Договор

      Домой она пришла уставшая, но довольная.       Настенные часы с весёлыми феечками на циферблате показывали пять минут первого — похоже, стрелки продолжили свой вечный бег по кругу аккурат с того самого момента, как Петунья, вернувшись, переступила порог спальни.       Будто и не уходила никуда…       Впрочем, она и ожидала чего-то подобного, так что, скорее, удивилась и расстроилась бы, обнаружив, что уже полшестого утра, и совсем скоро родители разбудят их с сестрой завтракать. Она ни за что не выспалась бы за какой-то жалкий час или полтора…       Улёгшись и чуть-чуть поворочавшись под тонким летним одеялом, девочка с минуту раздумывала над тем, стоит ли ей теперь креститься перед сном, или магия скверно сочетается с крестным знамением? Является ли колдовство грехом, и не испортится ли обретённый ею весьма подозрительным образом дар от чтения молитв и воскресного посещения церкви с родителями?       У сестры одно другому не мешает, и присутствие на богослужениях никак не воспрепятствовало возможности раскачивать качели магией, но Лили-то ни с кем договора не заключала, а своей Силой владела от рождения. Стоит ли учитывать пример её или Северуса, при таких различиях в стартовых условиях?       Не сумев самостоятельно прийти к однозначному ответу, она решила задать все эти животрепещущие вопросы Альвине. Завтра, конечно, когда та снова появится, чтобы продолжить обучение.       Мысли нетерпеливо, как заскучавшая пичужка, перескочили на другое: первый урок прошёл плодотворно, и теперь у Петуньи наконец-то имелись неопровержимые доказательства того, что таинственный Господин Зеркало, пожалуй, в наименьшей степени изо всех людей во всём мире походивший на скромного торговца зеркалами, действительно выполняет свою часть сделки.       И пусть старшая из сестёр Эванс ещё не стала могучей волшебницей… понятное дело — ей придётся долго, старательно учиться, упорно работая над собой, чтобы сбылись все мечты, ставшие предметом договора.       Не важно.       Главное — начало положено.       Она научилась зажигать в ладони огонёк.       Нет, совсем не такой жизнерадостно-светлый, как у сестрицы, когда та в последний раз хвалилась своими успехами. Лили заклинанию с непонятным, но забавным названием «люмос» научил этот её вредный и неряшливый кавалер, Снейп, и было оно фонариком, довольно ярким и практичным, когда надо что-то отыскать в кладовке или спуститься в погреб, где перегорела лампочка. Вот только для «люмосов» нужны были палочки, которых у сестёр пока не было, а просить инструмент у Северуса Петунья не станет.       Девочка откинула одеяло. Села. Выпрямилась, как струна.       — Вытянуть руку, расслабить её, и зачерпнуть… — шептала она. — Теперь… о-о-ох… больно… Aine verseos! Снова серебристый — почему? Что же тут неправильно? Я путаю жест? Или формулу? Aine verseos! И-и-и-уф-ф! Теперь он красный, и в животе болит.       Волшебство причиняло крайне неприятные ощущения.       Стоило лишь втянуть чуть больше, чем следовало, слишком быстро отдать, допустить малейшую ошибку в жестикуляции или задержать Силу внутри себя, как случались болезненные спазмы, лопались в носу или ушах сосуды, ныли зубы, скручивало желудок. Альвина и Шарик утверждали, что так и должно быть, это, дескать, типичная женская реакция у человеков, и надо просто перетерпеть, привыкнуть.       Однако боль от магии странным образом сочеталась с блаженством, она была той ценой, которую Петунья готова была платить.       Интересно, у сестры тоже так? Или у волшебных палочек всё-таки есть свои преимущества, как бы скептически ни относились к ним странные петуньины учителя?       Огоньки у старшей Эванс получались безо всяких палочек, хотя она, ещё не наловчившись, явно делала что-то не так, и те загорались всякий раз другими, разными, непохожими даже между собой: то мертвенно-бледными, холодно-синеватыми, то осенними тускло-багряными, как опавшие кленовые листья, то золотисто-весёлыми, как язычок пламени из летнего костра, то зелёными или фиолетовыми, то искрящими, как бенгальские огни, — в самый раз для гирлянды на рождественскую ёлку… Они не обжигали кожу и напоминали ей те искорки далёких городов, что вместе со стремительными силуэтами мотыльков мелькают во тьме за окнами мчащегося сквозь ночь поезда.       