Четвертая стража

Карета остановилась у парадного. — Тпруу, стой! — послышался окрик кучера. Анжелика, готовящаяся ко сну, выглянула в окно. Филипп сошел с подножки, помогая своему спутнику, который, очевидно, был мертвецки пьян. — Как вы взяли на плие, а? Какого дьявола? Порядочный человек не должен так играть! Вы же всегда так изящно умели проигрывать! Ах, черт, вторая бутылка была лишней… Французскому желудку противопоказано это пойло англичан, пахнущее ячменем.... А, и вы тут, душечка… Пьяный господин, очевидно, был принц де Роган: он облокотился на плечо Филиппа и шел как-то странно — полубоком. Чуть позади Анжелика увидела мадам де Вилар, которая поправляла Рогану плащ сзади. Ла Виолетт суетливо поддерживал гостя с другой стороны. «Опять эта наглая тварь, — с ожесточением подумала Анжелика, резким движением задергивая портьеру, — что за знатная дама разгуливает по ночам в компании мужчин как последняя потаскуха!» Какие бы отношения ни были между ними, она не позволит Филиппу позорить ее, прилюдно таская сюда своих шлюх! Анжелика плотнее запахнула капот, поправила чепец, аккуратно спрятав под него волосы. Набросив на плечи шаль, она взяла свечу и решительно направилась вниз. С Филиппом она едва не столкнулась у лестницы. — Что происходит? — начала она ледяным тоном, вглядываясь в лицо мужа в тусклом полумраке. — Тише! — озабоченно произнес он и, взяв ее под локоть, молча повел обратно в комнату. — Я могу вам доверять? — спросил он, когда они вошли. Анжелика с удивлением заметила, что одежда его в полном беспорядке: шейный платок развязан, жюстокор накинут поверх расхристанной рубашки. — Что произошло? — снова спросила она, но уже другим, взволнованным тоном. — Дуэль. Роган ранен. Он в гостиной. Ла Виолетт перевязывает его. — Но почему… Филипп усталым жестом оборвал ее на полуслове. — Позже! Сейчас займитесь госпожой де Вилар. Дайте ей успокоительного и уложите спать. Она не должна уйти в таком состоянии. — Отчего же? — За домом слежка. Не хочу выпускать ее из виду, пока все не уляжется. Слежка! Дуэль! У Анжелики даже голова закружилась от обрушившийся на нее информации. Но в ней было то особое качество, которое мужчины превыше всего ценят в женщинах: в критической ситуации она не устраивала ни сцен, ни истерик и никогда не теряла хладнокровия, по крайней мере, внешне. Мадам де Вилар она нашла в вестибюле на узком канапе, всеми позабытую. Анжелика постаралась быть с ней как можно мягче, и та почти с детской доверчивостью отдалась ей в руки. — Я не знаю, как все случилось, — лепетала она. — Вечер шел так хорошо, не было ни ссор, ни перебранок, какие обычно бывают за картами, пили против обыкновенного мало… И вдруг! Латремон и Прео уехали, как назло, рано! Боже, мне страшно… Что, если меня посадят в тюрьму, или еще хуже: с позором отошлют в Мадлонет? — Не бойтесь, сударыня. У меня вам ничего не угрожает. Анжелика постучала в дверь, где жили камеристки. Жавотта, по счастью, еще не ложилась. Маркиза велела ей принести травяного отвара, добавив туда несколько капель лаундаума, затем приготовить постель на диване в малой гостиной, бывшей частью апартаментов маркизы дю Плесси. Пока Жавотта готовила отвар, Анжелика вытащила из буфета графин столового кагора и наполнила бокал для гостьи. Вскоре мадам де Вилар совершенно оживилась: с неприличным восторгом провинциалки она разглядывала роскошные покои Анжелики. Впрочем, она была в этом не одинока: даже парижские подруги маркизы не могли удержать завистливых вздохов. Окончательно освоившись, госпожа де Вилар рассказала свою незатейливую историю. Ее семья происходила из небогатых овернских дворян. В шестнадцать лет она вышла замуж за престарелого господина де Вилара и переехала в его имение близ Руана. Несколько лет она жили там без выездов и «безо всякого общества». После его смерти молодая вдова с радостью «закинула траурный чепец за мельницу» и отправилась в Париж, надеясь на протекцию высокопоставленных родственников мужа: у нее осталось небольшое состояние, и она надеялась составить хорошую