What the Room Requires

ДРАКО

Я понятия не имел, зачем наговорил ей весь этот бред. В смысле, все это было правдой — но к чему ей было это знать? С этими мыслями я отвел в сторону тяжелый полог и вновь оказался в комнате под ивой, встретившей меня безмятежной тишиной и терпким запахом сочной травы. Сделав глубокий вдох, я остановился и нервно взъерошил волосы. Дыхание было хриплым, а в голове шумело, как после быстрого бега. Я угрюмо покосился на груду книг и резким движением смахнул их с часов на траву; с силой потер глаза и лицо, устало лег на спину. С немым ожесточением задолбил кулаками по земле, и тяжелый стук от моих ударов заглушала густая и мягкая трава. Я плотно сжал зубы и опустил веки. Грейнджер продолжала возиться со всей этой магией — изучала, экспериментировала, наблюдала, напрягая свой более чем незаурядный мозг в попытке отыскать выход из этого места. Она всегда была упорна — она и в этот раз не сдастся, пока не изучит эту Комнату вдоль и поперек. Я же прикладывал максимум усилий как раз на то, чтобы вообще об этом не думать. Не вспоминать, как кровь обагряла мои руки и как в этот момент улыбался отец, глядя на меня… Я порывисто поднялся с места, тяжело и глубоко дыша, и отошел подальше от часов, на которых сидел еще секунду назад. Нет. Нет, я не позволю всему этому затуманить мой рассудок. Не позволю этой гребаной Комнате в него проникнуть. Не позволю этим ночным кошмарам прорывать себе ходы в моих мыслях — даже тогда, когда я не сплю… А Грейнджер все это видела. Все, что происходило в моем доме. Как я умолял, истекал кровью и ползал. И перевернутую, изуродованную реальность, которую создали иллюзии моих родителей. Я знал, что она видела: об этом говорило даже то, как она теперь на меня смотрела — со смесью отвращения и острой жалости в глазах. И я ничего не мог с этим поделать. После всего того, что случилось, я вел себя, как ребенок — спорил о Санта-Клаусе и мучился тревожными мыслями о том, не могла ли она бросить меня здесь одного; то и дело выходил из себя, а перед этим всхлипывал, словно двухлетний младенец. Прямо на ее глазах. Эта мысль заставила меня презрительно фыркнуть. Кто я, в конце концов — Малфой или Уизли? Я должен взять себя в руки. Было бы гораздо проще, будь у меня достаточно времени и силы воли. Но я все равно это сделаю. Я должен. Иначе это место меня просто уничтожит. Ветер не утихал. Я посмотрел в ту сторону, откуда он доносился, проникая взглядом сквозь узкую щель между длинными, стройными ветвями. Странно. Мне показалось, или небо действительно заметно потемнело? Я напряженно нахмурился. Я не собирался выходить только для того, чтобы это выяснить. Грейнджер может совершить любую глупость, которую только пожелает. Мерлин, да пускай хоть попадет в очередной кошмар или встретит привидение. Ничто не заставит меня покинуть эту комнату под деревом.

***

ДРАКО

Три часа я без остановки вышагивал туда и обратно по комнате — снова и снова, по одной и той же линии. При каждом моем шаге золотистые огоньки слетали с травинок и поднимались в воздух. И, что странно, и трава, и крошечные белые цветки совсем не выглядели примятыми, хотя я уже несколько часов шагал по ним, а иногда даже пинал со злостью. Я принялся сбивчиво бормотать рецепты снадобий для предстоящего экзамена по зельеварению. Пробежался по чарам, которые я выучил — ну, или почти выучил — еще на прошлой неделе. Затем попрактиковал некоторые позы для дуэли и выполнил заклинания Экспеллиармус и Редукто, в качестве мишени используя треклятые напольные часы. Все это — без волшебной палочки, разумеется. Последнее упражнение я повторял до тех пор, пока мое дыхание не сбилось, и я был вынужден сделать минутный перерыв. Я положил руки на бедра, пытаясь вспомнить еще какие-нибудь заклинания, чтобы повысить уровень своей подготовки. И вдруг чья-то ледяная рука вытащила воспоминание о темной гостиной Малфой-Мэнора прямо на поверхность моего сознания. Ну же, Драко, — это была моя совесть, и ее голос всегда подозрительно напоминал мне голос моего отца. — Неужели ты позволишь этой грязнокровке самостоятельно разобраться с этой магией вместо того, чтобы найти выход самому? Брось ты уже это дерево — ты только попусту теряешь время! Или ты боишься темноты? Тебе еще нужно сделать кое-что важное, кое-что жизненно необходимое! Сейчас же оставь это место и… Я резко наклонился, чтобы подобрать с земли одну из книг. Неважно, какую. Дрожащие руки наткнулись на ту, что называлась «Гордость и предубеждение». Я поудобнее устроился на полу, скрестив ноги, и открыл первую страницу. «Все знают, что молодой человек, располагающий средствами, должен подыскивать себе жену». Из моей груди вырвался шумный, резкий выдох. Потрясающе. Вот, что сейчас я держал в руках — старую, напичканную чересчур большим количеством слов, любовную чепуху, которую так любят романтичные барышни. Мне предстояло сосредоточиться. Сжав зубы и сфокусировав взгляд на первой строчке, я заставил себя читать.

