Бусинка

— Прошу вас, сэр, — миловидная медсестра, упакованная в белый халат и такой же больничный чепчик, поднялась навстречу Джареду, едва он переступил порог палаты. — Здравствуйте, Дорис, — с каменным выражением лица проронил тот, подходя к кровати. — Как сегодня наш пациент? — Как обычно: тих и спокоен. Совсем не доставляет хлопот. В сложившейся ситуации это, конечно же, была шутка, однако такой невесёлой и горькой, что Джаред лишь грустно ухмыльнулся. Он бы отдал всё на свете за то, чтобы услышать что-то другое. Но, к сожалению... — Я побуду с ним немного, — проронил он чуть слышно. — Так что вы можете передохнуть. Медсестра слегка кивнула и, понимая, что этот человек хотел побыть наедине с братом, беззвучно выпорхнула за дверь. А Джаред приступил ближе, уселся на стул у изголовья больного, вгляделся в родные черты. — Привет, братишка. Как ты? Безжизненный голос, в глазах — боль и горечь, и тягучее безмолвие в ответ. Странные это были беседы. Односторонние. Как монологи. Но Джаред к ним уже привык. В последнее время он появлялся здесь часто. Сидел вот так вот на стуле, рассказывал брату все новости за день и уверял, что всё будет хорошо. А тот не отвечал. Не мог. Да и кто знает, слышал ли. Ведь по настоянию доктора Чериша он был погружён в искусственную кому. Как единственный способ пережить время ожидания. — Вот уже два месяца, как я вижу тебя только спящим. Когда-то я любил смотреть на тебя во время сна, а вот сейчас... Сейчас мне так хочется услышать твой голос! Так хочется посидеть в обнимку, поговорить о разных пустяках. Знаешь, когда на концерте я слышу за спиной барабанные ритмы, мне всё кажется, что ты, как и прежде, сидишь за установкой. В перерывах между песнями постукиваешь палочкой по коленке, прислушиваешься к разным глупостям, которые я говорю в зал. И на минуту я оживаю. И даже забываю, что это сейчас невозможно. А потом оборачиваюсь, вижу того, кто тебя замещает, и... Нет, он парень хороший. И играет неплохо. Но... никто не чувствует ритм так, как ты. Вернее, никто не чувствует меня так, как ты. Хотя... дело не в этом, — Джаред вдруг припал к руке брата и, спрятав в ней лицо, проронил страдальческим тоном: — Что я говорю? Просто он не ты! А без тебя группа не группа, концерты не концерты, а я не я... Господи, Шеннон, как ты мне нужен! Без тебя я не могу жить той жизнью, в которую верю! И он умолк. Лишь тишина стала свидетелем излившихся откровений, которые, впрочем, звучали здесь почти каждый день. А всё случилось чуть больше двух месяцев назад, в тот роковой день, когда Шенн возвращался домой после очередного тура. Братья вели довольно деятельную жизнь, поэтому не всегда летали вместе. Вот и в тот раз старший возвращался один, и по дороге из аэропорта его такси слетело с трассы. Таксист погиб на месте. Лето же остался жив, но получил травму, которую в медицинских кругах называли несовместимой с жизнью. Да и как ещё это могло называться, если костный мозг перестал вырабатывать стволовые клетки, образно говоря, превращая кровь Шенна в мёртвую жидкость? А без обновительных процессов в ней долго ли человек мог протянуть? Наверное, столько же, сколько без мозга или без сердца. Ситуация выдавалась безнадёжной. Джаред с Констанс были в отчаянии, а труженики медицины, призванные бороться до последнего вздоха, лишь беспомощно разводили руками и сокрушённо качали головой, отводя Шенну мизерные сроки. В ту минуту Джаред их возненавидел. За их трусость, за лицемерие, за бездушие и бесчеловечность. За то, что они не оправдывали ни людских чаяний, ни гордого звания врача. Но, как часто бывает, даже среди стаи волков всегда найдётся белая ворона, не боящаяся плыть против течения. Дверь в палату вновь распахнулась, и на пороге возникла всё та же медсестра. — Простите, мистер Лето, доктор Чериш узнал, что вы пришли, и просит подняться к нему в кабинет. — Хорошо, Дорис. Сейчас иду. Она опять спряталась в коридоре, а Джаред наклонился к Шенну поближе и проронил ещё тише: — Слышал? Этот упоротый гений желает меня видеть. Наверное, есть новости, о которых он хочет сообщить. Кстати, он говорит, что спасти тебя можно. И