Да несчастье помогло

POV - Ирина. Утром безбожно просыпаю на работу. Телефон ночью окончательно вырубился и будильник не сработал. В комнату всовывается голова Сашки. - Ты почему еще не в школе?! – сходу набрасываюсь на него. - Да… иду сейчас! Там домашний с семи утра разрывается, с работы тебе звонят. - Ты что не мог меня разбудить?! - Знаешь, что! Ты… - сын кажется еще что-то хотел добавить, но хлопнул дверью – сначала моей, а потом и входной. В отделе ЧП с утра пораньше – какой-то идиот открыл стрельбу в парке из боевого пистолета в шесть утра. Трое раненных, один труп. Вот так вот – человек вышел на утреннюю пробежку с собакой. Объявлен план перехват, все силы брошены на поимку стрелка, усилены меры безопасности в общественных местах, и т.д. и т.п. Начинаю метаться по комнате в поисках чистой рубашки, которая нашлась в ванной, в куче постиранного белья. Во время глажки сильно обжигаю руку, и в этот же момент вспоминаю, что мне, кажется, приснился звонок от Глухарева. Бросаюсь к телефону и нет, мне не кажется. Звонок действительно был. Только вот я совсем не помню, о чем мы говорили. Попытки привести память в порядок приводят к головной боли, которую только усиливает кровавое место преступления, не выспавшиеся, и от того дерганные, опера, и Захаров, пообещавший сам нас всех перестрелять, если мы к вечеру не поймаем «этого урода». Приказ генерала был исполнен – правда до этого еще последовала мини-драма с захватом заложников, раненный в руку опер, и совсем уж осатанелый от злости и напряжения Карпов. - Этого шизика СК забирает, оказалось, что у него ментовское прошлое, - сообщаю Карпову, выходящему из допросной с засученными рукавами. – Вы там как, его не сильно подпортили? - Кого-то это будет волновать, Ир? - Да, ты прав. И вообще, баба с возу… - Хоть какая-то польза от баб! – подытоживает Стас. – Все, я спать. Меня нет. Смотрю вслед удаляющемуся начальнику оперов, но почему-то мой взгляд, который был на уровне его спины, сползает вниз, так, будто я враз стала ниже ростом. Оглядываюсь и меня охватывает ужас – вокруг меня Антошин, Тарасов, два ППС-ника, дежурные и все смотрят сверху вниз, все они огромного роста. Быстро возвращаются ноги Карпова, ко мне приближается его лицо, которое что-то говорит, но не могу разобрать, что именно. Какая-то сила толкает меня вверх, отрывает от пола, теперь я вижу стены, потолок, чьи-то плечи. Все раскачивается, убаюкивает, затягивает в сон… Затем первое, что слышу, голос Стаса. - Уже второй обморок. - Третий, - вставляет голос Антошина. - Выйдите, пожалуйста, - просит третий голос, на сей раз женский. В больницу ехать наотрез отказываюсь, но врач неумолима и убедительна. - Тогда я сама пойду, не нужно меня волочь на этих ваших носилках. Медичка вздыхает. - Ну, во-первых, вы под капельницей. Во-вторых, у вас вся одежда мокрая – кто-то тут постарался и на вас почти графин воды вылили. В-третьих, есть шанс, что вы не дойдете, давление низкое очень. - А, в-четвертых, Зиминух, я коридор зачистил, так что никто вынос тела наблюдать не будет, - заявляет откуда-то сбоку Карпов. Ясно. На него ничьи приказы, кроме собственных, не распространяются. Иногда еще мои. Но, если так пойдет, мои приказы в этих стенах вообще могут смолкнуть. Что со мной?! Как-то мне страшно… И как оказалось, не зря мне было страшно. Вердикт врачей огорошил, впечатал в кровать, практически опять отправил в обморок. Острая анемия и нервное перенапряжение на фоне беременности сроком пять недель! - Нужно предпринимать срочные меры, мамочка. Конечно, если хотите сохранить малыша. Поэтому денек хотя бы у нас побудете, а там будем решать уже комплексно, вместе с гинекологом и терапевтом, - сообщает «добрый доктор Айболит». - Только не говорите никому… - еле выдавливаю из себя. - Ваше право… ВОТ ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ?! Уверена, что это произошло в тот день, когда незадолго до Питера Глухарев зашел «попрощаться». Ненавижу его! Ненавижу! Он поступил со мной, и теперь уже не только со мной, как Сашкин отец. За что мне все это? Почему я заслуживаю такой судьбы, такого отношения к себе? Пока лежала под капельницей, в голове проносились тысячи вопросов – о работе, о Сашке, о маме… Странно, но мыслей об аборте не было. Только жгучая обида. Мы с малышом не нужны Сергею, которому дороже какой-то чужой ребенок от какой-то залетной Анны. Да, нет, я не права... Ребенок Глухареву как раз-таки нужен. Ему не нужна я. Он это доказал со всей очевидностью. И когда мне наконец возвращают телефон, и он оживает звонком Глухарева, я совершаю странную, немыслимую для себя вещь. На его вопросы: «Как ты? Почему к тебе не пускают? Может, скажешь уже, наконец, что случилось?», я вдруг ляпнула совершенно умирающим жалким голосом: - Глухарев, плохо все… Еще будут делать тесты, но врач сказал, мне недолго осталось. От силы месяцев восемь… Умираю я. От безумной лжи, приправленной обидой, гулко заколотилось сердце и глаза заволокло туманом. В трубке повисло молчание. Что и требовалось доказать. Я медленно вырубила телефон. Иди ты к черту, Глухарев!