***

ДРАКО

«Приглядываясь к отношениям между мистером Бингли и Джейн, Элизабет была далека от мысли, что с некоторых пор стала сама предметом пристального наблюдения со стороны его приятеля. Мистер Дарси вначале едва допускал, что она недурна собой. Он совершенно равнодушно смотрел на нее на балу. И когда они встретились в следующий раз, он видел в ней одни недостатки. Но лишь только он вполне доказал себе и своим друзьям, что в ее лице нет ни одной правильной черты, как вдруг стал замечать, что оно кажется необыкновенно одухотворенным благодаря прекрасному выражению темных глаз. За этим открытием последовали и другие, не менее рискованные. Несмотря на то, что своим придирчивым оком он обнаружил не одно отклонение от идеала в ее наружности, он все же был вынужден признать ее необыкновенно привлекательной. И хотя он утверждал, что поведение Элизабет отличается от принятого в светском обществе, оно подкупало его своей живой непосредственностью. Элизабет ничего об этом не знала. Для нее мистер Дарси по-прежнему оставался лишь человеком, который всем был не по душе и который считал ее не настолько красивой, чтобы он мог с ней танцевать». — Скажи ей уже что-нибудь, ты, олух, — проворчал я в тишине, потирая затекшую шею и теряя всякое терпение. Меня раздражали эти надменные джентльмены с их идиотскими манерами — если одному из них понравилась девушка, он просто обязан пригласить ее на танец! И плевать, кто что о нем подумает. В начале книги это классовое разделение было мне вполне понятно, ровно как и то, что главного героя смущало, что у Элизабет был более низкий статус. Но ведь все они были магглами — поэтому меня поражало, что этот клоун мистер Дарси до сих пор не смог утихомирить свою гордость. Если он и дальше будет ходить вокруг да около, я зашвырну эту книгу куда подальше и начну читать Шерлока Холмса, чем бы это ни было. Снаружи шелестел ветер. Я поднял голову. Нет. Пожалуй, он выл. С тем же звуком, что и огибал башни моего дома. Я опустил руку с книгой и неморгающим взглядом уставился на чуть покачивающиеся ветви. Снаружи было темно. Я нахмурился. Сколько времени Грейнджер лежит там? — Сейчас же прекрати, — велел я сам себе, возвращаясь к страницам. — Какое тебе дело? Но я вдруг обнаружил, что не могу сосредоточиться на словах. Буквы сливались в единое расплывчатое пятно. После нескольких безуспешных попыток вникнуть в суть я оторвался от книги и встревоженно нахмурился. Сколько раз я прочитал последнюю строчку? Резко захлопнул книгу, я отбросил ее в сторону. Она мягко упала в траву. Я выругался и поднялся на ноги. Засунув руки в карманы, я снова принялся мерить комнату быстрым шагом, но уже через несколько минут остановился и пристально вгляделся в узкую щель, которую создавали покачивающиеся ветви. Снаружи была кромешная тьма. Я постоял так еще немного и снова стал ходить туда и обратно. Все вокруг становилось каким-то расплывчатым — словно пространство обтянули заляпанной пленкой. Я напряженно нахмурил лоб и протянул руку в сторону навеса, чтобы отодвинуть прохладные ветви. И резко выдохнул, вперив ошарашенный взгляд прямо перед собой. Над ячменным полем угрожающе нависла темная и плотная мгла; очень низкая, тяжелая и влажная, она напоминала зловещую густую дымку, которая обычно маячит среди надгробных плит и в болотных топях. Кончики пальцев и носа тут же закоченели, ледяной воздух обжигал легкие, стоило мне вдохнуть. В нос забивался острый запах — запах мороза и инея. — Грейнджер? Ее имя слетело с побледневших от холода губ еще до того, как я успел о чем-либо подумать. Из-за долгого молчания голос совсем охрип. Туман тут же проглотил мою реплику. Я обернулся и с сожалением взглянул на гипнотизирующую теплоту, что таила в себе комната под навесом из ветвей; сердце болезненно сжалось. Я плотнее сжал губы. Она не просила о помощи. Не кричала, что нашла дверь. По