* * *
В свете фонарей на высоких столбах по обе стороны мощеной дороги роились стайки насекомых, неугомонные и разношерстные: от обыкновенной мошкары и комаров до ночных бабочек, крупных, мохнатых, порой самого диковинного вида. В перерывах между приветствием гостей Алмар позволял себе отвлекаться на любование причудливым танцем маленьких летунов. Правда в последние полчаса — все реже и реже: недавно бал был объявлен открытым, и те из приглашенных, что не имели привычки обременять себя ожиданием начала торжества, прибывали к его разгару, а таковых было большинство. Алмар отдавал всем учтивейшие поклоны, заверял в неизменном княжеском расположении, кратко уведомлял о церемониале, ненавязчиво интересовался здоровьем и состоянием дел гостей и их близких. Конечно, он знал всех поименно, ведь он занимал должность распорядителя княжеских торжеств со времен своей давно ушедшей молодости. Так же, как его отец и отец его отца. И, конечно, каждый, кто поднимался по ступеням парадной лестницы княжеского дворца, знал его, Алмара. Пусть многие — лишь в лицо (но разве можно требовать большего от столь высокородных и уважаемых людей?), но все же знали, определенно! Алмар прислушался к звукам музыки, доносившейся из бальной залы, и улыбнулся: он сам подбирал и музыкантов, и мелодии. Да что скрывать? Ко всему на торжестве он так или иначе имел отношение: и к угощениям, и к напиткам, и к обходительности обслуги, и даже к цвету занавесей на высоких сводчатых окнах. Сегодня отмечали пятилетие младшей княжны, и Алмар сделал все возможное, чтобы это событие помнили еще долгие зимы! Раскланявшись перед очередными дорогими гостями — супругом троюродной сестры старшего дяди княгини с сыном и дочерью (мать семейства по случаю недомогания была вынуждена остаться дома) и, пропустив их внутрь, распорядитель обратил свой взор на следующих гостей. И потерял дар речи. По покрытым дорогим сулинарским ковром ступеням среди благородных и уважаемых людей поднимались… два дружинника!!! Распорядителю потребовался лишь легкий кивок, чтобы двое статных парней из княжеской стражи, недвижно стоявшие позади Алмара, сделали пару шагов вперед и скрестили алебарды прямо перед наглецами. — Ого! Какой нерадушный прием! — воскликнул с наигранным удивлением один из дружинников, смазливый и темноволосый, с тонкими, ровно подстриженными усиками. Алмару его лицо показалось знакомым, он даже прищурил глаза, которые в последние зимы начали его подводить, но тут же одернул себя: откуда взяться таким отъявленным нахалам его в кругу? А уж в число княжеских гостей эти безродные служаки не могли попасть и подавно! — Это княжеский бал, — стараясь, чтобы в голосе правильным образом сочетались нотки учтивости и холодной строгости, уведомил Алмар. — И простым дружинникам здесь не место. Я, разумеется, сделаю вид, что не заметил вашей бестактности, молодые люди, при условии, что вы покинете окрестности княжеского дворца как можно скорее. Иначе городовой воевода, который, к слову, уже имел честь прибыть, может понять ваше поведение совершенно не должным для вас образом… — Простым дружинникам?! — наигранно возмутился наглец. — Ну, скажем, моего друга к таковым еще можно отнести. — Он кивнул на товарища, который стоял чуть поодаль, в тени, будто бы не вполне довольный происходящим. — А мои нашивки в темноте разве так трудно различить? — Наглец повернулся боком к Алмару, и тот сумел разглядеть его знаки различия — десятник! Алмар готов был согнуться от смеха, но не подал и виду, конечно же. Что этот мальчишка думал о себе? Он что, всерьез был убежден, что эти нашивки смогут открыть ему двери получше дверей какого-нибудь вонючего кабака на окраине столицы? Или это была какая-то глупая шутка, которую служаки-недоумки решили сыграть с распорядителем княжеских торжеств, чтобы после бахвалиться ею перед товарищами? Что ж, если так, она дорого им обойдется! Впрочем, она обойдется им дорого в любом случае. — И даже не будь я десятником, как мой друг, разве это справедливо, гнать прочь из княжеского дворца нас, тех людей, что хранят ваш спокойный сон по ночам и берегут ваши жизни и кошельки днем? Нас, дружинников? Разве мы плохо делаем свою работу, а, дядюшка Алмар? Алмар даже опешил на мгновение. Нет, эта наивная отповедь его ничуть не впечатлила, но найти достойных — кратких и острых — слов, чтобы растолковать этому зарвавшемуся юнцу, почему простолюдинам не место в княжеском дворце, он быстро не сумел. И откуда вообще этот мерзавец вообще знал его имя? Еще и