Четвертая стража

В Пепельную среду — первый день Великого поста — парижане стекались в церкви: опухшие и едва просохшие после вчерашних возлияний. Нищие сгрудились на папертях, протягивая красные заскорузлые от холода ладони, покрытые язвами, в надежде, что какая-нибудь молоденькая, набожная белошвейка сжалится и подаст медный грошик. На узких улочках между домами трепыхались на ветру ошметки бумажных гирлянд, не снятые вовремя чьей-то рассеянной рукой. В Соборе Парижской Богоматери читал проповедь знаменитый отец Бурдалу, пронзая с кафедры горящим взором погрязшую в грехах паству. Знатные дамы и господа, расположившиеся в первых рядах, прижимали ко рту кулаки, отчаянно удерживая зевоту, а набрякшие, красные от бессонницы веки то и дело предательски опускались. Буржуа, столпившиеся в дверях, удрученно вздыхали. Они слушали голодное урчание в желудках, успевших переварить вчерашние окорока и соленья, и чувствовали себя очень виноватыми перед Господом. «Явилась благодать Божия, спасительная для всех человеков, научающая нас, чтобы мы отвергнув нечестие и мирские похоти, целомудренно, праведно и благочестиво жили в нынешнем веке, ожидая блаженного упования и явления славы великого Бога и Спасителя нашего Иисуса Христа, Который дал Себя за нас, чтобы избавить нас от всякого беззакония и очистить Себе народ особенный, ревностный к добрым делам…» — громогласно повторял отец Бурдалу послание апостола Павла к императору Титу. И буржуа, и дворяне дружно погружали носы в платки разного качества и стоимости, и вздыхали над тщетой земного бытия, горячо желая обрести благодать божию и узреть наступление Золотого века. В отеле дю Ботрейни в ласковой неге шелковых простыней маркиза дю Плесси получала свое отпущение грехов. Ее тело расцветало под ласками любовника, наливаясь жизненными соками, как иссушенный дневным зноем цветок наливался живительной влагой утренней росы. Как покаянная грешница она трепетала перед ним в предвкушение благодати, и, когда буря стихала, вынося их на золотистый песок острова любви, она благодарно склонялась перед всемогущей властью Бога, создавшего человека для счастья и радости. В перерывах между любовными схватками, когда голод одолевал их, они планировали побег Ракоци. — Уезжайте вместе со мной, — умолял принц вновь и вновь. — Нет, мой друг. Я не могу, — ласково, но твердо она отводила его протянутые в мольбе руки. — Но я умру! — страстно восклицал он. — Не время думать о любви. Копите свои силы для борьбы с захватчиками вашей родины. — Только вы, прелестный ангел, могли так сказать. Остальных женщин волнуют лишь собственные желания. Вы — истинная подруга революционера! В ответ Анжелика только смеялась и качала головой. Для маркизы дю Плесси-Бельер, супруги маршала Франции, выслушивать подобные речи было почти что богохульством. Иногда вместе с поднимавшейся в ней тревогой в памяти всплывал строгий лик Филиппа: в его взгляде не было даже обычного оттенка презрения, а лишь печальное удивление — будто он впервые увидел ее истинный облик. Она гнала от себя этот образ, карающий ее чувством вины, и под напором страстей он тонул среди мечущихся в алькове теней. Вечером третьего дня, как она приняла Ракоци в своем доме, он сказал ей: — Я не могу ехать, не поговорив с вашим королем. — Но вас отправят в тюрьму! Даже если король не арестует вас за историю с поляками, он вполне сделать это, чтобы угодить таким образом австрийскому императору, чья лояльность будет важна ему в предстоящих войнах. — Или он даст мне денег на революцию, чтобы вытеснить фигуру императора с шахматной доски, стравив его с турками и Речью Посполитой. — Вот увидите, так не делается! Короли ненавидят революцию. Они страшатся подобных прецедентов даже в других странах. — А разве Карла I не обезглавил его собственный народ? Прежде чем Анжелика ответила, Ракоци рванулся к ней, чтобы заключить в объятия. — Не думайте об этом, любовь моя, — шептал он, покрывая ее лицо быстрыми поцелуями. — Я не могу жить без вас! Вы не должны расставаться со мной! Оплывшая свеча медленно потухала, погружая комнату