даже выискал весьма интересный способ, в котором главная роль отводится мне. Интересно, как он его определил? Но, знаешь, Шенн, я ему верю. Он вон какие творит чудеса! И я сделаю всё, что он захочет. Я расшибусь в лепёшку, но вытащу тебя оттуда! Я буду бороться, пока есть хоть крохотный шанс... А сейчас я тебя оставлю. Надеюсь, на этот раз профессор скажет что-то оптимистичное, что, наконец, согреет моё озябшее сердце. Он поправил на брате одеяло и, неспешно поднявшись, направился в хорошо знакомый кабинет. Как раз доктор Чериш и был той белой вороной, которая переключила внимание на себя и которая даровала не хотевшую угасать надежду. Он хорошо знал семейство Лето, поскольку был другом детства самой Констанс. Когда-то они вместе учились, бегали на концерты и интересовались тем, что на тот момент предлагала жизнь. Затем он уехал учиться, освоил медицину и достиг профессорских высот. Но главным его достижением стала его частная клиника, которая обрела известность не только в Штатах, но и за рубежом. Её отличительной чертой была смелость. Подобрав штат таких же энтузиастов, оснастив заведение новейшей аппаратурой, наладив внутренний механизм понимания и дисциплины, профессор вступал в игру там, где традиционная медицина испуганно пасовала. Он брался за самые безнадёжные случаи и часто выигрывал борьбу. На момент, когда с Шенном случилась беда, этот человек был в отъезде, но по первому же звонку Констанс бросил все дела и примчался. Обследовал пациента, провёл кучу тестов, изучил все аспекты... И вынес вердикт: спасти Шенна можно! Нужно лишь пересадить ему костный мозг. Завернув налево, Джаред вышел к лестнице и устремился вверх по пролёту. В нынешнее время пересадка костного мозга уже не вызывала такого страха, как раньше: исследования этого вопроса продвинулись вперёд, люди узнали о нём гораздо больше, и сам процесс казался уже делом привычным. К тому же практика показала, что он имел положительный эффект и даровал больным шанс вернуться к жизни. Нужно было лишь соблюсти обязательное условие: найти подходящего донора. По злой иронии судьбы ни Джаред, ни Констанс для этого не подходили, а в базе данных таких кандидатов не нашлось. Но Чериш, не привыкший сдаваться, нашёл ещё один выход: каким-то немыслимым образом, смешанным с решением генетических задач, он вычислил, что прекраснейшим донором мог бы стать... ребёнок младшего брата. Причём с высокой вероятностью приживления транспланта. Как он это определил, Джаред понять не мог. Иногда ему казалось, что этот человек просто сумасшедший. Или незаурядный гений. Что, в общем-то, одно и то же. Но как бы там ни было, а это стало той спасительной соломинкой, за которую отчаявшиеся люди ухватились из последних сил. Правда, для того, чтобы ребёнок появился, требовалось время, а состояние Шенна ухудшалось каждый час. Поэтому его погрузили в кому, за ходом которой осуществлялся непрерывный медицинский контроль, а вопрос с наследником младшего Лето принялись безотлагательно решать. И, надо отдать должное доктору Черишу, справлялись с этим со знанием дела. Правда, до сих пор результатов это не дало. Как известно, оплодотворение суррогатной матери в лабораторных условиях было процессом сложным и редко удавалось с первого раза, поэтому попытки повторялись, а доктор не терял надежд. И вот сегодня, сейчас, он хотел Джареда увидеть. А это значило, что собирался что-то сообщить. Интересно, что именно? Пройдя по коридору, Лето остановился у кабинета и, неслышно переведя дух, толкнул дверь. Профессор был не один. Сидя на диване у темнеющего вечернего окна, он о чём-то беседовал с Констанс, которая, завидев сына, поднялась. — Здравствуй, сынок, — шагнула ему навстречу. — Здравствуй, мама, — поцеловал её в щёку тот. — Ты тоже здесь? — Да. Доктор Чериш попросил и меня приехать. — Зачем? — и Джаред подозрительно повёл бровью. — Что-то случилось? — Погоди, сынок. Давай сядем. Сейчас он всё объяснит. Джаред внутренне напрягся, предчувствуя, что разговор будет нелёгким, и скользнул взглядом по профессору, пытаясь в этом разубедиться. Однако по его непроницаемому виду вряд ли можно было что-либо