сути, она вообще прогнала меня, а перед этим попросила, чтобы я перестал ей мешать. И я был счастлив выполнить ее просьбу. Теперь же я поступил бездумно, покинув комнату под ивой и выйдя в этот туман — я ведь могу и не найти дорогу назад, и ради чего все это? Ради того, чтобы теперь слоняться в этой темноте в поисках одной дуры, которая не подумала даже о том, что здесь могут водиться Болотные фонарники? Я решительно развернулся и шагнул, снова оказываясь под защитой надежных свисающих ветвей и с удушающим скрипом прикрывая за собой вход в комнату. — Идиотка, — сердито прорычал и подошел к стволу, желая быть подальше от этой кромешной тьмы. — Лежит там, хоть и знает, что кругом туман. Как будто специально провоцирует привидения, которые в любую секунду могут выйти из леса. Что ж, пускай. Я три раза пересек небольшое пространство комнаты, замер и снова уставился туда, откуда пришел. Она не просила о помощи. Не кричала, что нашла дверь. И это чертовски тревожило. Что было снаружи? Откуда появилась эта мгла? И почему ее запах так похож на тот, который я учуял еще в гоблиновой пещере? Что будет, если я лягу спать прямо сейчас, когда этот туман скользит над полем, облепляя стебли мутной сыростью? Я пожал плечами. К щекам тут же прилила краска, отчего кожа скул загорелась. Я стоял на этой чертовой земле, как престарелая домохозяйка, пока маглорожденная находилась там, посреди чернеющей ледяной дымки, в надежде хотя бы смутно понять, как работает волшебство этой Комнаты. — В течение всех этих лет я это наблюдал, сколько бы ни пытался из тебя это выбить, — зазвенел голос отца в моей голове. — Ты трус, трус и слабак. — К черту все это, — фыркнул я, решительно шагая к навесу из ветвей и ныряя в промозглую тьму. Она моментально проглотила меня в свою непроглядную серость. Я обернулся, надеясь найти взглядом иву, но, сколько бы я ни старался, из-за густого тумана взгляд не мог выцепить дерево. Бормоча себе под нос гневные проклятия и пытаясь контролировать биение сердца, я огляделся и устремил взгляд в ту сторону, где еще днем было поле. Теперь его там не было. — Глупая девчонка, да чтоб тебя, — прорычал я, краем уха слыша, как хрустят и ломаются под подошвой заледеневшие стебли. — Я не позволю меня обойти. Только не магглорожденной, бестолковой, легкомысленной, наглой… Я резко смолк и прищурился. Прямо впереди на земле лежала чья-то темная фигура. Мой лоб тут же прорезали складки. Это не могла быть она. Это было бы слишком. Я подавил в себе рефлекс достать свою палочку, прикусил внутреннюю сторону щеки и сделал осторожный шаг назад, чувствуя, как ноги примерзают к земле. Все, что мне было известно — это то, что Комната могла создавать боггартов, двухметровых питонов и пауков размером с книжный шкаф. Я упорно отказывался считать себя трусом, ведь трусость и осторожность — не одно и то же. Ветер полностью стих; в воздухе теперь вибрировала густая тишина, оседавшая в легких мелкой ледяной крошкой. Пока я шел к темной неясной фигуре, распластанной на земле, мои туфли с хрустом ломали замерзшую сухую траву, а к подошвам цеплялись ветки. Я замедлил шаг. И, наконец, застыл. Грейнджер лежала на спине, руки были прижаты к туловищу по бокам. Глаза были закрыты, зрачки под веками не двигались. Губы сжаты в бескровную тонкую линию. Кожа выглядела совсем серой. Как камень. — Грейнджер, — снова позвал я бесцветным голосом. Никакой реакции. Я опустил взгляд и посмотрел на ее руки — она сжимала их в кулаки с такой силой, что побелели костяшки. Челюсти были крепко стиснуты, кожа на лбу изрезана глубокими полосками. Мне показалось, что она не дышит. Я резко поднял голову, охватывая взглядом пространство до тех мест, до которых только хватало глаз. Что скрывалось в этом тумане? Усыпляющее заклинание? Проклятье? Яд? Отчаянно захотелось сорваться с места и унестись прочь. Вернуться в успокаивающую