Рождественское чудо

Она опустилась на колени перед диваном и закатала рукав. Влажный лоб мужчины обжёг нежное запястье. В голове мелькнула мысль, что покрывало, на котором он лежал, теперь придётся выбросить, но она тут же одёрнула себя. Стыдливо отвела глаза, будто он видел её сквозь плотно смеженные веки и слышал пульсацию её мыслей, и потянулась к коробке с лекарствами. Жаропонижающее, в таблетках, только как ему их дать? Она в отчаянии отбросила пластинку. Нельзя было допустить, чтобы он отдал концы на её диване. И не только потому, что придётся разъясняться с полицией. И даже не потому, что каждая человеческая жизнь бесценна, уникальна и далее по тексту. Она вздохнула и стянула с себя пальто. Отчаянные времена требуют отчаянных мер, верно? Он неровно дышал, втягивая сквозь приоткрытые запёкшиеся губы тяжёлый воздух и выдыхая его вместе с клокочущим хрипом. Отросшие кудри, некогда золотисто-светлые, сальными патлами обрамляющие высушенное лицо, разметались по подушке, запечатанной в весёлую фетровую наволочку со снеговиком. Широкий лоб, отмеченный белёсым шрамом у самых волос, был изуродован глубокой, плохо зажившей, не загноившейся только настоящим чудом царапиной, отходившей от правой брови и теряющейся где-то в спутанной гриве. Правый же глаз потерялся под синим отёком, раздувшим и обездвижившим веки. Отросшая щетина, почти превратившаяся в полноценную бороду, скрывала под собой фиолетовые и жёлтые отметины, а кончики её на левой щеке ещё хранили бурые следы запёкшейся крови. Девушка тряхнула головой, прогоняя наваждение, и ловко, стараясь не касаться ткани, расстегнула пуговицы его куртки. Под ней оказался тонкий, но тёплый свитер из альпаки, некогда дорогой, вероятно, даже дизайнерский, но потерявший свой прежний лоск за временем и постоянной ноской. Всё тело мужчины пылало жаром, как раскалённая печь, и девушке пришлось, снова борясь с тошнотворным чувством отвращения и стыда, стянуть с него верхнюю одежду. Расправившись с курткой и стащив с ног тяжёлые ботинки, один из которых ехидно щерился оторванный у самого носа подошвой, она с трудом усадила мужчину и осторожно дотронулась до сухой руки. — Очнись. Ну давай, открой глаза... – сорвалось с опухших губ. Холодные кончики пальцев коснулись его щеки. Ну давай же. Он приоткрыл здоровый глаз. Ничего не видящий взгляд скользнул по её лицу. — Наконец! – преувеличенно бодро воскликнула она, отдёргивая руку. – Я уж думала, ты с концами. Давай-ка, помоги мне. Она хотела взять его за запястье, но тот, шипя, отдёрнул руку. — Вставай. Давай, ну же! Даже сквозь плотную завесу жара до мужчины долетел бумажный самолётик безнадёжности в её голосе. Она хотела помочь, а он даже рукой не мог пошевелить, чтобы хоть немного облегчить ей задачу. Она потянула его снова, каким-то нечеловеским усилием подняла на ноги и, перекинув его руку через себя, потащила в сторону ванной. Каждый шаг – словно испытание: уронит или донесёт? От запаха немытого тела кружилась голова, спина отнималась от перенапряжения. Донесёт. Обязательно донесёт. Рождество же. Он в полузабытьи шевелил губами, звал кого-то шёпотом. Сару, Мэри? Она не разобрала толком имён. Дотащила ведь. Усадила на тумбочку, ударила по щеке легонько. — Не спать мне! Он вздрогнул и, с хрустким хрипом закашлявшись, снова приоткрыл здоровый глаз. Осмысленности во взгляде не прибавилось ни на йоту. Только попробуй отключиться. Собственные руки не слушались, что говорить про его. Свитер с подозрительным треском растянулся, будто не хотел покидать насиженного места, но она с остервенением дёрнула за ворот и отправила серую тряпку в мусорную корзину. Под ним прятались тонкие, высушенные руки, оголённые давно пожелтевшей майкой, исполосованные широкими сливовыми мазками синяков. Запястье