Дневник времён

      В чаше сладкого вина отражалась полная луна. Болезненно-желтоватый свет от нервно плясавшего на кончике фитиля огонька почти догоревшей свечи выхватывал из вязкой тьмы усталое лицо облокотившегося о письменный стол юноши, снявшего очки и пальцами сморщившего чело.       Книга закрылась — очередные проведённые за дополнительными занятиями часы подошли к концу. Ненадолго, правда. Серен знал: только ночное светило коснётся горизонта — он вернётся сюда, в одно из самых своих любимых мест, в старинную библиотеку Академии. Такое нелюбимое и навевавшее зевоту на многих здесь — парня оно всегда завораживало многочисленными дубовыми стеллажами со стеклянными цветными дверцами, креслами и диванами, оббитыми кожей самой тонкой выделки, но всё-таки, больше всего, именно книгами, книгами, книгами… Многочисленными пыльными фолиантами в тяжёлых переплётах, огромными справочниками по всему на свете с красочными иллюстрациями, стопочками современной литературы в мягких обложках. А эта блаженная тишина, не нарушаемая даже шорохом стелящихся на поверхности пылинок? Нет, Серен не знал лучшего места, где можно побыть немного наедине со своими мыслями и коротать долгие — а они становились такими по мере наступления осени, — вечера да ночи за самосовершенствованием.       Вернув позаимствованные тома на полагающиеся полки и пройдя к выходу, взявшись за дверную ручку, парень, сам его силуэт яркий в прямоугольном пятне лунного света, в последний раз обернулся на окутанное тьмой помещение. Про себя улыбнувшись, Серен плотно закрыл дверь и двинулся вдоль по коридору. Не обращая внимания на шаги, неестественно громким эхом отдававшиеся в ночной тиши, и сопровождавшую его в каждом высоком окне луну, юноша раздумывал о том, как приспособить дневные тренировки так, дабы к сумеркам не валиться с ног.       О да, безумный ритм жизни был для него всем. На момент, когда ему стукнуло восемнадцать, Серен чётко знал, что не может жить так, как нормальные люди. Начиная от исполненных тяжкими тренировками Дуэльных Монстров, рукопашного да холодного оружия и заканчивая бессонными ночами в библиотеке, парень бросался в одни ему известные глубины этих омутов, погружался в них с головой и тонул в постоянных попытках успеть всё и больше.       Выйдя во двор и поёжившись от колючего, сорвавшего из ближайших деревьев иной ворох рано пожухшей в этом году листвы ветра, Серен уже чисто на автомате бросил взгляд к грозно возвышавшейся в черноте ночи самой высокой башни. Свет в одиноком окне ещё горел, а значит, как и он сам, глава всей Академии, Профессор, тоже всё ещё бодрствовал. Парень тяжко вздохнул и, опустив взор к мраморной кладке под ногами, уныло поплёлся к баракам Осириса. Вот так: один из самых лучших учеников торчал среди «красных», в самых низах, которые при любых раскладах оставались в тылах.       Спрятав наполовину пальцы в карманы тёмно-алого кителя, Серен поморщился и стиснул зубы, мелькнув во тьме недобрым оскалом, ещё больше спугнувшем этим прокружившиеся на пути сухие листья.       Злиться было за что, ведь именно ради признания того человека в башне юноша и пытался успеть всё: разучивал все тактики и оттачивал до безупречности логику для такой детской на первый взгляд карточной игры, учил совсем ненужную для солдат психологию и философию, мучил своё тело, доводя его до совершенства, работал над собственным поведением, манерами и этикетом, стремился помогать новичкам. Он делал всё это, не щадя себя, отбрасывая самого же «себя» на дальний план — лишь бы тот самый человек взглянул на него. И именно из-за этого Серен, порой забывая о своём же тризаконье «прилежность-старательность-безропотность», бросался в отчаянность, мол, будь это кто-либо другой на его месте, то Профессор наверняка бы наградил его пусть словом похвалы, тем самым, которого Серен ждал и по сей день.       