тишину комнаты под ивой, снова вдохнуть такой свежий и терпкий запах травы и земли. Но ноги будто приросли к месту, а сам я не мог оторвать взгляда от нее, лежавшей на траве; твердой, как доска. Она была мертва. Я это знал. Одного, даже самого беглого взгляда на нее было достаточно, чтобы это понять. Прежде я видел Смерть — видел, как она ставит на живом, трепещущем теле свое клеймо. Я и сейчас увидел ее фирменную подпись. Почему я не мог сдвинуться с места? Каждый раз, сколько я себя помнил, когда я сталкивался с чем-то ужасным, во мне тут же начинала закипать ярость, железным, непробиваемым щитом замыкавшаяся вокруг моего сердца. В эти моменты я с хищной улыбкой на губах мог ошпарить любого только за то, что тот приблизился на опасное расстояние, или же просто получая наслаждение от осознания, что способен причинить настоящую боль. Но внутри меня, в самом дальнем уголке, было что-то, чем мой отец так и не смог завладеть: в моем щите была брешь. Она появлялась в том месте, где пламя снедающей меня ярости было слишком обжигающим — настолько, что железо, сковывавшее мое сердце, плавилось, не выдерживая. Какая-то узенькая трещинка. Слабость. Она сворачивала мой желудок в тугой, ноющий узел. И я не мог от нее избавиться. Никогда в своей жизни. Этой слабостью было чувство вины. Оно напоминало мне старую, глубокую рану, которая уже начала затягиваться, но прямо сейчас швы треснули и расползлись снова, и вот она лопнула. Прямо как в те моменты, когда я обнимал свою мать. Или когда я почти умирал в мужском туалете, заглянув в глаза девушки, которую чуть не убил. Эта слабость, подобная треснувшей доске посреди устойчивого моста, всегда скрипела и ныла в самые оглушительные моменты. Но я не помнил, чтобы прежде чувствовал себя так — словно мое тело вот-вот разрежет надвое. Сейчас это ощущение вызвало сильный приступ нестерпимой тошноты. Колени затряслись. И чем дольше я стоял там, тем хуже мне становилось. Потому что в этом ощущении, дробившем внутренности, таилась одна крохотная деталь: Каждый раз оно заглушалось хорошим нагоняем от отца или чем-нибудь другим. Рано или поздно что-то прогоняло его, позволяя мне снова стать равнодушным и жестоким. Но мне никогда еще не приходилось сталкиваться с ним один на один. Я резко вдохнул, пытаясь заставить шестеренки в моей голове зашевелиться. Все было до банальности просто. Я мог оставить Грейнджер умирать, предварительно засыпав сухой травой, а мог опуститься на колени и пощупать пульс. Я не хотел делать ничего из этого. Но внутри моего щита снова что-то треснуло, образуя брешь. И я понял, что не могу просто взять и бросить ее здесь. Я отодвинул с пути высокие стебли, тяжело опустился на колени и, окинув ее самым свирепым взглядом, на который только был способен в тот момент, вытянул правую руку и пальцами надавил на яремную вену, прямо над горлом. И тут же резко отпрыгнул. Пальцы нащупали пульс. — Грейнджер, — выдохнул я, снова опуская руку на колено. — Эй! Проснись! Она не пошевелилась. Я гневно зарычал, чувствуя, как внутри все закипает. — Грейнджер, сейчас же завязывай со всем этим. — Я сжал ее плечо и энергично потряс. Она по-прежнему не реагировала. Я скрежетнул зубами. — Ну, ладно. — Я напряг ноги, сжал ее запястья и встал, с силой потянув ее на себя и пытаясь привести в стоячую позицию. Ее глаза резко распахнулись, а взгляд вперился в мое лицо. Пораженный, я моментально отпустил ее и отшатнулся. Она покачнулась, нетвердо стоя на земле, но смогла устоять на ногах. Она приоткрыла рот и принялась изумленно озираться вокруг, по-прежнему не произнося ни слова. Выглядела она при этом как рыба, которую только что вытащили из воды. А затем ее тело сковала мелкая дрожь, и она зябко застучала зубами. — Я думал, что ты умерла! — заорал я. Она обхватила себя за плечи. Губы побледнели. Она смотрела на меня напряженным, неморгающим взглядом