Insane like me

В голове Кэрри Мэтисон по кругу звучит унылый голос психотерапевта «теперь вы не одна, Кэрри, нужно думать о дочери». Конечно, блядь, нужно, и намерения Кэрри чисты как январский снег, крепки как скалы Гранд-Каньона: сбежать от политических интриг, позволить Адалу выиграть, лишь бы обезопасить Фрэнни. Она так и сделала! Сбежала, позволила, но… Но кто обезопасит Питера Куинна? Кэрри сидит на пыльном ящике в противоположном углу чердака, вдыхает затхлость, окружённая полумраком, нервно теребит пуговицу пальто. Куинн будто бы решил полностью игнорировать её присутствие, нахохлившись, устроился у окна и задумчиво глядит на улицу. Можно подумать, киллеры из соседнего дома выползут за пиццей в два ночи. — С кем Фрэнни? — не поворачивая головы, спрашивает Куинн, почти сквозь зубы, но вопрос, очевидно, мучает совсем уж невыносимо. — С Латишей, — врёт она. Да ладно, вот и пришлось сказать спасибо Адалу за подставу с опекой! Что ж, сложилось хорошо, если можно так выразиться: Фрэнни у чужих людей, в безопасности, а она здесь, может присматривать за… Другом. Только лишь другом?.. Куинн поворачивается, подозрительно прищуриваясь, не иначе расслышав в поспешном ответе нотку лжи. Знает её как облупленную, и никуда от этого не деться! Кэрри страдальчески вздыхает, не собираясь ему рассказывать, правда как камень тростинку его переломит. Вот только требовательный взгляд Питера непреклонен — хочет знать правду и точка. — Фрэнни забрала опека, после… После того как ты устроил пальбу, — бурчит Кэрри. — Де-ерьмо, — с усилием говорит он и вновь отворачивается, плечи обессилено поникают. Лицо скрывает полумрак, но его чувства всё равно как на раскрытой ладони. Тоска, злость раненного бойцовского пса, больше не способного защитить тех, кого любит. Кэрри хочет подойти и обнять Куинна, но знает — не позволит, его же тошнит от жалости к себе. А ещё хочется не просто заплакать — завыть. «Ты виновата, виновата, виновата». — Куинн, ты не… — попытка хоть как-то смягчить, но Куинн только раздражённо машет здоровой рукой, не нужны ему нелепые утешения. Кэрри снова молчит. Нервно рисует каблуками прямые линии на грязном полу. Мёрзнет, прячет ладони в карманах. Разумеется, и мысли не допускает встать, уйти. Иронично, а ведь она знает, как всё развивалось бы, ночуй Фрэнни дома: всё равно сидела бы тут, разве что добавилась бы смс-ка няньке «прости-прости-прости, у меня работа, твоя ночная — вдовое дороже», а в мыслях — моральный долг Кэрри перед девушкой растёт быстрее чем внешний долг США перед Китаем. Кэрри умеет расставлять приоритеты. В приоритетах, конечно, дочь. Но в данный момент всё просто: Фрэнни сейчас в безопасности, а похороны Куинна уничтожат охуенно большую часть её и без того больного рассудка. Желудок заводит песню умирающей касатки, Кэрри, ойкнув, прикладывает ладонь к животу. Она вообще сегодня ела? Не помнит. Кажется, да, утром чай пила. Куинн косится на неё и вздыхает. Достаёт из кармана куртки упаковку Эм Энд Эмс, помятую, как их жизни. — Держи, — он протягивает сладости Кэрри, губы изгибаются в почти извиняющейся улыбке. Извиняться надо Кэрри, долго, наверное, годами, пока Питер не поверит в её искренность, и что не чувство долга ей теперь двигает (разумеется, не только, всё куда глубже, сложнее, и нет времени разобраться в себе, всё запутанно), и что настаивала перед Солом и Адалом, не хотела приносить в жертву его здоровье ради миссии — но всё это пустые слова. Она присаживается рядом. Они плечом к плечу, и становится теплее, спокойнее, хоть напряжение, взаимные обиды никуда не исчезли. Кэрри жуёт шоколадные Эм Энд Эмс вместо ужина, вместе с Питером смотрит в тёмные окна дома напротив. И думает: не приведи господь ей придётся по-настоящему расставлять приоритеты между жизнями Куинна и Фрэнни.