партию, чтобы иметь возможность посещать королевский двор. Господин де Латремон, один из ее кузенов, пообещал устроить ее дела, через него она и познакомилась с де Роганом. Причем госпожа де Вилар была не высокого мнения о своем родственнике, по ее словам, он выходил настоящим авантюристом. — А Прео мне искренне жаль! Эта самая добрая душа на свете! Бедняга влюблен в меня, но он слишком молод и беден! — рассуждала госпожа де Вилар. Спустя полчаса у Анжелики сложилось мнение, что она не далека умом, зато очаровательна в своей детской непосредственности. Вдова была одета в несколько провинциальном вкусе, но довольно мило: в лимонно-желтое атласное платье с белыми кружевами на корсаже и рукавах. Цвет, пожалуй, слишком кричащий для вечерних выходов, особенно для женщины, пребывающей в положенном трауре, однако, необычно шел к ее черным глазам и смугловатой коже. — Что у вас с моим мужем? — напрямик спросила Анжелика, окончательно стушевав собеседницу. Та, предполагая в маркизе великосветскую жеманницу, которой строгие правила приличия связывают язык, оторопела и заморгала. — Что между вами и месье дю Плесси? Отвечайте безбоязненно! Я не сделаю вам ничего дурного. Просто хочу знать и все, — добавила она презрительно, глядя на страх, застывший в больших оленьих глазах. — Я не знаю, что вам ответить, мадам, — наконец пробормотала гостья, — если бы я сама знала, что между нами… Он как будто ухаживает за мной, но в его глазах я не замечаю интереса. Иногда я думаю: заметит ли он, если я уйду, или нет. — Я хотела предупредить вас, милочка, чтобы вы не обманывались, — Анжелика постаралась придать своему голосу оттенок снисхождения. — Мой муж таков с женщинами: он берет то, что ему предлагают, но никогда ничего не дает взамен. Не ждите взаимности, лучше приберегите свои ласки для того, кто любит вас. Не дав сопернице возможности ответить, Анжелика сухо добавила: — А теперь идите спать. Моя служанка проводит вас. В этот момент в дверь постучали. Анжелика открыла и увидела мужа, жестом показавшего ей следовать за ним. — Я должен поговорить с господином де Роганом. Попрошу вас побыть у дверей, чтобы никто не подслушал наш разговор. — Я к вашим услугам, Филипп. Муж посмотрел на нее, и в его лице что-то дрогнуло. — Хорошо, — кивнул он. Они рука об руку спустились вниз. Филипп вошел в гостиную, где ожидал де Роган. Пока шевалье перевязывали, маршал успел привести себя в порядок, и Анжелика в который раз поразилась этой особенности в нем: в любой ситуации не терять достоинства, выглядеть с иголочки, когда другим становится наплевать. Нежность к мужу защемила сердце. Дверь в гостиную захлопывалась ненадежно. Приникнув ухом к щели, Анжелика стала прислушиваться к разговору мужчин. — Итак, вам лучше, сударь? — Благодаря заботам вашего лакея — да. Он настоящий кудесник… — сделав короткую паузу, Роган усмехнулся, — сразу видно, что вы не привыкли доверять людям. Впрочем, это роднит нас с вами. — В этом вы ошиблись. И дырка в вашем боку — прямое тому доказательство. Если бы не появилась стража, вы бы уже были мертвы. — Но я еще жив. Могу ли я расценивать это как божественное провидение? Хотя не спорю: вы всегда управлялись со шпагой гораздо лучше, чем я. — Я предоставил вам выбирать. — Пустое! Роганы не стреляются на пистолетах, как какие-то клерки. Шпага — вот оружие дворянина. — Полагаю, второй round мы не станем откладывать в долгий ящик. Предлагаю драться сейчас на заднем дворе: без секундантов. — Ба! Драться с раненым! Тогда уж просто заколите меня здесь без всяких pas de deux! — в хриплом голосе Рогана звучала откровенная насмешка. — Я подумал об этом, — ровным тоном признал Филипп. — Вот как мы сделаем: я велю отворить мне кровь, пока не потеряю столько же, сколько потеряли вы, и мы будем на равных. — Чудачество, мой друг! И без секундантов? — Без. Возьмём свидетеля, чтобы он зафиксировал, что все было честно. — Уж не вашего ли здоровяка-лакея, на все руки мастера? — Конечно, нет! — отозвался Филипп, и в его тоне прозвучало ледяное презрение. — Я беру в