разобрать, тогда как Констанс — взволнованная, печальная, с залёгшими под глазами тенями —выдавала себя с головой. Впрочем, в последнее время она не бывала спокойной. Ведь как можно было ею оставаться, когда твой ребёнок пребывал на краю? Джареду тоже было трудно. За минувшие месяцы он весь извёлся: похудел, изнервничался, стал раздражительным и злым. В его когда-то задорном взгляде блуждала тревога, в обычно мягких жестах — сухость и скупость. А пленительная улыбка, раньше довольно часто касавшаяся губ, теперь оживала только на фото, помнивших прошедшие дни. А как по-другому? Чему было радоваться, когда на плечах лежал такой непосильный двойной груз: страх потерять любимого брата и ответственность от возможности его спасти? И пусть по жизни Джаред привык решать головоломки, но всё же на этот раз его судьба явно перестаралась. — Да-да, садитесь, — отозвался доктор, в знак приветствия пожимая Джареду руку. — И давайте поговорим... Я знаю, Джаред, ты навещал брата. — Да. — Не волнуйся, с ним всё в порядке. Я лично за этим слежу. — Я знаю, док, — тот бросил на маму быстрый взгляд и тут же себя поправил: — То есть мы знаем. Но давайте обойдёмся без предисловий. — Действительно, Эдвард, — поддержала Констанс, — перейдём сразу к делу. Чериш согласно кивнул, жестом пригласив Джареда присесть рядом с мамой, а сам уселся за свой рабочий стол. — Хорошо, давайте — без околичностей. Итак, поскольку в случае Шенна аутологичная трансплантация костного мозга невозможна, сингенная исключается, а аллогенная от неродственного донора из-за неимения самого донора пока недоступна, остаётся лишь чисто аллогенный вариант. — Доктор, а нормальным языком говорить нельзя? — слегка язвительно произнёс Джаред. — Боюсь, обычные люди вас не понимают. — Джаред! — тут же вполголоса пожурила его мама. — Нет-нет, Констанс, он полностью прав: непосвящённому человеку медицинскую терминологию понять сложно. Просто я волнуюсь и забыл об этом. Ладно, опущу ненужное и попробую — проще. За минувшее время мы немало потрудились над проблемой искусственного зачатия ребёнка Джареда. Так как этот процесс не так быстр, как хотелось бы, — а время нас поджимает, — мы привлекли к нему сразу нескольких суррогатных матерей. А именно три. На самом деле это очень много, поскольку из всех претенденток нам пришлось отобрать лишь тех, которые подходили по генотипу. Ведь чтобы пересадка нам удалась, необходимо добиться максимально возможной степени совместимости донора и реципиента. — Эдвард, — на этот раз осекла доктора мама, — мы же договорились. — Ах, да. Хорошо, хорошо. Так вот. К сожалению, должен признать, что ни одна из претенденток не забеременела. — Ни одна? — сорвалось у мамы с губ. — Из троих? — Ни одна. Так что мы сейчас практически на той же позиции, что и два месяца назад: в самом начале. — Но, — по лицу младшего Лето заметной тенью прошлось беспокойство, — время-то идёт. С такими темпами мы не решим проблему. — Боюсь, данным способом мы вообще её не решим. — Что? - удивилась Констанс. — Чего? — не понял Джаред. — Как это не решим? Что это значит? — Видите ли, когда мы остались с носом в первый раз, я списал это на разного рода причины. Вплоть до случайности. Но когда это повторилось опять, мне пришлось изучить всё досконально. Чериш на минуту умолк, задумчиво потупив взор и подбирая правильные слова для дальнейших объяснений. И, видя его колебания, мама не выдержала: — Эдвард, пожалуйста, не томи. Говори всё, как есть. Мы хотим знать правду. Почему эти женщины не могут зачать? — А как вы думаете, в чём может быть причина? — Возможно, неудачно подобранное для этого время? — предположил младший Лето. — Джаред, мы здесь не дилетанты, — возразил док. — Для оплодотворения мы всегда выбираем период овуляции. Ещё версии есть? — Может, с женщинами что-то не то? Бесплодие, женские болезни? — Это тоже исключено. Мы проверяем их до кончиков волос, и я могу с уверенностью сказать, что они абсолютно здоровы. — Ну, тогда..., — Джаред лишь сдвинул плечом, - у меня на этот счёт больше нет мыслей. Задумчиво поджав губы, он затем тоже умолк, не замечая, что глаза доктора неотрывно