в мрак. Шторы на окнах были плотно задернуты, чтобы ничей враждебный глаз не заметил в комнате подозрительных теней. Дом погрузился в сонную тишину — ничьих шагов не было слышно в передней. Никто из слуг не смел входить на половину маркизы без особого приглашения. Вдруг Анжелика почувствовала, как мужчина рядом с ней напрягся, тревожно прислушиваясь. — Тише! — шепнул Ракоци, когда она хотела спросить, в чем дело. И тут до нее донеслись звуки, встревожившие венгра. Они становились все явственней и явственней. Заскрипела дверь в переднюю. Раздались осторожные шаги. Под дверью спальни обозначилась полоска света. Ракоци вскочил и бросился к креслу, где лежали его вещи, а среди них кинжал и пистолет. В этот момент дверь распахнулась и в проеме появились силуэты мужчин с обнаженными шпагами: — Именем короля вы арестованы, принц. Анжелика узнала этот звонкий насмешливый голос с неуловимым южным акцентом. Пегилен де Лозен! Позади него покачивал плюмажем королевский мушкетер, державший фонарь. Ракоци, не растеряв присутствия духа, набросил свой рваный плащ прямо на голое тело и торжественно поклонился, словно встретил графа при дворе: — Не будете ли вы так любезны подождать, сударь? Как только оденусь, я тут же последую за вами. Все происходящее казалось Анжелике кошмарным сном. Подобные сцены не раз представлялись ей за прошедшие три ночи. Но сейчас она была так поражена, что не смущалась своей наготы. Лозен влюбленными глазами смотрел на нее и даже послал ей воздушный поцелуй. Когда мушкетеры увели Ракоци, он низко поклонился ей. — Сударыня, именем короля вам надлежит покинуть двор и удалиться в монастырь по своему выбору. Дальнейшую вашу судьбу решит ваш муж, маркиз дю Плесси. — Ему… известно? — прошептала Анжелика, не узнавая свой собственный голос. — Он будет извещен в самое ближайшее время! Ах, дорогая! Что вы наделали! Пегилен подошел к ней. Без всякого смущения, с удовольствием, он разглядывал ее нагое тело. Анжелика, находясь в глубоком шоке, даже не подумала прикрыться. — Вы так прекрасны, — прошептал он, откидывая назад тугие непослушные локоны, — зачем вы губите себя раз за разом? — Пегилен наклонился и поцеловал головку плеча, алебастрово-белого в интимном полумраке комнаты. Прикосновение его губ обожгло Анжелику, приводя в чувство. Отпрянув, она схватила с кровати простынь. — Я поеду с вами хоть в монастырь, хоть в тюрьму, если такова воля короля, — но сначала дайте мне одеться! — Конечно, мадам! — Но мне понадобится служанка! — Не стоит пугать ваших людей: мы рискуем поднять дом вверх дном. Позвольте, я помогу вам. Уверяю, опыта в подобных делах у меня предостаточно. Анжелика не стала спорить: отпустив простынь, она подчинялась ему, как сомнамбула, повторяя все, что ей велят. Заботливым жестом закрепив у нее под горлом застёжку плаща, Лозен предложил Анжелике руку. — Мне жаль, что мы увиделись по столь печальному поводу, теперь прошу вас, пойдемте. Я сам доставлю вас и сдам на руки добрым монахиням. Анжелика выбрала место заточения — монастырь урсулинок на улице Сен-Жак, где настоятельницей была Мария-Агнесса. Та только сочувственно качала головой, слушая сбивчивую исповедь сестры, поминутно прерываемую всхлипами. — Господь милостивый, ты наивна как ребенок, моя бедная Анжелика! Я была такой же: бабочкой, порхающей над пламенем, до тех пор, пока мне не пришлось оставить свое дитя у Ля Вуазин. — А мне пришлось оставить детей в доме мужа. Теперь они находятся во власти развратной своры, окружающей его. — Этот грех так укоренился во Франции, что теперь по ту сторону Альп его называют «французским». А единственный брат короля берет пример с Генриха III, окружая себя миньонами. — И не только брат короля! — Анжелика рассказала сестре про Альбера и Мари-Жана. — Все дети де Сансе подвержены порокам гордыни или сладострастия, – на кукольном лице монахини проступило ожесточенное выражение. Поколебавшись, Анжелика рассказала сестре о проклятии, о котором говорил мэтр Людовик. — Истинная Вера отрицает суеверия. — сухо сказала Мари-Аньес. — Проклятие лежит в нас самих. И все наши