широко раскрытых глаз — так, будто не могла решить, реален я или нет. — Не представляю, о чем ты только думала, когда здесь заснула! — рявкнул я, пытаясь скрыть от нее тот факт, что сейчас мое сердце стучало настолько громко, что вот-вот, казалось, заглушит мой собственный голос. — Не расскажешь мне, что не так с этим туманом? Не удивлюсь, если окажется, что на него наложено какое-нибудь… Что ты делаешь? Грейнджер сделала порывистый шаг в мою сторону, не вслушиваясь в смысл моих слов, и протянула дрожавшую руку. Растерянно моргнув, я попытался отступить хотя бы на шаг, но ноги запутались в высокой траве. Ее ладонь легла на мое плечо. Она выдохнула, и ее взгляд метнулся к моему лицу. Дрожавшие пальцы вцепились в складку на моей рубашке, и она заглянула в мои глаза. В течение какого-то времени она не сводила с меня пристального, изучающего взгляда. А потом вдруг выражение ее лица изменилось — напряжение исчезло. Она сделала глубокий вдох, и ее тело расслабилось. — Это ты, — пролепетала она. В течение целой секунды я стоял неподвижно, совершенно ошеломленный, но потом все же прочистил горло. — Разумеется, это я, — раздражённо огрызнулся я, скидывая ее руку. — Знаешь кого-то еще, кто застрял в этом забытом Мерлином месте? Ее глаза потускнели, и она поспешно отвела взгляд. Поджала губы и снова обняла себя руками. Я тревожно сглотнул. Она не выглядела так, будто только что проснулась. — Слушай, — заговорил я. — Я больше ни минуты не собираюсь торчать в этом тумане. Хорошо, что он еще не успел проникнуть в убежище под ивой. Ты со мной? Она вздрогнула, все еще не глядя на меня. — Грейнджер. Грейнджер! — Я резко пощелкал пальцами перед ее лицом. Она снова подняла голову, отвечая, наконец, на мой взгляд. Она выглядела потрясенной. Я тяжело вздохнул. — Совсем спятила, — сердито проворчал я, а затем сжал ее локти и повел обратно — по тому же пути, по которому и пришел сюда. Ячменные колосья, окружавшие нас, с глухим треском пригибались к земле. Она по-прежнему молчала. Не кричала за то, что я слишком грубо ее тащу, не пыталась сопротивляться. Будто она была не совсем здесь. Я простонал, с отчаянием думая о том, как полезно сейчас было бы уметь задерживать дыхание. Если она сошла с ума, потому что надышалась этим воздухом, меня ожидает та же участь, если мы сейчас же не вернемся под дерево. — Что это? Грейнджер пробормотала неслышно, почти одними губами, но я услышал. — О чем это ты? — нетерпеливо рявкнул я, все же посмотрев на нее. Ее взгляд был устремлен куда-то влево и смотрел далеко от нас. Я остановился и проследил за ее взглядом. В тумане мерцал мягкий свет. Я судорожно сглотнул. Это могло оказаться как ивой, так и очередным ужасом, созданный Комнатой в надежде нас в него втянуть. Я перевел внимательный взгляд на Грейнджер, ожидая, что она скажет что-то определенное. Ее глаза медленно прикрылись, и она плавно покачнулась из одной стороны в другую. Я был вынужден удержать ее, чтобы она не упала. Я раздраженно поджал губы: она становилась совсем беспомощной. — Давай же, — буркнул я, потянув ее в ту сторону, откуда виднелся свет. Даже если это и был очередной кошмар, Комната хотя бы прогнала туман, чтобы прочистить нам дорогу. Это могло оказаться чем угодно. Я был совершенно уверен, что ива находится в другой стороне. Вернее, почти уверен. Ну, хорошо — я понятия не имел. Плотный дым облеплял наши лодыжки, и я крепче сжал локоть Грейнджер. Я не мог допустить, чтобы она сделала в этой промозглой темноте хотя бы один лишний шаг — потому что после этого я, возможно, уже не смог бы ее отыскать. — Мы поднимаемся по холму, — пробормотала Грейнджер. — Нет, не поднимаемся, — ответил я грубовато. — Это поле ровное. И откуда бы не исходил этот свет, это точно не дерево, потому что оно… Я умолк и остановился. Потому что из тумана вдруг выросла ива. И сквозь ее мягкие, висевшие ветви пробивался