы знать, а отменить столь опрометчиво загаданное Вами желание можно?       Эйван пришел к выводу, что раз эта принцесса до такой степени хочет добиться от него эмоций — пусть получит. Все равно потом доказать что-либо не сможет, ее словам элементарно не поверят, учитывая более чем прохладные отношения между ними. Посему мужчина решил говорить правду, причем, не скрывая своего к этой правде и окружающим отношения. Но — вслух, во избежание лишних мыслей о лишних людях и событиях, о которых легкомысленной седьмой принцессе просто опасно знать. Для королевства опасно. К тому же оказалось, что пока говоришь, действительно легче контролировать, что думаешь.       — Не знаю. — В голосе отчетливо слышаться слезы. Не привыкла девушка к подобному давлению. — Я… — Она снова ищет взглядом поддержки у сестер и снова не находит, тогда останавливая глаза на все еще сидящей рядом кошке. — Я уже пробовала. Я вернулась и… попробовала, но…       «Ясно. Черт! Тут тупик.»       — … И Эшлин пробовала, и тоже не получилось, и… — Дженевьева все-таки расплакалась. Реакция сестер тронула ее сильнее, чем блондинка думала. И вину свою в произошедшем она все-таки чувствовала. Упрямо не хотела это признавать даже перед самой собой, но реакция Эшлин все же заставила уверенность седьмой принцессы в своей абсолютной правоте пошатнуться. Предложенное волшебными цветами решение оказалось слишком радикальным, по размышлении, даже для Дженеви.       Успокаивать девушек для Эйвана всегда было непростым делом, но благо сейчас эту миссию могли выполнить сестры разрыдавшейся принцессы. Впрочем, по-хорошему мужчине и не хотелось эту конкретную девушку успокаивать (да и других принцесс за исключением собственной жены и, пожалуй еще, малышки Лейси — тоже, никогда). Его сейчас больше интересовало, что же теперь делать.