дядюшкой назвал, молокосос Бергалонов! — Так, может, мы все же пройдем? А то других гостей задерживаем, — лукаво прищурился дружинник, кивнув в сторону очередных уважаемых людей, поднимавшихся по ступеням княжеского дворца. Алмар уже открыл было рот, чтобы отправить его куда подальше — без всяких учтивых витиеватостей, авось ребята с алебардами только и ждали этого момента, но наглец вкрадчиво добавил: — Или в одеждах дружинников нас настолько трудно признать, что придется звать моего отца, чтобы он подтвердил, что я — это я, Гервил, сын Дорона? Алмар ахнул, схватившись за сердце. Ох, и впрямь, стареет, стареет… И как он сумел не признать этих примечательных тонких усов, которые носил сын Главного полкового воеводы?! — Ах, господин Гервил… — пытаясь совладать с переставшим слушаться голосом, пролепетал Алмар и мигом махнул ребятам из княжеской стражи, веля отступить. — Приношу свои глубочайшие извинения! — Алмар поклонился — как кланялся в этот день всем гостям и, кажется, даже чуть ниже. — Я и впрямь не признал вас, господин Гервил, каюсь. Ох уж эти одежды дружинников! — Он натянуто рассмеялся. — Они, признаться, всех так… обезличивают… — Да полно! — Сын воеводы растянул губы в улыбке. — С кем не бывает, дядюшка Алмар? — Он сделал пару шагов вперед, с насмешкой посматривая на алебардистов. — Мой друг не был официально приглашен, — он кивнул в сторону второго дружинника, до сих пор мявшегося несколькими ступенями ниже, — но он может пройти со мной в качестве компаньона, верно? — Конечно, господин Гервил, — закивал Алмар, скрипнув зубами. — Наш сиятельный князь Любьяр Даэрский безмерно рад видеть вас… обоих… на этом торжестве. О, да! Сын Главного полкового воеводы нигде не появлялся без своего дружка, лысого уродливого южанина без роду и племени — вот уж кому точно было не место на княжеском балу! Об их сомнительной дружбе и без того ходило немало слухов в свете, но Гервила, этого заносчивого юнца, они словно и вовсе не волновали. Даже воевода Дорон, этот всеми уважаемый человек, отмахивался от них, словно от назойливых мух. И очень зря, по разумению Алмара! Сын воеводы ответил Алмару поклоном, похожим на небрежный кивок, и горделиво прошествовал во дворец. Южанин тенью последовал за ним, но остановился возле Алмара и, поклонившись, тихо произнес: — Прошу простить нас за то недоразумение, которое мы невольно произвели. Алмар смерил его взглядом и отвернулся — он еще не настолько упал в собственных глазах, чтобы расшаркиваться со всякой безродной швалью!* * *
— Что ты творишь, объясни мне? — прошипел Оран. Схватив за отворот кафтана, он оттащил Гервила за ближайшую колонну. — Что значит, «что»? — Тот изогнул бровь и смотрел на него совершенно невинными глазами. — Я же говорил, что собираюсь позабавиться. Забава только началась! — Он воодушевленно взметнул вверх руки, и по этому жесту было заметно, что вино, которого он немало выпил перед балом, уже возымело свое действие. — А вот тебе, мой милый друг, давно пора расслабиться и начать получать удовольствие! — Удовольствие от чего? От насмешек над стариками? — Оран почти никогда всерьез не злился на Гервила, но сейчас был не тот случай. — Пф! Так тебя это зацепило? Ори, ну вот еще! Что за заблуждения? Возраст не делает ни из кого хорошего человека сам по себе! Этот самодовольный привратник при княжеских дверях никого и в медяк не оценит, если тот не высокого рода. Простолюдины для таких — грязь под ногтями. А ты за него себе душу травишь. Оран поморщился. — Гер, а если бы кто-то так же посмеялся над твоим отцом? Гервил расхохотался. — О, да! Над моим отцом посмеешься, как же! Да уж, пример был неудачный во всех отношениях, но лучшего Оран придумать не смог. У него на родине отцов и дедов почитали и ценили, и никто не смел ни сказать, ни сделать им дурного. В Даэрунском княжестве все было иначе. Нет, про уважение к старикам говорили все кому не лень, но на деле выходило по-другому. Почему так, Оран не понимал. — Ладно, Гер, — выдохнул он. — Я тебя все равно не переспорю, а если буду пытаться, в это время другие кавалеры всех девиц на балу перетанцуют. — И со значением добавил: — Без тебя. — Что-о? — расхохотался Гервил. — И не мечтай! — Он развернулся на пятках и зашагал в сторону бальной залы. Она полна была музыки, света и людей. Сколько сотен свечей горело на люстрах затейливой ковки под потолком и сколько в закрепленных на стенах подсвечниках, Оран бы не решился прикинуть. Он порой путался и в простых числах, искренне надеясь, что кафтан