приглушенный голубоватый свет, прорезанный золотистыми искорками. Так. Отлично. Я подтолкнул ее вперед, отодвигая ветви ногами, и нас обоих тут же обволок удивительно теплый свет и чистый воздух. Крошечные золотистые огоньки поднялись вверх, оттолкнувшись от земли, и медленно закружили вокруг. Грейнджер глубоко втянула ртом воздух и попыталась отстраниться. Я опустил голову, заглядывая в ее лицо. Карие глаза вдруг стали яркими, живыми, и она снова набрала в грудь побольше воздуха. А затем ее брови дернулись, и по бледным щекам потекли слезы. Я растерянно на нее уставился. Темные, блестящие глаза встретились с моими. — Как я сюда попала? — спросила она дрожащим голосом. Я огляделся. — Что ты имеешь в виду? — резко спросил я, хмурясь. — Мы четверть часа пробирались через этот гребаный туман. Она коснулась лба рукой, широко распахнула глаза и приоткрыла рот; взгляд был размытым. — Я не… Я не помню. — Она закрыла глаза. — Я заснула, когда солнце только начало садиться, и мне снился сон… — Её голос постепенно превратился в шепот. Она отшатнулась; через секунду открыла глаза, и из них снова полились слезы. — А чего ты ожидала? — сердито прорычал я, кладя руки на пояс и отворачиваясь от нее. Шагнув к стволу, я устроился на одном из мощных корней. — Что встретишь фей и единорогов? — Я лишь хотела выяснить, как далеко может зайти эта магия, — прошептала Грейнджер, теперь уже обращаясь почти исключительно к себе самой. — Пыталась понять правила, не возвращаясь в лес… — А раньше у тебя не возникало проблем с этим лесом, — зло проворчал я. — Я не собиралась оставлять тебя здесь одного! — вдруг резко воскликнула она таким тоном, словно я был неразумным ребенком. — Почему нет? — спросил я, пытаясь скрыть нотки растерянности в голосе. — Потому что мы вместе попали сюда, и мне почему-то кажется, что Комната хочет, чтобы и выбрались мы отсюда вместе, — рассудительно произнесла она, все еще не поднимая головы. — Но я не собиралась снова впутывать тебя во все это сразу после того, как… — Она вдруг прикусила губу и замолчала, а я подозрительно сощурился. — Сразу после чего? — прошипел я. Она приблизилась к стволу и села напротив, отводя взгляд и подтягивая колени к груди. А затем снова подняла глаза на меня. Сердце вдруг пропустило громкий удар; по венам обжигающим ядом растекалась злоба. — Почему ты так на меня смотришь? Она моргнула. — Как смотрю? Я сердито нахмурился, откидывая голову. — Так, будто жалеешь меня. Ее лицо мгновенно вспыхнуло, хоть она и ничего не ответила. Я был прав. Я резко тряхнул головой. — Ты видела, как я истекаю кровью, а, Грейнджер? Видела, как я валяюсь на полу, как плачу на плече у матери, и ты вдруг решила, что имеешь право жалеть меня. — Я расправил плечи и опустил подбородок, посылая в её сторону убийственный взгляд. Она не сводила с меня широко распахнутых глаз, и было совершенно ясно, что она сбита с толку. Я чуть подался вперед и изогнул бровь. — Позволь-ка мне кое-что разъяснить тебе, Грейнджер. Ты, очевидно, думаешь, что теперь, когда ты увидела искаженную версию моей семьи, ты знаешь что-то обо мне или моей жизни. Но ты ничего не знаешь. Ты и понятия не имеешь. Ты реагируешь точно так же, как отреагировала бы любая другая девчонка на твоем месте, если бы вдруг увидела разбрызганную повсюду кровь. Самая ядовитая змея в мире будет истекать кровью и извиваться на твоих глазах, и ты будешь испытывать жалость, даже не осознавая, что она убьет тебя, подойди ты чуть ближе. — Уголки моих губ насмешливо дрогнули. — Ты льстишь себе, считаешь себя сострадательной. А еще — что должна что-то чувствовать, если твой однокурсник истекает кровью на полу. Но тебе нет никакого дела до меня. — Я презрительно усмехнулся. — Ты и не подумала ни разу о моем счастье или благополучии. Да и с чего бы вдруг? Это не твое херово дело. Ты ненавидишь меня так же сильно, как и я