его изучают. И вдруг встрепенулся, растерянно оглянулся на маму и поднял настороженно-острый взгляд. — Вижу, какая-то мысль всё-таки появилась? — слегка улыбнулся профессор. — Да, но... мне страшно об этом подумать... Неужели со мной что-то не так? — Нет, Джаред, не совсем, — видя, что разговор зашёл в нужное русло, Чериш выскользнул из-за стола и, взяв стул, тоже подсел к дивану. — С тобой также все в порядке. Но твоя семенная жидкость имеет специфическую особенность, встречающуюся не так уж и редко: она является таковой, только пока находится в твоём теле. — То есть? —не понял тот, оглянувшись на маму, чей растерянный взгляд засвидетельствовал такое же затруднённое понимание. — Видишь ли, Джаред, пока эта жидкость в тебе, она обладает полноценным семенем - живым, подвижным, очень активным. Но как только она попадает в пробирку, семя в ней, образно говоря, противится своей участи: опадает на дно и становится мёртвым. Ты понимаешь меня? Понимал ли Джаред? Он был бы рад этого не понимать! — Да, Эдвард, я понимаю. Мои злобные гуманоиды, именуемые сперматозоидами, перестают шевелить хвостами и нагло косят под балласт. — Ну, зачем же так грубо, мой мальчик? — снисходительно улыбнулся доктор, похлопав того по плечу. — А как ещё я могу говорить, узнав, что почти бесплоден? — Бесплоден? Кто сказал: "Бесплоден"? Разве я об этом упоминал? — Нет, но вы дали понять, что оплодотворить моим семенем ни одну из женщин не удастся. — В лабораторных условиях — нет. Но у тебя прекрасные шансы сделать это естественным путём. — Что? — Лето даже рот раскрыл, безмолвно подтверждая, что подобная мысль никак его не посещала; и его голубые океаны-глаза стали походить на две маленькие планеты. — Зачать ребёнка естественным путём? Надеюсь, док, это шутка? — Нет, Джаред, я не шучу. Только так ты можешь сделать это. Тот лишь покачал головой, сомневаясь в правильности того, что слышал, и, вскочив на ноги, нервно заметался из угла в угол. Могло ли такое быть, чтобы это ему не снилось? — Доктор, вы сошли с ума? Признаться, я давно задаюсь этим вопросом. — Джаред! —тут же укоризненно отреагировала мама, на что Чериш лишь возразил: — Ничего, Констанс, всё в порядке. Дай мальчику побуянить. Я отлично понимаю его: столько времени — на нервах, а тут ещё — такой груз! — Не думаю, что вы когда-нибудь меня поймёте! — огрызался тот, захлёбываясь возмущением. — Вам не предлагали выступить в роли быка-осеменителя! Верно? — Фу, Джаред, как же ты груб! — Груб? Мне не до лаконичности, доктор! Мало того, что я вообще вынужден обзавестись ребёнком, тогда как всё ещё не уверен, стоит ли приводить его в этот злой мир, так ещё и такая шняга! — Но в ней нет ничего необычного или противоестественного. — Кроме того, что мне придётся переспать с кем-то! — Конечно. И лучше не один раз. Для пущей уверенности. — О, мой Бог! Это невозможно! — Почему? Только не говори, что всё ещё не знаком с этим процессом, о котором знают даже дети, который является физиологической потребностью и который, кстати, приносит немалое удовольствие. — А то я не знаю! — Ах, всё же знаешь? Тогда почему так упираешься? Я же не прошу тебя сделать это с мужчиной. Глаза младшего Лето вдруг окрасились дерзким блеском, губ коснулась ядовито-презрительная улыбка, и он съехидничал: — А что, от вас и этого можно ожидать? — Джаред! — вновь пресекла сына мама, в отчаянии всплеснув руками.— Мальчики! Господи, перестаньте! Мы здесь затем, чтобы найти выход, а не устраивать петушиные бои! Джаред с этим согласился, потому сделал глубокий вдох и дальше говорил уже спокойнее: — Ты права, мама. Прости меня. Извините, доктор Чериш. — Да ладно, чего там, — безо всякой обиды отмахнулся тот. — Я знаю, что тебе очень трудно. Нам всем сейчас нелегко. Но я предлагаю действенный выход, который даст результат наверняка. — Но есть и другая сторона у этой медали: нравственно-психологическая. Ведь я, получается, должен переспать с кем попало. — Не с кем попало, а именно с той женщиной, которая подходит нам по генотипу. Другими словами, на которую я укажу. Джаред опять застыл с открытым ртом, поглядывая на доктора с мольбой и