левой руки опухло и переливалось синевой – похоже, было вывихнуто не так давно. Девушка зажмурилась и взяла его ладонь в свои. Надо вправить. В фильмах просто считали до трёх и дёргали, а в жизни как? Так же? А если?.. Но руки сработали прежде мыслей. С громким стоном мужчина распахнул глаза и оттолкнул её от себя. Она пролетела до самой стены и с глухим стуком ударилась затылком о раковину. Совсем легко, даже в сознании осталась, будто почти ничего не почувствовала. Подскочила на ноги, ухватила его за плечо, в последний момент удержав от сокрушительного падения на кафель. Вроде получилось. Она, конечно, сомневалась. Вроде было что-то, похожее на щелчок. Или не было? Майка полетела вслед за свитером. Сердце глухо ухало в груди, монотонным ритмом вводя в подобие транса. Взгляд быстро ощупал торс и зацепился за огромную гематому, расплывшуюся отвратительным желтовато-синим озером на рёбрах с левой стороны. Девушка сглотнула комок. Руки в нерешительности замерли у пуговицы на брюках. Приличия. Металлическая пуговица со звоном отлетела куда-то в сторону. Брюки улетели в сторону корзины, но немного отклонились и остались дрейфовать сиротливым чёрным островком у двери. Ноги тоже изуродованы синяками. Одна икра изодрана до бурой корки, сустав у стопы слегка припух, подвернутый, наверное, в попытке убежать от боли. Носки в пекло. Всех в пекло. Она не чувствовала уже ни запаха, ни липкой грязи на собственных пальцах. Как можно так человека? Живого ведь ещё. Рождество ведь... А его снова не было. Он опять бормотал набор имён, фамилии, рандомные слова, которые, вероятно, для него имели какой-то смысл, но для неё были просто околесицей. Красный лоб покрылся испариной, сухие губы будто нехотя ловили воздух. Чуть не упал, пока она двигала тумбочку к ванне. Ещё немного, и будет легче. Он ударился затылком о край ванны – она не удержала. Несильно, конечно. Просто руки соскользнули с влажных плеч, а спина взвыла от боли. Он едва ли почувствовал что-то – просто очередная тошнотворная волна удушливого звона, превращающего темноту в цветные хлопья. *** Холодные струи хлестали усталое израненное тело. Он хлопал глазами, стараясь сфокусировать взгляд на жёлтом потолке, закрытом чёрной сеткой плесени. Туман в голове постепенно рассеивался, утекая следом за температурой в ржавый водослив. Она сидела на коленях перед ванной, вращая затёкшую руку с душем. Она даже не заметила, что к нему вернулось сознание, – сонно моргая, она изучала сколы на плитке перед собой. Наверное, так просидела уже долго, раз потеряла всякую бдительность. Он лежал на дне глубокой ванны, раздетый до белья, по-прежнему неотмытый. Она пыталась сбить жар, по всей видимости. Другого мотива раздевать его и морозить ледяной водой смысла он не видел. Забытье ушло, и память по кусочкам восстанавливала утерянные фрагменты. Усталость сковала все члены, и даже думать о том, чтобы пошевелиться, подать девушке знак, что он очнулся, было очень тяжело. Зато воспоминания склеивались без особого усилия. Никаких истерик и заламываний рук над телом. Странное спокойствие, координация движений. А может, он просто гиперболизирует? Может, она действительно испугалась? Может, действительно бродила несколько минут у его распростертого на полу тела, не зная, что делать? Не узнать этого уже никогда. Память ускользала, показывая только избранные картинки, блёклые выцветшие открытки, простоявшие на солнце всё лето. — Очнулся! – она вскрикнула, от неожиданности выронив душ. Тушь расплылась под глазами, оставив густые крупитчатые полукруги на тонкой синеватой коже. Волосы, собранные заколкой, растрепались, будто она ночь проспала с этой причёской. Пухлые щёки, которым бы шёл детский румянец, побледнели почти до белизны. Серые глаза упрямо смотрели