свидетели мою жену. — Женщина? С каких пор вы стали доверять женщинам? — Не просто женщина. Я могу доверить ей свою честь. — Да вы влюблены как последний дурак! — фыркнул тот. — А между тем… — Закройте рот, Роган! Будем драться, если не хотите, чтобы я прибег к палке. — И вы сможете поднять палку на Рогана? Даже король не посмел бы! — Уверяю вас, я буду сильно сконфужен подобной ситуацией. Но вы не оставляете мне выбора. Анжелика задрожала: не то от той неумолимости, с которой звучал голос Филиппа, не то от гордости, с какой он говорил о ней только что. — Послушайте, Плесси! — страстно заговорил тем временем Роган . — Вы стремитесь разделаться со мной, но и сами ищете смерти. Потому что знаете: то, что я сказал вам — правда. И вам невыносимо жить с этой мыслью. Да не смотрите на меня волком! Я лишь говорю, что ваши принципы, ваши идеалы вам дороже вещей настоящих, живых, на которые вы даже не обращаете взора. Вы сделаны из металла, крепкого, но не ковкого. Когда на вас давит сила, которой вы не можете противодействовать, вы не сгибаетесь, как это делают иные, вы ломаетесь пополам. Если в жизни нет той справедливости, которую вы себе выдумали, вы предпочтете гордо умереть в одиночестве. — Вы закончили излагать свои сентенции, сударь? Два часа ночи, а дело еще не кончено. — Я не стану драться, заведомо зная, что погибну. Я хочу жить! — Вот дьявол! — Филипп выругался, как плюнул. — И вы еще смеете называться Роганом? — Да! Я не побоялся сломать кинжал перед королем. Не побоюсь и вашей палки. И своего мнения я не изменю! — Да плевать мне на ваше мнение! Вы хотели втянуть меня в заговор. И вы, Роган, будете драться, если я вас вызываю. Отказа я не приму, милостивый мой государь, — бросил Филипп с презрительным почтением, однако же в его голосе звучала та убийственная вкрадчивость, которая пугала даже Анжелику. — Хорошо; но прежде рассудите, я объясню вам все. Да, я осуждаю короля, за его презрение к старинному дворянству, которое исконно служило оплотом королевской власти и за то, что он наделил неограниченной властью этих безродных выскочек: Кольберов и Лувуа. Он заставляет потомственных герцогов величать их монсеньорами! Какой позор! Кроме того, вы знаете, что я нуждаюсь в деньгах, а у голландцев их прорва. Они платили мне, считая меня чуть ли не революционером, но я не давал свое согласие ни на что. Пойти против королевской власти, связавшись с чернью и иностранцами, как это было во времена Фронды — ниже моего достоинства. Я буду ждать, когда король осознает свои ошибки и сам призовет меня. Этот день обязательно настанет, когда просвещенная чернь, все эти власть имущие крикуны из третьего сословия, не решат, что республика, где власть находится в руках Δῆμος, куда удобнее закостенелого монархического строя. О, да, этот день настанет — Карл I уже испытал это на собственной шее, и тогда король вспомнит нас, старинное дворянство! А пока мы будем ждать! — Демагогия во вкусе Эндемона, я полагаю? — саркастически заметил Филипп. — Все философы немного Платоны, Сократы и Эндемоны. Это не демагогия, друг мой, я обещаю вам уехать к себе, чтобы очиститься от ваших подозрений. Мне неприятно, что вы подозреваете меня в предательстве и считаете каким-то революционером! Но воззрений своих я не изменю и буду с достоинством ждать своего часа, когда король призовет меня. А теперь прошу меня извинить: от долгих прений у меня круги пошли в глазах. Повисло долгое молчание. Наконец, скрипнуло кресло. — Черт с вами, Роган, — со вздохом проговорил Филипп. — Поклянитесь мне честью вашего дома, что уедете в свое имение. — Клянусь, — убедительно припечатал принц. — Хорошо. Во имя старой дружбы я вам поверю. Я велю Ла Виолетту постелить вам тут и дежурить возле вас, если что-то понадобится. Послышались тяжелые твердые шаги. Спустя пару секунд Анжелика оказалась лицом к лицу с мужем. Она даже не стала делать вид, что не слышала разговора. Филипп выглядел усталым, его взгляд, казалось, говорил: "Ну что вы об этом думаете?" В его гордой осанке и чеканном шаге