Это сходство Петунью нисколько не огорчало, скорее уж наоборот: она с самого раннего детства обожала, путешествуя на лето к бабушке, засыпать на спальной полке, глядя в краешек окна возле стола. Неярко горел на потолке мутный овальный светильник, освещая жёлтым светом мерно раскачивающийся вагон; негромко и неразборчиво шептались о чём-то соседи за фанерной перегородкой; размешивая сахарный кубик, звенел ложкой о гранёный стакан в серебристом подстаканнике сухонький старичок на боковом месте, вздумавший на ночь глядя попить чай… Стараясь не шуметь, уходили в сторону тамбура пассажиры, но чаще всего вскоре возвращались обратно; басовито, заглушая монотонно-усыпляющий перестук колёс, всхрапывал отец; пытаясь заснуть, беспокойно ворочалась сверху мать, укутавшись в одеяло и отвернувшись лицом к стенке; и только Петунья, устроив из подушки высокий холмик у окна, всё смотрела и смотрела через стекло на эти таинственные светлячки, и думала, что когда-нибудь побывает возле каждого из них.       Если и нужно старшей Эванс бессмертие, как у коварных, но заведомо обречённых злодеев из маминых сказок, — то зачем, если не для того, чтобы путешествовать и навестить все-все города и деревни, старинные поместья и даже одинокие домики смотрителей на переездах, где ночью горели те самые загадочные огни?       К тому же, вся эта разноцветная магическая иллюминация уж точно лучше, чем самый первый, что у неё получился — угольно-чёрный, своим «светом», если это вообще можно так назвать, не освещавший, а затенявший всё вокруг.

***

      Вечерело.       Она стояла у обочины, рядом со старой высокой берёзой и лежащим на щебёнке велосипедом.       Что она вообще здесь делает — одна, вдали от города и родителей?       По обе стороны от серой асфальтовой ленты, за стоявшими вдоль узкой просёлочной дороги деревьями, раскинулись золотистые поля. Пшеница? Может, раз уж она всё равно тут очутилась, сорвать несколько колосков для букета? И веточку вон той акации. А дома их поставить в вазочку…       Красиво ведь будет!       А в какую сторону ехать, чтобы добраться до Коукворта? И как долго? Уже темнеет, а ночью будет страшновато… Не то чтобы она боялась темноты, но тут ведь нет ни домов, ни фонарей… Хотя, она ведь теперь может осветить себе путь заклинанием!       С другой стороны, будет больно — надолго ли хватит её терпения и силы воли?       Добавив к букету из колосьев какие-то синенькие полевые цветы, чьи соцветия были очень похожи на водосбор, только, видимо, дикий — совсем крохотный и хрупкий, да ещё сорвав немного стебельков с маленькими белыми ромашками, вроде лекарственных, Петунья вернулась к велосипеду.       Предчувствуя наступающие сумерки, в траве оглушительно стрекотали кузнечики, заливисто щебетала в невысоких кустах жимолости какая-то птица, из зарослей ивняка ей вторила другая; высоко над землёй носились стрижи, а между кронами в лесополосе сновали летучие мыши.       Тучи на вечернем небосклоне изрядно напоминали огромного, длинного и пузатого крокодила. Расставив короткие толстые лапы-облака в стороны, небесная рептилия царственно плыла в закатном небе, как обыкновенный кайман по телевизору — в тёплых водах тропической реки, и края её пухлого белого брюха золотились в последних лучах багряного солнца.       Летучее чудище, возникшее по затейливому капризу атмосферы, раскинулось почти на половину горизонта — от ноздрей до кончика гребнистого хвоста, и явно намеревалось пролететь вдалеке, оставив в стороне просёлочную дорогу меж полями; однако стоило лучам, прорвавшимся сквозь узкую щель в облаках на морде колосса, напоминавшую прикрытый веками глаз, причудливо преломиться и осветить обочину, а заодно и остановившуюся на ней Петунью, как, видимо, там, в вышине, изменилось направление воздушных потоков: титанический облачный фронт стал разворачиваться, изгибаясь всем телом, словно невероятно огромная разумная и хищная тварь, заприметившая беззащитную добычу и устремившаяся к ней.       Девочка, сжимая в ладони стебельки букета, зачарованно следила за метаморфозами на небе. Она сомневалась, что именно её скромная персона могла бы заинтересовать облачную рептилию, будь та действительно живой, однако туча, приближаясь, спускалась всё ниже и ниже, чернея с каждой минутой. Неужели пойдёт ливень? Тогда надо не мешкать — сесть, наконец, на велосипед и поспешить домой: Петунья любила смотреть на бушующую грозу, но предпочитала комфортно и безопасно делать это из-за оконного стекла.       