самые тяжкие грехи — дело лишь наших рук. Совесть недаром называют Гласом Божьим. Чтобы защититься от ее укоров, мы сваливаем свою вину на происки дьявола. Но не дьявол заставил меня вести распутную жизнь, не дьявол привел меня к Вуазин. Это я сама. Дьявол — это наши слабости, невозможность противостоять запретным желаниям, отрицая возмездие в лице последствий наших дурных поступков. Единственный путь избавиться от проклятия — не грешить. Как бы не силен был соблазн. Только встав на стезю раскаяния возможно обрести душевный покой. Тебе покажется это странным, но сейчас я стала гораздо счастливее, чем когда вкушала придворные удовольствия. Моя жизнь наполнилась смыслом, а тогда я была полна страстей: меня снедали гнев, зависть, похоть и муки тщеславия. Каждое утро я просыпалась с ощущением тоски и отвращения к себе, чувствуя лишь привкус пепла на губах. Мне хотелось одного — заглушить безудержным весельем точившее меня уныние. Но становилось только хуже. Моя душа разлагалась, как разлагается в могиле тело мертвеца. Наверное, если бы я не приняла решение оставить свет, я бы умерла молодой... Мари-Аньес вздохнула: — Но сейчас это миновало. Я встречаю каждое новое утро с радостью и благодарностью. — Об этом я не думала, — устало сказала Анжелика, взяв из корзинки начатое вышивание. Ей не хотелось вдаваться в теологические вопросы: она думала лишь о том, как скоро кончится ее покаяние и что делать дальше. Погруженная в мрачные мысли, Анжелика сделала несколько маленьких стежков. Мари-Аньес понимающе улыбнулась и покачала головой. — Мои слова не доходят до твоего сердца, потому что ты еще не встала на путь искупления, моя бедная сестра. — Кстати, ты знаешь, что на тебя, Анжелика, был донос из Братства Святого Причастия? — заметив безучастность сестры молодая настоятельница решила сменить тему. — Так вот откуда король узнал, что я прячу Ракоци! Мари-Аньес, а не сможешь ли ты узнать, кто предал меня королю? — Может быть, и смогу. Среди наших сестер есть благородные дамы, которым известны любые секреты. На следующий день Мари-Агнесса пришла с хитрющей улыбкой, и Анжелика сразу поняла, что ей удалось кое-что узнать. — Тебе следует поблагодарить мадам де Шуази за то, что она старается вырвать тебя из лап дьявола. — Мадам де Шуази? — Да, именно ее. И она уже давно заботится о твоей душе. Покопайся в памяти и припомни, кого она настойчиво предлагала тебе в прислуги? — Великий боже! — простонала Анжелика. — Вся прислуга моих детей принята по ее рекомендации. Мари-Агнесса расхохоталась так, что чуть не закашлялась. — До чего же ты наивная, моя бедная Анжелика! Монахиня вдруг как-то двусмысленно улыбнулась, скромно опустила глаза и серьезно сказала: — Один бог рассудит нас. Затем она снова заверила Анжелику, что сделает все возможное, чтобы помочь ей и разузнать ее дальнейшую судьбу. — Это будет решать мой муж. — Он здесь не показывался, с тех пор, как тебя привезли. И ни единой строчки. — Может быть, ты съездишь к нему? Он не сможет просто так выставить духовное лицо. Еще лучше: попроси назначить тебе встречу через аббата Каретта, его духовника. В лице младшей сестры что-то дрогнуло, затем она скривила губы: — И не проси меня об этом, — и вдруг ее глаза зажглись задорным любопытством, так, что она снова стала похожа на прежнюю Мари-Аньес, юную развратницу-фрейлину при дворе молодого короля. — Тебе и правда удалось сделать из него хорошего любовника? Анжелика вспыхнула, вдруг поняв, что скрывалось за этим вопросом, и вместе с прозрением в ней поднялась ярость: — Вот уж неподходящая тема для монахини, да еще в дни Великого Поста! Впрочем, если хочешь узнать — поезжай к нему. Может, он снова согласится продемонстрировать тебе свои таланты. Настала очередь смутиться Мари-Аньес. Оскорбленная до глубины души, она выскочила из кельи, громко хлопнув дверью. Помирились сестры только на следующий день, когда Анжелика смиренно попросила прощения у молодой настоятельницы. Шли дни. Март принес с собой едва ли не майскую жару. Размеренная монастырская жизнь действовала на Анжелику успокаивающе; иногда