усталости, однако, не чувствовалось. Анжелика тенью последовала за ним в его комнату и тихо стояла в стороне, пока он вполголоса давал указания Ла Виолетту. Когда дверь за камердинером закрылась, Филипп тяжело опустился в кресло и позволил себе маленькую слабость: откинулся на спинку и прикрыл глаза. — Думаете, Рогану удалось обмануть меня? Я знаю — он лжет. Мне следовало убить его… А впрочем, черт с ним! — Филипп говорил, оставаясь неподвижным, с закрытыми глазами. — Правильно! Оставьте его, тем более, что он трус. — Трус? Нет. По крайней мере по его собственным представлениям. Вы слышали, как он говорил о палке? Он ведь знал, что я этого не сделаю. Даже элементарные понятия о чести он считает человеческой слабостью и охотно этим пользуется. Вот и сейчас он остался уверен, что срезал меня. Вы думаете, он обломил нож перед королем из-за попранной гордости? Вовсе нет: будь он обласкан при дворе, пошел бы на куда большие низости, а так… Он почел для себя, что выгодней слыть гордецом. — Я не думаю о нем, я думаю о вас, Филипп. — А что я? Мне надлежало драться с ним и убить его. Я предпочел этого не делать. Притом зная, что он лжет. По-вашему, я тоже трус, да? — Нет! Нет! — с горячностью возразила Анжелика; от того, что Филипп мог так подумать, кровь бросилась ей в лицо. — Вы столько раз доказывали, что презираете смерть! И теперь вы одержали победу. — Разве? Победу? Хм! — воскликнул Филипп с какой-то злобной горечью, вскакивая на ноги.— Я отталкивал вас, я обдавал вас ледяным презрением — это все на что я был способен, чтобы скрыть от вас мои чувства! А вы цеплялись за меня, несмотря на мою жестокость к вам. Вы! Женщина, достойная королей! Когда вы оставили меня, я злился на вас, винил вас во всем, хотя не должен был! Но от этого мне становилось легче. А сейчас вы опять смотрите на меня с надеждой! Он вдруг ринулся к ней, буквально сбив ее с ног и прижал к себе с сокрушительной силой. Из-за слабости, охватившей все ее тело, она не почувствовала боли, не успела испугаться. И снова воздух стал липким и тягучим как нуга, и сладкое сосание под ложечкой, и жар внизу живота. Все эти ощущения притуплялись от головокружительной близости его губ. Снова, как и при возвращении в этот дом, ей мучительно захотелось приникнуть к нему, отринуть все иное и забыться в знакомых объятиях. — Сколько раз… — сбивчиво и хрипло зашептал он, — сколько раз тебе признавались в любви: сотни, может быть тысячи? Я брал тебя… я старался быть хорошим любовником… но ни разу не сказал тебе… столько раз прокручивал в голове и не мог произнести… Я... люблю тебя…Анжелика… только не смейся сейчас. Сколько раз она мечтала, чтобы он сказал ей эти заветные слова! Чтобы говорил ей интимное, предназначенное только двоим "ты", в пылу страсти шепча ее имя, даже так, как нынче — неловко, как подросток, нервно сглатывая слова. Но сейчас он не должен был говорить. Он должен был просто поцеловать ее, ошеломить своей страстью, сбить с ног, так, чтобы она не помнила самое себя. Иногда слова не нужны, и Филипп не почувствовал этой минуты. Обещание, данное королю, камнем легло на ее сердце: она больше не имеет права слушать признания. Она обещана другому. Отворачиваясь от его губ, через силу вырываясь из его объятий, она ломала свою жизнь. Вместе с острым ощущением долга ей вдруг открылось, что она по-прежнему любит Филиппа. И любит не так как раньше, а гораздо, гораздо сильнее. И поэтому, он, ее любимый, должен разделить с ней всю ответственность. — Я не могу, Филипп, — она уткнулась лбом в его плечо, пряча себя от его глаз. — Вы знаете, что я уже не могу. И вы тоже не можете. Я жалею, что вы не такой, как Роган, но будь вы таким, я бы не любила вас так сильно! — Я знаю. — Филипп не стал удерживать ее. Напоследок, он взял ее руку и нежно, почти с благоговением прикоснулся губами к кончикам пальцев. — Не судите меня строго за этот порыв, сударыня. Впрочем, теперь уж не до этого. Время позднее. А с утра вам нужно отправляться ко двору. — Доброй ночи, мадам дю Плесси-Бельер. — услышала она за спиной его