Обними меня

Водяная турбина оказалась блестящей идеей. Томас, который внезапно весь чуть не светиться начал от того, что испытывал, через полчаса жадного разглядывания иллюстрации в книге робко осведомился, есть ли у Эдит чертёжная бумага и, получив утвердительный ответ (и бумагу), был на некоторое время оставлен наедине со своей разработкой. Когда Эдит вернулась, то увидела, что ее супруг потерянно стоит у стола, а карандаш валяется на полу. Томас, услышав звук шагов, обернулся и посмотрел на Эдит такими несчастными глазами, что ей на секунду захотелось упрекнуть его в попытке манипулирования. Но это было не манипулирование. - Не расстраивайся, - сказала ему Эдит. - Я думаю, ты просто пока не привык. Томас растерянно улыбнулся, - точнее, улыбнулись его глаза, а губы только дрогнули, по всей видимости, не зная, как им поступить. Эдит подошла к столу и достала из стаканчика еще один карандаш. Она положила его на лист бумаги, где пока было начерчено всего несколько слабых линий, и посмотрела на мужа. - Хочешь, я тебе помогу? - спросила Эдит. Она была вполне готова снова сесть за машинку и предоставить Томасу самому разбираться с новым замыслом, если уж ему так было нужно, - даже если черчение пока оставалось для него непростой задачей. - Ты... хочешь начертить эскиз? Для меня? - Томас даже отступил на полшажка назад, - так удивился. Эдит кивнула. - О... - ответил Томас. Он явно был потрясен. - Спасибо, Эдит. "Это же такая малость!" - подумала Эдит. - Неужели раньше никто не предлагал тебе помощь? - спросила она. Томас задумался, потом покачал головой. - Но почему? - Это никому не было нужно, - ответил он так просто, как будто подобные вещи были чем-то само собой разумеющимся. - Что - это? Твоя английская машина? - Всё остальное тоже. - Не понимаю... - Эдит повернулась к столу спиной и присела на край. - Это... в конце концов, это ведь могло дать вам средства! Томас только беспомощно пожал плечами. - Меня так это злит! - в сердцах сказала Эдит. - Ты о том, как я себя веду? - Нет, Томас! - она удивленно подняла голову. - Нет. Я о том, как твоя семья относилась к твоим разработкам. Что за недалекое мнение! Томас прикусил губу, стараясь скрыть улыбку. Эдит решительно выпрямилась и взяла линейку и карандаш. - Командуй, - сказала она. - Еще полдюйма вправо... И теперь возьми циркуль. Да, так... Нам нужна очень ровная окружность... Дело шло медленно: рука Эдит, не привыкшая к такой тонкой работе, всё время сбивалась, и фрагменты чертежа приходилось стирать. Когда стало ясно, что сопло для подачи воды на турбину нужно переделать в пятый раз, Эдит отложила линейку, зажмурилась и схватилась пальцами за переносицу. Томас терпеливо ждал. Когда она вновь открыла глаза, он сказал: - Эдит, если ты устала, не будем продолжать. Эдит покачала головой. - А как же твоя рукопись? Мне не по себе от того, что я тебя отвлек... Эдит обернулась и посмотрела на него, как на дурачка. - А как же твои разработки? Томас, прости, если это удивит тебя, но я отношусь к ним серьезно. Это хорошая идея! Томас широко улыбнулся и смущенно опустил голову. - Так что мы обязаны закончить этот чертеж, - добавила Эдит. Томас поднял глаза и внимательно посмотрел на нее. В его взгляде читалась молчаливая просьба, как в тот вечер, когда они танцевали вальс со свечой, - и Эдит замерла от этого выражения - такого пленительного, такого открытого. - Я могу попытаться направлять твою руку, - несмело предложил Томас. - Но если это будет неприятно... Эдит покачала головой. - Не думаю, что это будет неприятно. Томас невольно приоткрыл губы, - он не ожидал согласия. - Тогда повернись ко мне спиной, - попросил он. Эдит вновь обернулась к столу, выпрямилась и глубоко вздохнула. Она взяла карандаш и положила руку на лист, еще не касаясь грифелем чистой, аккуратно разлинованной на крошечные квадратики бумаги. Томас шагнул к Эдит, ближе, и остановился, вдохнув запах ее волос. Он протянул руку и обхватил пальцами маленькую кисть, целиком повторив очертания ее позы. Эдит едва заметно вздрогнула: ощутила прикосновение. Томас прикрыл глаза. Чувство, которое он испытывал сейчас, было одновременно острым, болезненным и сладким. Рука Эдит была в его руке, как маленькая птичка, и он направил всю нежность, которую испытывал сейчас, к ней: мягко нажал, не сдавливая, коснулся грифелем гладкой бумаги, вычертив короткую точную черту. - О... - выдохнула Эдит. - Мы можем перестать в любой момент, когда ты скажешь, - тихо проговорил Томас ей на ухо. Эдит помотала головой. - Продолжай, - едва слышно ответила она. Томас поднял другую руку, прижал кончики пальцев к линейке и сдвинул ее: подвел туда, куда было нужно. Он ощущал, как Эдит завороженно следит за его движениями. Ее левая рука сейчас скрывалась где-то в складках платья, ниже края стола, и лежала там неподвижно. Правая была послушной и твердой, и, словно пара в пустом бальном зале, их соединенные кисти двинулись по листу, оставляя за собой светло-серый графитовый след. Как будто по мановению волшебной палочки на чертеже возникли небольшие сопла, окружившие турбину, затем появились ковши-лопатки, которые должны были ловить и выбрасывать воду, вращая вал за счет чистой кинетической энергии воды. Трубу с речной водой, которую нужно было направить к соплам, Томас пустил вокруг турбины, так что вся конструкция стала похожа на раковину наутилуса. - Восхитительно... - прошептала Эдит, глядя на рисунок. Томас легонько сжал ее руку. - Мы еще посмотрим, будет ли это работать. - Томас, я правильно понимаю... Я правильно понимаю, что когда вода крутит турбину, силу движения можно преобразовать в электричество? - Да... - ответил Томас. Эдит подняла свободную руку и накрыла ею левую руку Томаса, так что их ладони оказались в зеркальном положении. - Ты понимаешь, что ты сделал? - спросила Эдит. Томас заморгал. - Наш город будет первым городом Америки, который станет освещать река! Томас улыбнулся. - Если мощности будет достаточно... - тихо уточнил он. Эдит выронила карандаш, выпустила его руку и обернулась, глядя на него через плечо, снизу вверх. - Ты гений, - твердо сказала она. А потом положила ладонь Томасу на щеку, заставив наклониться, и поцеловала его. Поцеловала его в губы. Хотя это противоречило всему, что он знал, и даже всему, что он осмеливался предположить.