Ночи позднего сентября обычно всегда начинали отдавать зябкой прохладой, но парень позабыл о ней в миг, когда на залитой серебристым светом тропе появилась та самая «кто-либо другая». В груди Серена будто взорвался сосуд с горючей жидкостью, жгучей кислотой въевшейся в чувствительные стенки внутренней плоти, выжигая на ней зияющие свежие раны. О, это ощущение овладевало юношей всегда только в присутствии одной персоны, ей неповторимой, что и сейчас мерно шагала, будто плыла, ему навстречу со стороны оранжерей.       — О? — девушка остановилась с Сереном в одночасье, на расстоянии тех десяти шагов, требуемых для дуэлистов, вместо карт использующих самое настоящее огнестрельное оружие. — Какая встреча.       В зелёных глазах юноши блеснула вовсе не взаимная радость — подняв головы, чёрные кошки, делившие имя раздражение, противно заскреблись на сердце, а кислота со всего организма прильнула к кончику языка.       — Юри, — сдержав естественный позыв скривиться, Серен постарался сохранить беспристрастное выражение лица и сдержанно кивнул.       — На любезный поцелуй в ручку, полагаю, рассчитывать не стоит? — она поддразнила его, обеими руками прижимая к груди большую охапку цветов.       Парень не собирался предавать себя, на мгновение откинув этикет и ляпнув в ответ что-нибудь равноценно язвительное, но кое-что отвлекло его внимание, не позволив проронить ни слова. Ему сразу бросилось в глаза, стоило их только поднять на эту девицу, что она не накрашена. Вроде бы, что такого странного, если время суток ночь? Нет, каждый в Академии знал, что для Юри-самы значил её внешний облик, да и Серен осознавал, что, несмотря на все противоречия, было у них двоих кое-что общее, а именно — маниакальная тяга к совершенству, пусть у него она больше к духовному, а у неё — телесному. Сам Нарцисс позавидовал бы этой барышне, её патологической любви к зеркалам, перед которыми она проводила столько часов, сколько не тратила свободного времени ни одна другая женщина, выхаживая и приводя в себя порядок. Макияж, разумеется, также входил в перечень неотъемленности для Юри, посему столь необычайно было для Серена видеть это лицо без грамма краски — почти незнакомкой выглядела эта девушка с ликом бледным, даже слабо светящимся, будто отражавшим лунный свет. Юноша почти не узнавал её… и, может быть, дело было не только в этом, но и в том, что лицо это, без грамма обычного ехидства, выглядело подозрительно спокойно и расслабленно?       — Что ты делаешь здесь так поздно? — Серен нахмурился, мысленно встряхнув головой и отбросив показавшиеся ему ненужными мысли. — Время уже почти к часу, а комендантское время…       — …с двадцати трёх ноль-ноль, — в унисон произнесла Юри и закатила глаза. — Да знаю я. Всё я знаю.       Раздражение, злость, гнев — Серен чуть не поддался этим своим внутренним демонам: его выворачивало наизнанку от того, как эта «принцесса», известная на всю Академию чрезмерной преданностью и любовью к Профессору, вот так нагло позволяла себе нарушать им же установленные правила.       — Но и ты у нас не самый «законопослушный», — Юри прочитала его мысли и усмехнулась, сузив чуть раскосые, как у кошки, сердоликовые глаза. — Не волнуйся, я не выдам тебя. Так что можешь вздохнуть спокойно.       Руки парня невольно сжались в кулаки, когда она, заправив лиловую прядь волос за ухо, прошлась мимо него, двигаясь, как пантера — походку она тоже отрабатывала достаточно долго, — и тихо шурша подолом длинного пастельно-голубого платья, что также, как обратил внимание Серен, необычно.       — Однако какая прелестная ночь, — сладко выдохнула девушка, свободной рукой расправив юбку, и, присев на каменную скамеечку подле кустов шиповника, положила цветы себе на колени. — Может, присоединишься? Знаешь, я бы очень хотела с тобой побеседовать.       