она гуляла с сестрой по монастырскому саду, но большую часть времени работала вместе с монахинями: очищала дорожки сада от прошлогодних листьев, хлопотала на кухне, вместе с послушницами раздавала еду беднякам, мыла и обрабатывала им раны. Ей доверяли даже трудные операции: вскрыть нарыв или зашить ножевую рану. Вечера Анжелика коротала в одиночестве за чтением или вышиванием. Тяжелый труд помогал отрешиться от лишних мыслей и лучше спать по ночам. То тут, то там мелькала ее фигурка в простом бумазейном платье с приколотым спереди белым передником, шелковая коричневая косынка закрывала шею, а простая соломенная шляпка, вроде той, что носила ее матушка, спасала от солнечных лучей. Она даже вызывалась ухаживать за больными в Сальпитриере и больнице Отель-Дье, но сестра решила, что будет лучше не покидать стены обители. Мари-Аньес оказалась права. Как-то раз, во время раздачи милостыни, когда Анжелика вышла за ворота, к ней подошли два молодца в надвинутых на глаза шляпах. Она не успела ничего понять, как крепкие руки подхватили ее с двух сторон. Гвалт и суматоха, царившие вокруг, заглушили протестующие крики женщины. На углу улицы ждала черная карета без гербов. Оказавшись внутри, Анжелика перестала сопротивляться и внимательно пригляделась к своим похитителям. Одного из них, рыжеватого, со шрамом на лбу, она вспомнила. Ну конечно! Он служит у Филиппа: то ли на псарне, то ли на конюшне. Замысел мужа был ясен: он выбирал для похищения людей, которых маркиза могла не знать в лицо, чтобы ее не спугнуть. Анжелика усмехнулась про себя: значит, Филипп еще интересуется ею, раз решил украсть ее из монастыря. Дальнейшая судьба, однако, вызывала немало вопросов: как Филипп решил избавиться от «пятна на шелковом чулке»? Тюремная камера с кандалами, а может, и вовсе дно Сены, где упокоилось немало неверных жен? Подумав, Анжелика решила не вступать в переговоры с лакеями и конюхами. Что с них взять? Они лишь исполняют приказ своего господина. Решив не паниковать раньше времени — где-то в глубине души она не верила, что муж в самом деле собирается ее убить — Анжелика плотнее завернулась в легкий плащ. Откинувшись на жесткую спинку, она прикрыла глаза. Захочет ли Филипп увидеться с нею, хотя бы для того, чтобы огласить свой приговор, а может, он решил отправить ее в Плесси, под надзор эконома Молина? Анжелика настроилась на долгую поездку, но лошади внезапно остановились, залязгали ворота, и карета въехала в просторный двор. Дверца открылась: один из тюремщиков спрыгнул на землю и протянул ей руку. Опираясь на нее, Анжелика подобрав юбки, ступила на мощенный крупной брусчаткой курдонер. Высокие серые стены с четырех сторон замыкали пространство двора, по внутреннему периметру которого тянулась закрытая аркадная галерея. Над крышей возвышалась церковная базилика с широким куполом, украшенным по окружности статуями и горельефами. В отличие от строгости и простоты монастырской готики здесь повсюду чувствовалось влияние изящного итальянского барокко. Звонко ударил колокол, призывая к вечерней молитве. Опять монастырь! И верно — к ним уже спешила монахиня и две девушки в белом одеянии послушниц. — Где я? — вырвалось у Анжелики. — Это Валь-де-Грасс, мадам. Аббатство Валь-де-Грасс! Анжелика уже заметила резные вензеля королевы-матери на дубовых дверных створках. По желанию Анны Австрийской монастырь бенедиктинок возвели в предместье Сен-Жак, а рядом построили церковь, вошедшую в архитектурный ансамбль. Королева лично взяла шефство над монастырем, удаляясь сюда всякий раз, когда ей требовалось укрыться от вездесущих шпионов кардинала Ришелье. Для нее отвели отдельные апартаменты, где она и скончалась в 1666 году после долгой мучительной болезни, а ее останки перевезли в Сен-Дени, усыпальницу французских королей. Теперь Анжелике стало понятно, для чего Филиппу понадобилось увозить ее от сестры. Настоятельницей монастыря уже несколько лет являлась его мать — Алиса дю Плесси-Бельер. Анжелика тяжело вздохнула, передавая себя в руки новых тюремщиц. Вряд ли зубы волчицы менее остры, чем зубы ее сына...