Поднялся сильный, порывистый ветер, кидая в лицо острую, колючую пыль, сорванные с ветвей листья и сухую траву; ласточки, покинув высь, летали над полем у самой земли; смолкли пичуги, щебетавшие в кронах, затаились даже насекомые, обитатели зарослей густой травы.       Казалось, что заслонившая солнце многотонная туша, образованная множеством облаков, столь стремительно примчавшись сюда от горизонта, уже вот-вот зацепит деревья на холме невдалеке, за оврагом и речушкой, а клубящимся подбородком заострённой, как у гавиала, крокодильей морды коснётся верхушки повислой берёзы, возле которой так и стояла, замерев, Петунья.       На пыльный асфальт упали первые тяжёлые капли.       Девочка испытывала какой-то болезненный интерес: что же случится, когда колоссальная, налитая водой и явно грозовая туча столкнётся с землёй?       Ударит гром?       Начнётся наводнение?       Облака разольются по низине и превратятся в седой вечерний туман?       Реальность превзошла самые смелые ожидания: на серой морде чудовища внезапно распахнулись округлые просветы-глаза, сквозь которые полыхнуло недобрым алым светом зарево закатного светила.       Широко распахнув тёмно-лиловую клыкастую пасть и окутавшись ветвистыми разрядами молний, зверь чудовищной воронкой смерча рванулся к земле, уже не скрывая свои намерения.       Петунья отчаянно закричала.       — Так и поседеть можно, — вытерев рукавом пот со лба и прерывисто вздохнув, проворчала она, бездумно глядя на серое полотнище потолка. Снова засыпать было страшно: вдруг кошмар продолжится, и она опять окажется там, у кривой берёзы?       — Что тебе снилось? Кошмар? — лениво поинтересовался женский голос из-под кровати, и Петунья вздрогнула.       Да какое там — натурально подпрыгнула, едва не свалившись с постели на пол.       — Ты меня так до инфаркта доведёшь! — пытаясь унять бешено колотящееся в груди сердце, укоризненным тоном произнесла она фразу, которой мама частенько комментировала проделки самой же старшей дочери. Что такое «инфаркт», девочка не знала, однако ей показалось, будто именно в этот момент она была наиболее близка к пониманию и осознанию…       — И всё же, — Альвина запрыгнула на кровать — лёгкая и невесомая, как призрак, как ночная кромешная тень, она нагло разлеглась у подушки, растекаясь в сумраке чернильным пятном, и уставилась на ученицу горящими серебром глазами без зрачков.       — Рассказывай! Сны могут быть опасны.       — Мне приснилось, что на меня напал крокодил. Огромное облако на половину неба. Теперь-то звучит глупо, да, но во сне это выглядело очень страшно.       — Туча-крокодил, говоришь? — задумчиво переспросила странная кошка, которая вовсе не кошка, а друг семьи. — С ним я справлюсь, если понадобится. Не волнуйся. Откроешь нам свои сны?       — Ну… — Петунья на миг засомневалась, однако, вспомнив приснившийся кошмар, решительно кивнула. — Ладно! Что для этого нужно?       — Только твоё согласие. Спи.       Спать?! Серьёзно?! Да она просто не сможет сейчас заснуть!       Кстати, у неё ведь накопились вопросы…       — Aine verseos! И-и-и! — скривившись от боли, но подсветив спальню изумрудно-зелёным, как сигнал светофора, огоньком, Петунья повернулась к кошке. Свет тонул в короткой чёрной шерсти без остатка, не образуя ни единого блика.       — Не вой, — фыркнул из-под стола пёс. — Чего ты ожидала, когда лёжа-то колдовать принялась? Движение неправильное получилось. Терпи, со временем приучишься безошибочно исполнять. И закалишься. Как там… иммунитет наработаешь.       — Это необходимо, — подтвердила кошка, — все сколько-нибудь толковые чародейки вашей расы через это проходят. Хм, практиковаться дома — лишнее, но — ладно, всё равно не заснёшь ведь, пока не утомишься. Тогда изучим Aine aen aenye. Им ты тут ничего случайно не разрушишь, к тому же — пока практикуешь под нашим контролем. Видишь тень на стене, справа от часов?       — Вижу. А секундная стрелка снова остановилась! Ты остановила время?       — Не за стрелками следи, а за тенью. Встань на ковёр и повтори её жест…