из-под опухших век, пугая красными от сеток капилляров склерами. — Больше так не делай! – она повертела краны, и вода потеплела. – А то я чуть с ума не сошла – что полиции сказать? Почему твой хладный труп на моем диване покоится? Он чуть заметно улыбнулся. — В больницу надо, – она отвела глаза, будто извиняясь за то, что видела. – На тебе места живого нет. Он молчал, упрямо уставившись на монотонно капающий кран. — Я оплачу, – срывающимся голосом продолжила она. – Если нет страховки, я оплачу. — Почему? – он поднял на нее взгляд, и она задохнулась. Что-то мелькнуло в её глазах. Понимание. Осознание. Узнала всё-таки. — Рождество ведь, – она поднялась с колен. – С кем-то же должно случиться чудо. *** — Тебе идёт, – она хмыкнула, провожая его взглядом. Он выполз из ванной, цепляясь за подгнивший косяк, и рухнул на диван. Одежды ему не нашлось, и она пожертвовала свой нежно-персиковый махровый халат, едва прикрывший ему колени. Пружина упёрлась ему в спину, шею колол угол книги. Он упал прямо на разобранную постель – покрывало лежало, свёрнутое, у двери. Крохотный телевизор, устроенный на расклеивающейся тумбочке, беззвучно мигал цветными картинками и невыносимо рябил. Затхлый воздух разгонял морозный ветер, врывавшийся в комнату из открытого окна, которое она моментально захлопнула, стоило ему выйти из ванной. — Надеюсь, тебе лучше, – она облокотилась на спинку дивана и улыбнулась – светло, открыто. Он не ответил, только прикрыл глаза и постарался унять монотонную пульсацию в затылке. Чёткость мысли была унесена с собой в водосток мыльной водой. — Я думала, ты там утонул, – она продолжала отвлекать его. – Спасателей уже вызывать хотела. Он попытался улыбнуться в ответ. Безуспешно. — Тебе таблетки нужно выпить, – она кивнула на армию пузырьков на журнальном столике. С него в спешке были свалены на пол журналы, книги, какая-то одежда, будто место готовилось. – Но для этого нужно хоть немного поесть. Ты голоден? Он отрицательно покачал головой. Тошнило. Хотелось спать. Не есть. Она вернулась через мгновение с дымящейся кружкой в руках. — Растворимый суп, ничего лучше в этом доме нет и едва ли предвидится, – она грустно усмехнулась. Его ещё выпускают? Он хотел удивиться вслух, но слова застряли где-то на полпути. Маленькие буквы плавали по мутной поверхности. То ли галлюцинация, то ли воспалённая фантазия, но он был уверен: сначала они сложились в SHELTER, а затем – в чёткое RESCUE. Знак или игра воображения? Температура, определённо. Грипп точил его изнутри и хотел обманом заставить его потерять бдительность, расслабиться, сдаться. — Ешь. Она стояла за спиной, строгий надзиратель. Не ушла, пока он не допил, давясь, жутковатую смесь, вместившую в себя полтаблицы Менделеева. У неё дрожали руки, когда она забирала у него кружку – вероятно, ещё не прошёл шок. Скользнула взглядом, полным боли, по изуродованному запястью. — Спасибо, – он смог наконец выговорить. Благодарность прилетела ей в спину – она набирала в стакан воду из бутылки. — И я даже тебе ничего не сломала! – она вернулась, уселась на край надрывно скрипнувшего дивана и высыпала в ладонь несколько таблеток. – На здоровье. Вот это пей. Чуть ли не насильно запихнула в него пилюли. Они горчили, и от них немел язык. Вода тоже имела странный привкус – или это был вкус крови? — Давай, Том. Нужно выспаться. Сон – лучше лекарство, – удивительно сильная рука опрокинула его на спину и прижала к дивану. Мужчина вздрогнул при звуках имени. Узнала? — Узнала, узнала я вас, мистер Хиддлстон, – она подоткнула одеяло, будто заворачивая его в кокон. – Конспиратор из вас никакой, надо вам признаться. Он хотел ответить. Хотел опровергнуть её догадки. Хотел заставить передумать. Но подступающий сон уже сковал тело. Снотворное? Снотворное.