дружинника все же остерегает ушлых рыночных торговцев от того, чтобы его обсчитать. Как Гервил и задумывал, их с Ораном появление в одеждах дружинников вызвало знатный переполох не только при входе в княжеский дворец, но и внутри его стен. Высокородные всех мастей, разодетые в мудреного кроя кафтаны и платья из дорогих тканей, увешанные жемчугами и каменьями, посворачивали шеи, глядя на них. То и дело с разных сторон раздавались возмущенные возгласы. Прочие звуки заглушала музыка, но Оран видел, с каким возбуждением все принялись перешептываться. По счастью, Гервила многие узнавали, не то кто-нибудь непременно кликнул княжескую стражу — и очередное представление было бы обеспечено. Гервил, конечно, только обрадовался бы такому повороту, Оран же мысленно просил Девятерых оградить его от этого. — Надеюсь, перед следующим балом тебе не придет в голову вырядиться нищими, — процедил он сквозь зубы. — А хорошая идея! — Гервил щелкнул пальцами. — Ну нет уж! — Оран резко остановился, уперев руки в бока. — Захочешь развлекаться так, развлекайся без меня! Гервил, прищурившись, глянул на него через плечо. — Вчера ты мне и про одежды дружинников то же самое говорил. Оран обреченно вздохнул. — Говорил. Но дружинники-то мы настоящие, потому я сейчас здесь, в таком вот виде. А нищие — это уж слишком! — Нет, он, конечно, не верил, что Гервил и впрямь надумает эту идею воплотить, но подстраховаться и застращать его все же было не лишним. Скрестив руки на груди, Оран изогнул одну бровь и с издевкой поинтересовался: — Чем рядиться в нищих, не проще ли сразу напялить одежды шутов? Тогда хоть распорядитель на входе лишних вопросов задавать не станет. — Ори, да ты гений! — Гервил развернулся к нему, восхищенно всплеснув руками, а потом хлопнул его по плечам. «Это бесполезно!» — подумал Оран, закатив глаза. Он даже не всегда мог разобрать, когда Гервил действительно не принимал всерьез его слова, а когда лишь хорохорился. — Ага, когда притащишься сюда в шутовском наряде, не забудь еще портки снять и повторить перед местной публикой свою утреннюю браваду, — скривившись ввернул Оран. — Уверен, это многим придется по душе. — Не сомневаюсь! — Гервил залихватски подкрутил усы и тут же отвлекся, заметив кого-то в толпе. — О, сестренка! Оран проследил за его взглядом и увидел Ивис среди стайки других девиц. Она то и дело переминалась с ноги на ногу и восторженно озиралась по сторонам. Робкая и хрупкая, в легком голубом платье, она была похожа на маленькую певчую птичку среди разноперых ярких попугаих. Сестре Гервила в этом году исполнилось семнадцать, и это был один из первых ее выходов в свет. Сегодня перед балом, пока хихикавший себе под нос в предвкушении грядущего веселья Гервил приводил в порядок свой парадный кафтан, а Оран безо всякого восторга начищал до блеска сапоги, она то и дело забегала в покои брата, чтобы покружиться в очередном наряде и спросить, не лучше ли он предыдущего. — Определенное синее! — завил Гервил, когда мельтешение цветастых тряпок перед глазами прискучило ему вконец. — Для княжеского бала это платье подходит больше других, я уверен! — О, спасибо! — радостно подпрыгнула Ивис и едва не захлопала в ладоши, но вовремя сдержалась — такие жесты ей были уже не по возрасту, хотя она нередко забывала об этом. Она уже развернулась было, чтобы снова умчаться в свои покои, но вдруг задумчиво остановилась. — Но… я не наряжалась в синее платье… Было красное с синей отделкой. И серое с вышивкой из синих цветов на вороте и рукавах. И голубое… — Да-да, голубое! — подхватил Гервил, понимая, что близок к разоблачению. — Ох уж эти ваши цвета и оттенки! Бергалон в них ногу сломит! Ивис, конечно, и в голову не пришло усомниться в его словах. А Оран только заулыбался, пряча взгляд — она была хороша в любом наряде, хоть в синем, хоть в голубом, хоть в серо-буро-малиновом. Увидев брата среди толпы княжеских приглашенных, Ивис заговорщически улыбнулась (конечно, в его затею с одеждами дружинников она была посвящена) и помахала ему рукой. Гервил подмигнул ей и вскинул вверх сжатый кулак в ободряющем жесте. За каждый выход в свет Ивис очень переживала, она боялась, что может сделать что-то не так, а после навсегда прослыть невоспитанной или неуклюжей. Люди часто говорили: насколько дети воеводы Дорона похожи лицом, настолько же разные они нравом. Насчет первого Оран не мог поспорить: хоть Гервил и был на три зимы старше Ивис, их сходству позавидовали бы иные двойняшки. У сестры были те же черные чуть вьющиеся