***

      — А креститься перед сном мне можно?       — Можно, — терпеливо ответила кошка-не-кошка.       — А в церковь ходить по воскресеньям?       — Сколько угодно.       — А я правильно почуяла, что на заборе у калитки итер… опять забыла, как их там называют.       — Интерсекция. Называй это жилой, проще запомнить будет. Да, ты верно заметила, там есть жилка. Небольшая, но тебе пока хватит.       — А почему соседский кот постоянно там сидит? Он её чует, что ли?       — Да. Все кошки её чувствуют. Единственные животные в вашем мире, если не считать драконов, единорогов и прочих магических тварей, способные ощущать и поглощать Силу.       — А зачем она кошкам?       — Не знаю. Никогда не интересовалась.       — А ты поэтому выглядишь как кошка?       — Нет.       — А почему тогда?       — Этот облик для тебя привычен и не кажется угрожающим.       — А вы с Шариком когда-нибудь покажете, как выглядите на самом деле?       — Возможно.       — А мистер о’Дим — демон? Или… бог?       Под столом, где лежал пёс, что-то коротко бухнуло — то ли смех, то ли лай.       — Ох уж эта человеческая страсть всё вокруг классифицировать… — зевнула, изогнув спину и выпустив когти, Альвина. — Или — или, третьего не дано? И, кстати, неужели ты веришь в Создателя, Сатану и всё такое? Насколько мне известно, почти все ваши волшебники — убеждённые атеисты, да и среди обычных людей таковых большинство.       — Ну, это странно. Наверное, как раз магам-то сомневаться в рукотворности мира не стоило бы. Если вот даже я могу зажечь заклинанием свет… ну, ладно-ладно — пока ещё только огонёк, а Господин Зеркало — остановить время, то почему бы кому-то не суметь создать планету? Или попроще — жизнь на планете…       — Твои рассуждения не лишены определённой логики.       — И всё же, вы не ответили на вопрос. Господин Зеркало — он кто?       — Ответила, просто ты не поняла ответ. И не поймёшь. Смотри, стрелки снова бегут — спи.       — Но…       — Мне тебя усыпить, или сама успокоишься?       Петунья обиженно замолчала, насупившись, но всё-таки легла, уставившись вверх.       Впрочем, надолго обиды не хватило. Поспать и в самом деле не помешает — тем более, что воспоминания о кошмаре поблекли, и попасть в него снова уже вряд ли удалось бы.       Девочка зевнула, прикрыв рот ладошкой.       Как же тут тихо, спокойно и безмятежно…       После чудовищного небесного ящера крадущиеся по стенам и потолку размытые тени казались такими родными, уютными и почти родственными, что она чувствовала себя в безопасности. Под охраной.       И уснула.       Ей снились кошки.       — Тунья, просыпайся! Пора завтракать! И не забудь, сегодня с утра у нас уборка! — отец, заглянув на мгновение в комнату, тут же ушёл, прикрыв за собой дверь.       Ах, ну да, воскресенье же.       Девочка зевнула, потянувшись. Какое чудо — эта власть над временем! Как бы ни устала, проведя, по ощущениям, едва ли не сутки на пустыре под старым дубом, обучаясь колдовать, а потом ещё и заучивая заклятье в собственной спальне — и всё равно отлично выспалась! Надо будет потом, когда доучится и станет взрослой, могучей и опытной колдуньей, попросить Альвину или мистера о’Дима научить её заодно и останавливать время…       Стянув с себя пижаму, она надела платье и принялась застилать кровать.       Уборка — это не беда. Старшей дочери миссис Эванс почему-то всегда нравилось наводить порядок в комнате, и даже возиться во дворе, выдёргивая сорняки из клумбы и между кустиками малины. Это её успокаивало, да и родителей радовал такой трудовой энтузиазм.       А вот сестра, небось, разочарована и пребывает в скверном расположении духа: ей определённо не удастся раньше обеда повидаться со своим немытым кавалером.       — Хи-хи, да это же просто праздник какой-то! — достаточно представить недовольную физиономию Лили за завтраком, чтобы настроение, и без того отличное, стало просто великолепным.       Впрочем, чего ей теперь-то с сестрицей воевать? Они же обе станут волшебницами, причём она — даже на год раньше, и нет больше повода для зависти и ссор.       Вот только говорить об этом маленькой рыжей задаваке пока ещё рано: пусть для Лили и родителей будет сюрприз, когда Петунье придёт письмо из Хогвартса. Остался целый год и ещё месяц — ужасно много, но она — сильная, вытерпит — возможность увидеть их лица при виде приглашения на учёбу того определённо стоит!       Разгладив покрывало и убрав пижаму в шкаф, девочка направилась к двери, мимоходом бросив взгляд на окно…       И замерла.       В центре письменного стола, справа от настольной лампы, стояла мамина хрустальная вазочка с колосками и полевыми цветами.