тихим страданьем. На какой-то миг ему даже показалось, что он снимается в страшном фильме — самом невероятном из всех, встречавшихся до этого момента. И он лишь сумел проронить: — Ну, супер! Просто блеск перспектива! У вас варварские методы, доктор! — Варварские? Ха! С каких это пор излюбленный всеми процесс стал так называться? — Излюбленным он является тогда, когда происходит по собственному желанию, а не по вашей указке. И с женщиной, выбранной мной самим, а не навязанной вами. С невестой, к примеру. — С невестой? У тебя она есть? Тогда пусть она придёт к нам, пройдёт обследование, и, если окажется, что она нам подходит, то... — Да нет у меня никого! — прервал дальнейшие речи доктора Джаред. — Ах, нет? — Чериш на минуту опешил. — Что ж, очень жаль. Хотя, может, оно и лучше: ты сможешь сделать это с другой женщиной, не боясь, что невеста тебя не поймёт. Что же касается выбора, то скажу, что у тебя он тоже будет. — Чего? — Ну, как я говорил, подходящих для тебя женщин у нас сразу три. — Это те самые, что согласились на суррогатное материнство? — Те самые. Уже проверенные и готовые родить ребёнка. И ты можешь выбрать, какую захочешь. Надо же, какой огромный выбор! Нет, всё-таки это не просто дурное кино. Это кино ещё дурнее! — Док, а может, мне ещё групповуху устроить? — Джаред! - такого мама стерпеть уже не могла и прикрыла ладонью лицо, залившись краской. Джареду же и самому было не по себе — настолько, что реакция его была мгновенной. Стоя у темнеющего окна, он тут же с силой грохнул кулаком о косяк и скрипнул зубами. — Чёрт! — просочилось сквозь них вместе с отчаянным вздохом. — Можно я просто сейчас поеду домой, лягу спать и забуду об этом кошмаре?! — А ты сможешь? — подойдя ближе, понимающе положил на его плечо руку доктор. — Нет. Но хотя бы попытаюсь. — Джаред, ты свободный человек и можешь поступать как знаешь. Я не принуждаю тебя ни к чему. Я лишь подсказываю выход. А решать уж тебе. С этими словами профессор отошёл, вернулся за свой стол, стал перебирать какие-то бумаги, а Лето, поглядывая на него со вселенской тоской, перевёл взгляд на маму. Тихая, бледная, с горькой болью, притаившейся в глазах, она была измучена этой бедой не меньше. А может, даже больше его, потому как в её руках не было ключа спасенья. — Скажи, что мне это лишь снится, мама, — шепнул он, глядя на неё с затаённой мольбой. — Я бы очень хотела, сынок, но... мне бы самой кто сказал это. Но если на то, что предлагает доктор, ты не можешь согласиться, не наступай себе на горло. Не надо. В конечном счёте, поиски донора со стороны не прекращаются. Кто знает, может, они и увенчаются успехом. — Я знаю, мама. Однако за минувшие месяцы от них толку — что с гуся вода. А что, если этого так и не случится? Мама и сама об этом думала не раз, но ответ даже для себя боялась озвучить. Поэтому лишь отвела глаза и опустила голову, дабы скрыть блестевшие в них слёзы. — А если бы ты очутилась на моём месте, как бы поступила? Упрямая слезинка всё же сорвалась с её ресниц и, выдавая её с головой, упрямо скатилась по щеке. — Ты задал риторический вопрос, сынок: ответ на него очевиден. Действительно, ответ на него Джаред знал. Как и то, какое же решение в итоге он примет. Собственно, выбор у него был невелик. А если уж совсем точно, то его не было вовсе. Ведь что при подобном раскладе могло перевесить на чашке весов — психологический барьер или жизнь Шенна? Два совершенно разных понятия, из которого одно намного более ценнее другого. — Могу я подумать? — спросил он, вперивая в доктора вопросительный взгляд. — Подумать? Конечно, мой мальчик. Конечно. Вот только время не безгранично. Пожалуйста, помни об этом. Мы уже и так два месяца потеряли. А даже в случае удачи предстоит переждать ещё как минимум девять. Поэтому, чем быстрее ты примешь решение, тем лучше. Джаред лишь кивнул, соглашаясь, и, слегка махнув на прощанье маме рукой, вышел из кабинета. Тяжёлой поступью пробрёл по лестнице вниз, пересёк просторное фойе и, наконец, выбрался на улицу. Что-то стискивало ему грудь, отчего дыхание затруднялось, давящий спазм норовил перекрыть горло. Втянув в себя холодный