тихий голос, когда была уже в дверях. — Доброй ночи, господин мой муж. Она неслышно вышла и долго еще стояла в темном коридоре, прислонившись к стене и тихонько плакала. Анжелика опасалась, как бы история с Роганом не имела последствий. Она была уверена: прознай об этом король, даже ее вмешательство не спасло бы мужа от опалы. Весь следующий день Анжелика тревожно вздрагивала, заслышав на улице стук копыт, но к вечеру успокоилась, поняв, что никто не собирается арестовывать Филиппа. За госпожой де Вилар с утра явился де Прео и, краснея, пообещал маркизе дю Плесси, что месье де Латремон увезет родственницу обратно в Нормандию на несколько недель — «чтобы кузина побыла на лоне природы». Новость об отъезде юной кокетки успокоила Анжелику. От одной мысли, что Филипп мог ласкать другую женщину ей хотелось бить и крушить все вокруг. Если бы Латремон сам не решился благоразумно увезти свою родственницу, она, чего доброго, договорилась бы с ним при помощи денег. Маркиза по-дружески посоветовала Прео не отходить от госпожи де Вилар ни на шаг. «Удача в любви сопутствует лишь упорному, мой милый юноша», — напутствовала она его. Филиппа за весь день она видела один-единственный раз, но теперь сама избегала встреч с ним, чтобы не бередить свежие раны. День спустя с самого утра к Анжелике пожаловал гонец от герцогини Орлеанской и передал письмо, в котором принцесса просила маркизу дю Плесси приехать в Сен-Клу. «…Только прошу вас, мадам, обставьте все так, как будто вы здесь наездом, по дороге в Версаль. У меня к вам лично дело, и я не хочу, чтобы кто-то узнал, что я сама назначила вам встречу». В полдень Анжелика уже была в Сен-Клу. От пажа мадам, встретившего ее у дверцы кареты, она узнала, что Месье со своим двором уехал на реку, а Ее Высочество ожидает ее в саду в ее излюбленной беседке у статуи Дафны, преследуемой Аполлоном. Анжелика поспешила в платановую рощу, попутно любуясь видами этой изящной летней резиденции, которую Людовик подарил своему брату. По дороге ей попадались редкие гуляющие: большинство придворных уехали купаться вместе с герцогом. С некоторых пор при дворе Месье снова воцарилось веселье: принц все более привязывался к своему новому фавориту, графу де Беврону. Казалось, шевалье забыт, но это было всего лишь видимостью. Мадам де Лафайет сокрушалась, что ненависть принца к жене крепнет с каждым днем, а любовь к де Лоррену, напротив — обретает в его сердце ореол мученичества. Дойдя наконец до укромной мраморной беседки, Анжелика увидела улыбающуюся Мадам. На той было незабудковое шёлковое платье ее излюбленного воздушного фасона. Хрупкие плечи прикрыты газовой тканью шарфа, густые каштановые кудри обрамляли ее узкое личико — она напоминала ту самую Дафну, рядом с которой стояла. Компанию мадам составляла леди Гордон-Хантли, которая деликатно отошла, делая вид, что занята сбором цветов. — Именно вас я и хотела видеть, мадам дю Плесси. Не составите ли вы мне компанию для прогулки? — Я полностью к услугам Вашего Высочества. Они присели на мраморную скамейку в беседке. — Сударыня, — заговорила принцесса после минутного молчания, — я обратилась к вам потому, что вы женщина очень богатая и умеете хранить чужие тайны. Можете ли вы одолжить мне четыре тысячи пистолей? Анжелике понадобилось все мужество, чтобы от изумления не свалиться со скамейки. — Мне нужна такая большая сумма для поездки в Англию. Я вся в долгах и уже заложила часть драгоценностей. Но я не могу ссылаться на свою бедность перед королем. А ведь именно ради него я отправляюсь в Англию. Он дал мне поручение огромной важности — предостеречь моего брата Карла II от союза с датским, испанским и австрийским монархами. Мне нужно быть красивой и обольстительной, чтобы представить Францию в лучшем свете. Поэтому нужно тратить деньги налево и направо. Если же я буду скупиться, то не смогу успешно выполнить поручение. Она покраснела, но за бойкой речью пыталась скрыть смущение. Анжелика решила быть великодушной. — Надеюсь, Ваше Высочество, вы простите меня за то, что я не смогу