Другая жизнь

      Лес обещал забрать в свои объятия, почти незаметной тропинкой открывая путь в глубокие недра, где дышала совершенно иная жизнь, незнакомая для привычно-усталых серых глаз. Когда деревья, спустя сотню шагов одинокого путника, наконец расступились, и выглянуло солнышко – открылись врата в мир, который на протяжении многих веков оставался в молчаливой светотени, давая знать о своем присутствии кротким и робким дуновением ветра. Там, вдали от суровых будней непосильно тяжелого снега и убитой временем земли, лучи янтарного солнца, держась друг друга, разгуливали по сухому ковру-траве цвета отливного золота. И все, казалось, играло соломенными оттенками, воссоединяясь в пылком танце озорного пламени и расходясь в непринужденных речах перекрикивающихся птах на крупных ветвях. День прошел только половину своего долгого, мало насыщенного глобальными событиями пути, однако небо, с рассветом безоблачное и равнодушно-синее, как воды Моря Призраков, уже пригнало маленькое стадо кучевых облачков, которые к наступлению сумерек окрасятся в красивый медовый цвет. Блестели юные березки, встретившиеся в роще, хвалясь своими изящными станами, кучным рядком окружив уютное местечко, где после тяжкого труда отдыхала природа. Вечная осень Рифта цвела, вдохновляя странствующих в поисках прекрасного путешественников и любой другой дух, что просто проходил мимо, гонимый собственными проблемами.       Под ногами приятно шелестели опавшие листья, а их многоголосый шорох напоминал потрескивание огня одинокой свечи в теплой избе. Хруст ломавшихся веток отдавался с глухим, беззлобным шипением, однако вскоре его заглушил ласковый шепот ветерка, приподнявшего несколько листочков и закружившегося вместе с ними в веселой мазурке. Было слышно, как хихикают прыгающие из одного угла в другой тени, играя в салки возле древнего пня, а их предки – посеревшие, угрюмые тени – гудят в отдаленных частях леса. Волшебный запах взрыхленной земли и ночного дождя баловал нюх, заставляя забыться пропитанным сезоном воздухом, что одурманивал и опьянял. Все звуки, все запахи – вся жизнь заключалась только в этих акварельных красках, нежно пригревших холст.       Выцветшая кожа Карлии посвежела под согревающим взором небесного светила; сама она прикрыла веки, натягивая выражение довольной кошки, принимающей солнечные ванны. Женственная грудь приподнялась в равномерном вдохе, при выдохе мастерица скрытности улыбнулась, делая свое острое, по-эльфийски прекрасное лицо ещё краше. До Галла донеслось утробное урчание, вызвавшее приятельскую ухмылку, и он, оторвав задумчивый взгляд от черновиков будущего тома, повернулся к подруге, которая, к слову, никого и ничего не замечала. За последние несколько дней им редко удавалось вырваться из провонявших плесенью и сыростью катакомб, где располагался штаб, поэтому расслабленный вид Карлии успокаивал гильдмастера. Провернув крупное дело, знаменитая троица Гильдии Воров решила наконец отдохнуть: Мерсер Фрей расположился в таверне за кружкой черноверескового отборного мёда, слушая очаровательные звуки лютни и бардовские песни, а его соратники сбежали от надоедливой суеты в лес.       Эльфийка подобрала под себя охапку красных, желтых листьев и улеглась в свитое "гнездышко", не прекращая мурлыкать. Блестящие при свете темные волосы украсила парочка листочков, которые словно плыли по волнам длинных локон. Галл не смог сдержаться и отложив рукописи, оказался рядом с данмеркой и зарылся носом в её взлохмаченную копну, вдыхая родной запах. От Карлии пахло разномастными травами, обычно нужными для изготовления ядов (такое сравнение не пугало вора), пахло пасмурным днем, что таится в ожидании грозы, пахло так кисло-сладко, что кружилась голова, и имперец благоговейно закрыл глаза, чтобы не смутить пассию. Послышалось пение деревьев – тихо они передавали между толстыми стволами то утихающий, то нарастающий звук, издалека напоминающий кувички. Птицы посвистывали в такт, как и редкая трава между выступающих корней. А может, это просто трепещет взбудораженное сердце? Тум-дум. — С тобой все хорошо? Выглядишь задумчивым, — её голос походил на тысячу разбившихся со звоном капель, обхватывая целиком и полностью.       