ноябрьский воздух, он затем выпустил изо рта струйку пара и, подняв ворот кожаной куртки, ступил в вечернюю темень. Миновал больничный двор и вышел в небольшой скверик, где обычно пациенты совершали свой моцион. Сейчас время было поздним, поэтому он пустовал, отдавая сиротливой безлюдностью да перешёптываясь лёгким ветерком в оголившихся деревьях. Джаред ушёл подальше от фонарей и, свернув с центральной аллеи, окунулся в непроглядную тьму, где и уселся на спаренной скамье под большим гордым кедром. Хотелось побыть одному. Хотелось просто вот так посидеть, хоть на миг отрешиться от навалившихся проблем и несколько секунд ни о чём не думать. Подняв голову, он горько вздохнул и посмотрел на усыпанное звёздами небо. Как всё же дивно устроен этот мир: при любом раскладе его картина неизменна. Но умеет преображаться, подстраиваясь под текущий момент. Вот, к примеру, сейчас: на душе — горечь и боль, и звёзды, казалось, тоже грустили. А когда радость плещется через край, они от души смеются. Правда, делали это они очень давно — так давно, что Джаред не помнит. Ведь жизнь его выкинула такую вот шутку, дерзнув решать всё за него. Да к тому же такие вопросы! Наверное, это в отместку за то, что он не думал над ними раньше, откладывал на потом, намеренно тянул лямку. Тогда как в его жизни было столько женщин, завести ребёнка он не отважился ни с одной. Всё оттягивал, думал, что ещё успеет. А по большей части, попросту не хотел. И вот судьба решила всё взять в свои руки и поставить этот вопрос ребром. Да так, что Джареду не отвертеться. И как после этого не верить, что она умеет злобно шутить? Рядышком кто-то беззвучно всхлипнул, Лето оторвался от созерцания звёзд и, резко обернувшись, заметил на соседней лавочке сидящий к себе спиной тёмный силуэт. Судя по вздохам и носовому платочку, белым пятнышком взмывавшим к глазам, женский. Интересно, он давно здесь сидел? С самого начала? Джаред просто не заметил? Или же он только-что подошёл? — Простите, у вас что-то случилось? Обычно он не начинал разговор первым, всячески ограждая себя от внимания со стороны. Но сейчас было темно, его вряд ли мог узнать кто-то, а на душе скребли кошки — так исступленно и когтисто, что хотелось выплеснуть из себя эту боль. К тому же женщине тоже было плохо, и это в какой-то степени роднило их. Всхлипы тотчас прекратились, и незнакомка испуганно оглянулась, видимо, тоже не ожидая, что была не одна. — Да, — кратко шепнула. — Я могу чем-то помочь? — Нет. — Что-то серьёзное? — Очень. И непоправимое. — Даже так? — он помолчал, подумав о том, что ей наверняка было намного труднее, а она тихо произнесла: — Да. Здесь, в этой клинике, умер дорогой мне человек. Ну, конечно. Ведь что ещё непоправимое могло случиться в таком заведении, как это? — Мне жаль, — сказал Джаред от всего сердца. — Искренне жаль. У меня здесь — тоже родной человек. Правда, он ещё жив. — И есть шанс? — Есть. — Тогда используйте его. — Да, но... он странный. — Не важно. Хватайтесь за него и действуйте, пока не поздно. В этом мире всё странно, всё ненадёжно и условно. И по большому счёту всё не важно. Всё, кроме самой жизни. И нет у человека большей ценности, чем эта. Так не лишайте этого дара того, кому можете помочь. Ведь, не сделав этого, вы никогда себя не простите. Женщина поднялась и, не добавив больше ни слова, пошла по тёмной аллейке прочь. А Джаред смотрел ей вослед и ловил себя на мысли, что её устами сейчас говорила сама судьба. Ведь как ещё объяснить тот факт, что глубокая жизненная мудрость была высказана так доступно и просто: самое ценное в этом мире — жизнь, и по сравнению с нею всё другое не важно. И надо сделать всё, чтоб её сохранить. Чтобы иметь возможность любоваться звёздами со спасённым тобой человеком. И тогда они снова будут смеяться. Поддаваясь порыву, Джаред извлёк из кармана мобильный, скользнул пальцами по дисплею, прикипел ухом, подождал. — Доктор Чериш? — проронил, когда абонент на том конце отозвался. — Я принял решение: я согласен! А затем отключился и, ещё раз взглянув во тьму, где растворилась мудрая незнакомка, глубоко вздохнул: — Я сошёл с ума, если делаю это!