О пончо и его применении

      Лето — странное время года. Мало того, что создавало ложный шлейф ожиданий, никак не оправданных, так еще и умудрялось обманывать людей, подменяя погоду.       Первой ложью коварного времени года было его начало: студеного, заливисто хохочущего и щипающего холодом ветра. На куда больший обман оно решилось, свалившись на голову аномальной жарой. Поистине лживый отрезок времени.       Учиха открыто ненавидит лето. Действительно, за что его можно любить? Он сменяет уже третью футболку на дню и подумывает вовсе больше их не сменять, предпочитая ходить топлес, однако желания не сбываются — ну точно вина этого июля! Все дело в том, что его девушка от таких проказ дребезжит, точно застывшая на ветру, и передвигается исключительно так, что облепляет стены их совместного дома. Найти большую трусиху излишних контактов Саске не смог и во всем мире ниндзя. Он душит себя жаром, стоящим в комнате, но стоически не снимает одежды. Хината же, одетая в невесомое, доходящее до щиколоток платье, поднимаемое редким дуновением, приносит ему чищеные доли арбуза и воду на подносе, всякий раз извиняясь перед Саске.       Парень делает жадные глотки, стекающие по подбородку капли воды вгоняют Хьюгу в краску. Учиха только недовольно жмурится.       — Ну нет, отказываться пить я не стану, — Хината осознает, в какое положение его ставит, и приносит множество извинений, не переставая покрываться померанцем.       Саске сдувает челку. Отросшие локоны липнут ко лбу и вискам, мешают видеть и не поддаются рывкам его горячего дыхания. Хината, отложив поднос, садится подле него, не касаясь бедрами не только из-за стеснения, но и жары, и наблюдает за ним исподтишка.       — Тихушница, — ворчит Учиха, кладя огромную ладонь ей на макушку. — Для такой тихони, как ты, я никак не нахожу места откровенной наглости в твоей голове.       — Са-аске-сан, — тянет она, не находя слов. Парень треплет не менее влажные, чем у него самого, темные прядки, и тихо улыбается, что не укрывается от взгляда Хинаты. — Человеку с додзюцу свойственно наблюдать. Не будь со мной строг.       Саске тихо и душевно смеется и поддается ее пальцам, тянущимся к его лицу. Хьюга кротко целует его в угол губ, и он принимает, не принуждая к большему. Терпит ее раскаленные касания, не давая огню полыхать чрезмерно сильно. Уже овладел контролем и не спешил расставаться с ним даже в мирные дни.       Хьюга снимает со своей заколотой челки невидимки, пропускает их сквозь смоляные волосы Саске, и видит, как он облегченно вздыхает.       — А со мной ты другой, — отмечает она, сдержав голос от излишней дрожи. Тоже кое-чему научилась. — Ты ничего не скрываешь.       — И такой, как я, должен отдыхать. Или ты считаешь иначе? — поначалу пугавший холодный тон, сейчас давал Хьюге наслаждаться им и чувствовать маленькие теплые отдушины. Она приникла поцелуем к его мокрому лбу.       — Обязательно должен. Но я никак не привыкну, что ты выбрал для этого меня.       Учиха провел пальцами — удивительно, что сухими, — по тонкой шее. Когда-то он мог ее сломить неосторожным движением. Теперь его касания легки, как и душа. Это она даровала ему покой, Хинате известна данная истина, и Саске не спешит повторяться. Она довольно и удовлетворенно смыкает веки. Он многое ей сказал, разуверил в абсолютной ненужности, даровав неподъемное значение, физически неощутимое, но необходимое, дарующее Саске возможность жить и дышать. Она внимала ему, а сейчас не просит говорить что-либо еще. Вкушает всплывшие из глубин памяти слова, поддается поцелую и безмерно счастлива.       Они оба перестают ощущать духоту комнаты. У них спирает легкие от собственного жара.       Удивительно еще, как лето могут любить? Оно ведь несет флёр обмана, ложных надежд, только если за такие моменты, как сегодняшние.