Дезидений вернулся в реальность, когда увидел перед собой угловатое, слишком утонченное лицо. Цвет острых скул Карлии можно было сравнить с пеплом Красной горы на Солстхейме – угрюмый, мрачный серый оттенок. При темном освещении и вовсе казалось, что кожа у неё черная-черная, как сама Вечнотень, но сейчас при игре золотых красок, на фоне лазурного неба эльфийский лик сиял подобно таявшему на Глотке Мира льду. Когда Галл прикоснулся пальцами к открытому лбу Карлии, то действительно ощутил природный холод, но не убрал руку, не побоявшись обжечься. Огромные, проницательные аметистовые глаза смотрели в душу, останавливаясь на нервных путях и дергая за тонкие струны. Плащ под стройным телом удобно разложился на земле и теперь лежал так, будто у эльфийки выросли крылья. Ангел смерти, столь прекрасный, столь обворожительный, столь любимый. — Теперь да, моя соловушка, — мягко и приглушенно отозвался Галл, накрывая бледные губы своими.       После Карлия захлопала пушистыми ресницами, словно заново привыкая к солнцу, взяла первый попавшийся листик и покрутила его в длинных пальцах. О чем она размышляла, Галл не догадывался, да и не имел особого желания, потому что попытки разгадать это странное и нежное существо всегда были напрасны. Он ощущал на себе её ровное теплое дыхание и мысленно содрогался от наслаждения быть рядом, впитывать в себя бесконечную энергию, шедшую глубоко из недр земли, а также древнюю, как мир любовь. Сентиментализм? Ещё какой, но зачем размышлять о ненужных вещах, когда так хорошо? — Здесь так уютно. Жаль, что мы раньше не могли найти это место.       Нельзя не согласиться. Пара совершенно случайно наткнулась на богами забытый райский уголок, где не было никаких пороков, жадных теней, воровских взглядов. Только соловьи, которые забыли о настоящем счастье… Но не до конца. Галл не хотел вспоминать, что спустя некоторое время они вернутся домой, в мир сырых стен, снующих в углах крыс, головных болей. Его радовал миг, в котором была только Карлия Индорил – женщина с ликом статуи и характером даэдра. — Спой мне, — имперец растянул уголки рта, увидев реакцию воровки. — Не отнекивайся, я знаю, что у тебя голос менестрели. — Скорее всего, в тот момент ты слишком много выпил, раз сделал такой вывод.       Притихнув, приводя какие-то доводы в своей голове, данмерка вдруг лукаво усмехнулась, обнажая белые зубы: — Я пою только в бане. Ты подсматривал?       Приметив румянец, появившийся на впалых щеках гильдмастера, она не выдержала и рассмеялась. Ох, этот смех – трель маленьких колокольчиков – снова перевернул все внутри Дезидения, оставив только беспорядочный хаос. Он обхватил голову женщины руками и поцеловал её, зачарованный детским, волшебным смехом.       А потом Карлия запела – запела так, что не найти аллегорий для сравнения. Она воистину обладала певчим голосом, какому позавидуют многие члены Коллегии Бардов. Проснулся ветер, восхищенно подвывая, в кустах промелькнули любопытные глазки-пуговки олененка, на старый пенек опустилась маленькая птичка, подпрыгивающая от нетерпения, чтобы продолжить куплет. Природа, застывшая вместе с осенью, ожила, вслушиваясь в чистое сопрано, стряхнув с кудрявых березок листочки. Вместе с Карлией пела жизнь, раскрывая все новые рамки в старых границах; зашевелились солнечные зайчики, поддразнивая и убегая от шустрых детей царства Тени. Где-то вдали весело журчал ручеек и слышались глухие всплески. Все внимание было приковано к рощице, скрытой от чужих взоров, тайной, словно созданной только для двух соловьев, что хотели насладиться друг другом. Галл Дезидений вместе со всем остальным видел и слушал, как преображалась его возлюбленная, а красивая история о сандотрене и мелодиях Вселенной потом будет преследовать гильдмастера до самого последнего вздоха. Он никуда не спешил, одержимый мгновением, собрав под себя охапку огненных листьев, вдыхая сахарный и едкий запах темных волос. А Индорил продолжала свою балладу, согретая янтарным, добрым солнцем, ладонью касаясь невидимого холста с акварельными красками.       Кажется, это было в другой жизни.