волосы, что и у брата, те же темно-карие глаза, те же тонкие приятные черты и даже выражения на лицах в моменты сильных чувств у них были почти одинаковые. Но зато, если Ивис всегда хвалили за учтивость, скромность и покладистый нрав, то Гервил был прославленным бунтарем, нахалом и повесой. А старая кухарка в доме воеводы частенько ворчала, что мол, хозяину сами Двуединые детей даровали: дочку — Ятарун, сына — Бергалон. Местным богам Оран не поклонялся, да и с любителями таких кривотолков мог бы поспорить. Было у брата и сестры одно и главное сходство — их неистребимая детскость. Они оба смотрели на мир широко открытыми, полными жажды жизни глазами и были куда ближе друг другу по духу, чем многие полагали. — Подойдешь к ней? — спросил Оран у Гервила. — Еще чего! — отмахнулся тот. — Ты этот курятник подле нее видел? Женское общество я, конечно, люблю, но Ивис постаралась, выбрала себе компанию из самых благочестивых матрон на балу. Нет уж, пусть развлекается сама, а я не стану портить ей репутацию своей наглой распутной мордой. Гервил уверенно зашагал дальше, Оран тенью последовал за ним, стараясь привлекать поменьше внимания. Он, конечно, участвовал в большинстве затей друга, но одобрял далеко не все. На сегодняшнюю ему, по большому счету, было бы плевать, если бы не все эти взгляды местных богатеев, для которых он и без шутовского наряда был подобием шута. Сказать, что Орану было не по себе — ничего не сказать. Он уже сотню раз успел пожалеть, что позволил Гервилу уговорить себя, и отдал бы многое за возможность переодеться в обычную мирскую одежду и затеряться в толпе. Конечно, Гервил уверял, что явившись на княжеский бал в кафтанах дружинников, никаких писанных правил они не нарушат. Потому что таких правил попросту нет. Но если сын Главного полкового воеводы мог появиться в свете в любом наряде и при этом оставался сыном воеводы, то Орану, даже обряженному в дорогие одежды, немногие тут были бы рады. Музыка стихла. На верхней площадке широкой белокаменной лестницы, ведущей во внутренние покои дворца, появился глашатай, похожий на петуха, собравшегося покукарекать на рассвете. Кафтан, пошитый из красной и зеленой шерсти и украшенный вышивкой из золоченых нитей лишь добавлял ему такого сходства. Приняв красивую позу, он громким голосом оповестил всех о выходе государя и его четы. Через несколько мгновений к гостям спустился князь Любьяр, статный и высокий белокурый мужчина с сияющей улыбкой на лице. Под руку с ним шла княгиня, угловатая, тихая и бледная, словно тень. Когда Оран впервые увидел эту пару, то ляпнул что-то вроде: «Верно, князь очень любит свою жену, раз выбирал ее не за внешность». Гервил тогда долго смеялся, а после разъяснял Орану суть династических браков. Отставая на пару шагов, за супругами следовали отрок-княжич и две княжны, младшей из которых сегодня и выходило пять зим. Вся государева семья была одета под стать друг другу: в молочно-белые наряды со сложным золотым шитьем. — Представляю, как завтра все столичные модники ломанутся к портным заказывать себе такие же платья, — хохотнул Гервил. Он склонился к уху Орана с видом совершенно приличного сплетника, на деле же сказал все так громко, что слышно было на пару саженей вокруг. Пока князь Любьяр произносил приветственную речь, Оран пытался вслушиваться, несмотря на шум голосов вокруг. Благодаря Гервилу на балах и прочих подобных торжествах он бывал частенько, но каждый раз обмирал от восторга, хоть и старался не показывать этого. Когда-то он и представить не мог, что сумеет увидеть хоть частичку этой роскоши. Девять Вседержителей, он даже не мог представить, что такая роскошь существует на земле! В тех сказках, что рассказывала мать, были дворцы из чистого золота, и троны, вырезанные из драгоценных камней, и ковры, сотканные из тонких шелковых нитей, но все это казалось далеким и ненастоящим. Отчасти таким оно и было, Оран всегда знал, что не всему в сказках можно верить, но что-то в них все же было правдой. Чуть ли не в каждой герой после многих опасностей и приключений оказывался во дворце какого-нибудь великого правителя, где его ждали заслуженные награды и почести. Орана после их с Гервилом сегодняшней выходки ждала только выволочка от господина Дорона, а то еще и от Городового воеводы прилетит. Но все же, вот он, сын овцепаса, внук овцепаса, стоит здесь, посреди дворца правителя далекого княжества за морем, о которых никто и не слышал в том селении, где родился и рос Оран. Разве это не сказка, ставшая былью?