тебя. — Я растянул губы в широкой ухмылке, наблюдая за тем, как к ее лицу подступает краска. — Признай это, Грейнджер, — сказал я почти примирительным тоном. — Скажи правду. Ты ведь считаешь меня последней сволочью и самовлюбленной свиньей, не так ли? Высокомерный чистокровный ублюдок, которого ты невзлюбила еще с первой встречи и которому всю жизнь завидовала. — Завидовала? — вдруг вскрикнула она, и в её глазах тут же полыхнула ярость; она мгновенно выпрямила спину. — С чего бы мне завидовать тебе? Ты — надменный, самонадеянный павлин с манией величия, вечно сующий нос не в свои дела, ты гадкий и жестокий, ты говоришь ужасные вещи, ненавидишь людей, которых не знаешь, и осуждаешь уже через несколько минут, даже толком не разобравшись! И, знаешь, ты и наполовину не такой умный и грозный, каким себя считаешь! — Это любопытно, — ответил я через минуту, пораженный. — Потому что если бы ты спросила меня, что я о тебе думаю, я ответил бы то же самое. Ее глаза горели. — Мне действительно жаль тебя. Мои брови поползли вверх. — Да неужели. — Да, — рявкнула она. — Но не по той причине, по которой ты думаешь. Мне жаль тебя, потому что ты даже не в состоянии помешать своему отцу тобой манипулировать. Ты и сам не знаешь, кто ты на самом деле! Выражение моего лица не изменилось; ни один мускул на нем не дрогнул. Только взгляд заметно похолодел. — У меня есть предложение. — Я резко втянул носом воздух. — Давай перестанем делать вид, будто мы печемся друг о друге и будто нас волнует, жив ли другой из нас или мертв. Я тебя ненавижу, и ты это знаешь. Ты ненавидишь меня, и я тоже это знаю. Так что кончай смотреть на меня как на несчастного, грязного домашнего эльфа, о котором ты могла бы печужиться. Она успокоилась, но все еще не сводила с меня глаз. Я смотрел в ответ, не моргая, потому что не собирался уступать. Ее лоб прорезала глубокая складка. — Хочешь, чтобы я тебя ненавидела? Я недоуменно нахмурился. Лицо Грейнджер вдруг стало выглядеть уставшим; она поджала губы. — Ты и так все для этого делаешь, — глухо пробормотала она, разворачиваясь боком ко мне и отводя глаза в сторону. Я с демонстративным равнодушием скрестил руки на груди и бросил мимолетный взгляд на свисающие ветви. Какое-то время мы оба молчали. Даже ветер не шелестел. — У тебя есть домашнее животное, Малфой? Я моргнул и искоса на нее взглянул. Она не стала повторять свой вопрос, веки были по-прежнему закрыты. Я устало откинулся назад. — Да, — коротко бросил я. — Какое? — Две собаки. — Я раздраженно вздохнул. — И кот. — Какого окраса? Я подозрительно сощурил глаза. — Серого. — Живет на кухне? — В моей комнате, — ответил я. — Какого черта тебя вообще это волнует? — Мне приснилось, что у меня есть кот, — пробормотала она. — Серый. Он жил на кухне. Ты убил его. Что-то внутри меня мгновенно похолодело. Однако я тут же отмахнулся от этого ощущения.  — Не будь дурой, — сердито проворчал я. — Я никогда не убил бы кота. — Почему нет? Я уже сделал вдох, чтобы попросить ее заткнуться, но слабость снова сдавила легкие. Я чуть подвинулся, отворачиваясь от нее и обхватывая свои плечи. Снова почувствовал на себе ее взгляд. Но на этот раз я не стал восстанавливать зрительный контакт. Вскоре до меня стал доноситься звук ее размеренного, приглушенного дыхания, и я понял, что она заснула. Я был рад, что она не настаивала на правде — а правда была в том, что я очень любил своего кота. Что я завел его, когда тот был еще котенком, и никому в Хогвартсе о нем не говорил. Что он был моим неизменным, маленьким товарищем во время летних каникул и праздников на протяжении последних десяти лет. Что я волновался каждый раз, когда ездил домой, потому что боялся обнаружить его закопанным в саду. Я с силой стиснул зубы и еще раз взглянул на спящую девушку напротив. Да, это была еще одна моя слабая сторона, и я знал об этом. Но Грейнджер никогда не узнает.