дать вам все, что вы просите. Столько мне так быстро не раздобыть, а вот три тысячи я могу вам обещать. — Дорогая моя, как мне приятно это слышать! — очевидно, она не рассчитывала и на эту сумму. — Уверяю вас, я рассчитаюсь с вами, как только вернусь. Мой брат любит меня и одарит подарками. Если бы вы только знали, как это важно для меня! Я пообещала королю, что добьюсь успеха. Ибо я его должница, он платит мне авансом. Принцесса немного помолчала, потом спросила обеспокоенно: — Вы обещаете, что я получу деньги до своего отъезда? — Даю вам слово, Ваше Высочество. Мне нужно будет поговорить со своим управляющим, но в любом случае не позднее, чем через неделю, три тысячи пистолей будут у вас. — Как вы добры. Вы восстанавливаете мою веру в людей! Я уже не знала, куда обратиться за помощью. Принцесса, подобно ее брату, рассказала Анжелике о безрадостном детстве во Франции, где ее мать, королеву Англии, сестру короля Франции, считали чуть ли не попрошайкой. Воспоминания о пережитых унижениях давались мадам нелегко. Щеки ее зарделись от праведного гнева, а голубая жилка на тонкой шее трепетала как пойманная в силок птичка. Принцесса сокрушенно покачивала своей прелестной головкой — она бы никогда не вышла за Месье, если бы все было так плохо с самого начала. — Он ревнует меня к моему уму, и страх, что никто не любит меня или просто не думает обо мне хорошо, будет преследовать меня всю жизнь. Она рассчитывала стать королевой Франции, но об этом сейчас не говорила. Это была ее главная претензия к Месье — он был лишь братом короля. А слова о самом короле вызывали у нее горечь. — Если бы ему не потребовалась моя помощь, чтобы склонить Англию к союзу с Францией против голландцев, он бы оставил меня на растерзание моим врагам. Мои слезы, стыд, печаль — все это ничего не значило для него. Его совсем не беспокоит деградация собственного братца. — Вы уверены, Ваше Высочество, что вы не преувеличиваете? Королю, конечно, неприятно смотреть... — О да. Я хорошо его знаю. Коронованной особе неприятно смотреть, как один из членов его семьи все глубже и глубже погружается в пучину порока. Но любимцы моего супруга не угрожают королевской власти. Все, что им нужно, — это золото и беззаботная жизнь. Она глубоко вздохнула и прижала руку к сильно бьющемуся сердцу. — Я не сомневаюсь в своей победе, и все же порой мне становится страшно. Меня со всех сторон окружают ненавистью. Месье так ненавидит меня. Я всерьез опасаюсь за свою жизнь. Боюсь, что однажды он решится отравить меня. Анжелика чуть не подпрыгнула. — Мадам, вам не следует говорить о таких ужасных вещах. — Я не знаю, ужасные ли это вещи или обыденные. Ведь люди в наши дни умирают так легко. — Если вы, Ваше Высочество, так убеждены в своей небезопасности, то следует предпринять шаги с целью самозащиты. Обратитесь хотя бы в полицию. Мадам посмотрела на Анжелику так, словно та сморозила явную нелепость. А потом разразилась хохотом. — Ну и удивили же вы меня! В полицию? Уж не этих ли обормотов де Рейни вы имеете в виду? Вроде Дегре, который приказал арестовать моего советника Валенси? Не будьте такой глупой, дорогая. Я знаю их всех очень хорошо. Она поднялась и разгладила складки голубого платья, и, несмотря на то, что она была ниже Анжелики, выпрямившись, она казалась выше ее. — И помните, при дворе неоткуда ждать помощи, надо уметь самой защищать себя или... или умереть. Обратно они шли молча. На губах принцессы застыла улыбка. Ничто не могло отвлечь ее от чувства страха за свою жизнь, и это чувство постоянно преследовало ее. — Если бы вы только знали, — неожиданно сказала она, — как бы я хотела остаться в Англии и никогда, слышите, никогда не возвращаться сюда! Анжелика кивнула. Ей как будто передался бездомный, безысходный страх, который по пятам преследовал Мадам. То ощущение, когда от безотчетной постоянной тревоги становишься мнительной и склонной предвидеть впереди одни лишь ужасы. Это отвратительное липкое чувство еще не накрыло Анжелику, но уже подкрадывалось к ней стелившимся по земле серым туманом.