***

ГЕРМИОНА

Я лежала, плотно прикрыв глаза, и слушала собственное дыхание, позволяя Малфою думать, что сплю. Я бы ни за что не смогла заснуть. Не так скоро. Не сейчас, когда обрывки последнего ночного кошмара зарывались в уголки моего разума. Я старалась не думать об этом, не прокручивать этот кошмар в своей голове. Но как только я пыталась представить что-то приятное, жуткие картинки из того сна тут же вторгались в сознание, отчего самые светлые и радостные мысли становились мрачными и унылыми. Мне снился Драко. Но это был не он. Не тот, которого я знала. Присутствие этого Драко заполняло собой мрачные хогвартские коридоры, накрывало их жуткой, темной тенью, сметающей все на своем пути. Все в ужасе его сторонились — кроме преданной кучки слизеринцев. Он был откровенно жесток — как его слова, так и его поступки. Он с яростной, неожиданной силой набрасывался на младших учеников, швыряя их на каменный пол или в стоящие ровным рядом парты. Он с неприкрытым наслаждением смеялся, когда соперники Слизерина по квиддичу падали с переломанной ногой или рукой. Он откровенно измывался над учителями — даже над профессором Снейпом. Я видела, как он обращается со своей семьей. Он был раздражителен и зол со своей матерью и говорил со своим отцом на равных; в глазах больше не было того откровенного восхищения с толикой страха. Мне снилось, как на кухне он вдруг споткнулся о серого котенка, тут же развернулся и убил его. А потом просто ушел, оставив на полу маленькое застывшее тельце. Во сне у него были белоснежные волосы, невероятно бледное лицо и глаза, полностью затянутые черной поволокой — черной, как сама ночь, через которую не могла проникнуть даже узкая полоска света. В определенные моменты, когда выражение его лица менялось, он вдруг становился удивительно похож на молодого Люциуса. И он превращал мою жизнь в сущий ад. В моем сне этот черноглазый Драко постоянно преследовал меня — с беспощадной, нечеловеческой настойчивостью. Он упорно не давал мне покоя — сидел сзади меня на уроке, обрезая кончики моих волос; проходил передо мной в коридоре и шипел отвратительные вещи о моем происхождении и о том, какой страшной, мучительной смерти я заслуживаю. Спустя годы бесконечных, страшных угроз, которые я слышала каждый день, я научилась стойко выносить его издевательства. И вдруг он решил прикончить меня. Он ни секунды не мешкал и не колебался. Произнесенное им заклинание Петрификус тоталус резко оторвало меня от земли, и он швырнул меня в черную земляную яму. А затем, прожигая мое лицо самым безжалостным и ледяным взглядом, которой я когда-либо видела, начал закапывать меня заживо. Я знала, что умру — что он убьет меня. И я была не в силах ни пошевелиться, ни сопротивляться. Я даже не могла позвать на помощь. А затем вдруг черная фигура, нависавшая надо мной, начала размываться — и вместо нее возникла другая, охваченная ослепительным сиянием, с голубыми глазами, в которых, казалось, горели звезды. Незнакомец схватил меня за запястья и потянул вверх, из этой заглатывающей дыры. Заклинание перестало действовать. Я взглянула на своего спасителя. Он был одет во все белое и был так же бледен, как и черноглазый Драко. Но его глаза искрились светом. Они казались мне знакомыми. Это был Драко. Драко, которого я знала. Драко, который так же, как и все остальные ученики, протискивался сквозь плотные толпы в коридорах. Тот, кто избегал людей первые несколько лет, а однажды вдруг помог младшему слизеринцу отыскать класс по зельеварению. Тот, чье лицо болезненно кривилось каждый раз, как кто-то получал травму во время игры в квиддич. Тот, кто с молчаливым, благоговейным уважением внимательно слушал профессора Снейпа на каждом его уроке. Тот, кто резко отвернулся, когда на одном из уроков Грюм демонстрировал заклинание Авада Кедавра. Тот, кто, пытался спрятать веселую улыбку, когда змей-фейрверк, созданный Фредом и Джорджем, гнался за Амбридж. И даже когда я проснулась, снова встречая язвительные усмешки, полные неприкрытого, ядовитого сарказма, я знала, что это был не черноглазый Драко. Он злил меня — определенно, — выводил из себя. Но я его не боялась. Он хотел, чтобы я его ненавидела. Однако дважды вытаскивал меня из ужаснейших кошмаров, которые только могло создать мое воображение. И он попросил прощения за то, что называл грязнокровкой. Почему? Я не могла связать все это воедино, — мой мозг напряженно размышлял, но кусочки паззла не складывались в цельную картинку. Все мои версии казались нелепыми; сердце же продолжало учащенно биться. Я сосредоточилась на том, чтобы расслабиться, касаясь мягкой травы и прохладного ствола дерева. Позволила вязкой тишине забраться в уши, постепенно успокаиваясь и отсчитывая собственные вдохи. И вдруг услышала, как кто-то снаружи зовет меня по имени.