Изящной ладонью с опасно длинными малиновыми коготками она похлопала на свободное место рядом, а парню подумалось, что первый раунд этой ночной их битвы за ней, раз он не сумел сдержать скатившуюся по виску холодную каплю пота. Всё же почему? Почему он позволил своему сердцу забиться чуть чаще, а всем внутренним сенсорам прийти в боевую готовность? Из-за того ли, что, как и заметил раньше он сам, больно уж была на себя не похожа Юри с этим умытым лицом, приколотым на затылке милым синим бантиком и простом, закрытом под шею и с длинными рукавами платье? Что так то так: слишком оно отличается от того насыщенно винного цвета наряда с оголенными плечами, длинным «хвостом» сзади и едва прикрывавшей «стыд да срам» юбочкой спереди, которыми она наверняка, как и длинными ногами, усладила сегодня же утром взоры почти всех в Академии. Почему-то Серен не думал об этом — отчего-то он просто принял предложение и молча сел рядом, впрочем, держась на приличном от девушки расстоянии.       Желаемый Юри разговор, однако, не клеился — вернее, даже не начинался, поскольку Серена больше интересовали собственные ноги, затянутые в тонкие белоснежные штаны да высокие чёрные с красным сапоги. Юноша просто не знал, о чём можно вообще разговаривать с этой девицей, присутствие которой обычно вызывало у него тихий зубовный скрежет. Разумеется: тот, кто так самоотверженно тратил всё своё время, подчас гробил здоровье, лишь бы Профессор одарил его одним немым жестом, хоть взглядом благодарности — какая у Серена могла быть реакция на ту, что получала всё это и даже больше просто потому… что просто. Парень не желал углубляться в догадки, но одна мысль, как эта девица могла добиться звания «фаворитки» Профессора и одеяний даже не синего, Обелискового оттенка, а пурпурного, что есть далеко у немногих, вызывала у него приступы естественного омерзения.       «Что я вообще здесь делаю?», — пронеслось в спутавшихся мыслях Серена. — «Пора уже возвращаться в…»       — Тебе так неприятно даже просто болтать со мной? — тяготившее их безмолвие внезапно нарушила первой Юри, подняв с колен цветок и принявшись перебирать его белоснежные лепестки; теперь, рассмотрев поближе, парень понял, что охапка, ранее находившаяся в руках девушки, была свежесрезанными, судя по сладковатому запаху, белыми лилиями.       Что-то в этой картине, как и в том, насколько по-детски весело Юри улыбнулась, прежде чем откинуть его прочь, обыкновенному кленовому листку, запутавшемуся в её длинных малиновых кудрях, на долю секунды заставило Серена растеряться. Но он быстро пришёл в себя, передёрнув плечами.       — Сожалею, но я не любитель лгать, а потому сладких льстивых речей, которые вам, миледи, так привычны, от меня вы не дождётесь.       Почему с его уст сорвалось именно это, он сам понимал не до конца, но некое мрачное удовлетворение отозвалось на дне его сознания, когда глаза девицы округлились и слабо блеснули лунным серебром. Наверняка, если бы она стояла, её сшибло бы на месте от осознания, что нашёлся в Академии один человек, который не собирался ей пятки лиза… Но нет — вместо этого обухом по голове оказалось для Серена то, что она только рассмеялась, прикрыв губы тыльной стороной ладони.       — Ух, я имел в виду, что вряд ли мы с тобой подружимся, — пробубнил парень, ощутив на щеках предательский жар и стараясь не смотреть на Юри, склонившую голову вбок и вновь принявшуюся кончиками пальцев гладить нераскрывшиеся зеленоватые бутоны.       Так и сидели они на разных концах холодной скамейки, не переговариваясь ни словом. Прохладный полуношник-ветер витал вокруг двоицы, играл с кружевами остававшейся на деревьях листвы, протяжно и как-то тоскливо завывал в бросавших на землю кривые тени ветвях. Вдруг затаившийся где-то между ними ворон пронзил тишину душераздирающим криком и чёрной тенью вспорхнул, тут же скрывшись во мраке, оставив на память лишь одинокое полублестящее перо.       — Ох, — Серен, никогда в жизни не страшившийся состояния «врасплох», всё-таки вздрогнул, когда Юри протянула руку и аккуратно высвободила «подарок» птицы с длинных, заплетённых в низкий хвост жёлтой лентой, синих волос. — Не беспокойся, — она негромко усмехнулась, глядя в теперь его круглые зелёные глаза, — я сама жуткая индивидуалистка и ненавижу, когда в моё личное пространство вторгаются.       — Тем не менее ты желаешь пообщаться со мной, — брови парня сдвинулись в выражении неверия и неодобрения, когда пальцы девушки вопреки сказанному свободно проскользнули по его щеке. И эти пальцы: не просто когтистые, способные запросто разодрать любого в клочья, но и ледяные, какие могут быть разве что у мертвеца, они не прибавили лишнего плюса к общему впечатлению Серена об их обладательнице.       — Познакомиться, — подкорректировала Юри, хитро улыбнувшаяся и нарочно провёдшая ноготком по скуле мгновенно отдёрнувшего голову парня, однако оставив след в виде крохотной царапинки. — А то столько лет томимся мы в этих стенах и даже не знаем друг друга толком.       Девушка снова наклонила голову и принялась внимательно разглядывать юношу; тут-то Серен и понял, по какой одной из причин так не переносил этого взгляда, коим эта девица частенько угождала многим другим послушникам Академии. Юри оценивала его, как и остальных молодых людей, подобно породистому жеребцу, приведённому на случку. Естественно, с собой, любимой.       Серена едва не передёрнуло от рефлекторного рвотного позыва: он, с малых лет росший здесь, в суровых Академских стенах, без родителей, старался сам себя воспитывать в исконно чинном духе непорочности и неприступности. Вспомнив об этих своих изначальных постулатах, юноша дал себе мысленную пощёчину: не стоило позволять столь необыкновенно простому сейчас облику этой девицы вводить его в заблуждение; Юри по-прежнему была и есть той, которой неведомы стыд, смущение и сожаление. Серен знал это из рассказа своего единственного товарища во всей Академии, Баретта, вытолкнувшего однажды посреди ночи помутившуюся рассудком барышню, что проникла в его спальню и, скинув с себя все одежды, змейкой скользнула к нему в постель. Также Серен не забыл, как не так давно застал Юри в одном заброшенном служебном помещении. Она была не одна — чьи-то руки гладили её грудь, на заалевшей плоти между раздвинутых ног поблескивала влага, а спина выгнулась в триумфе. В скудном освещении и полумраке трудно было узнать, кому выпала «честь» владеть любимицей самого Профессора, но Серен кое-как догадался, что то был Дэннис Макфилд, недавно вернувшийся из Эксиз-измерения засланный казачок. Небось, Юри благодарила его за отлично проделанную работу…       Еле сбежав от взгляда, силившегося обнажить все его секреты, Серен, отвернув лицо, вдохнул обжигающий горло воздух самого тихого и стылого часа осенней ночи, но сразу выдохнул, не желая впитывать в себя лёгкий вишнёво-цветочный флер духов. Уж нет так нет: не жаждал полный собственного достоинства парень вести какие ни было диалоги с этой развратницей.       — Вижу, ты не в настроении, — Юри ахнула преувеличенно театрально и, взяв цветы, гордо поднялась с насиженного места, одной рукой разгладив сзади юбку платья. — Жаль. Я надеялась, что смогу наладить самый малый контакт с наилучшим, — её губы разрезала снисходительная ухмылка, когда их с парнем глаза столкнулись в негласной коллизии, — после меня, учеником Академии.       «Что смогу заинтересовать тебя», — промелькнуло на самой поверхности сердоликовых глаз.       И подействовало: досадно пропустив воздух сквозь стиснутые зубы, Серен встал со скамьи и, обойдя девушку, перегородил ей путь, буравя её тяжёлым взглядом. Как бы он ни отрицал это, но было нечто в этой девице, что порой стягивало его внутренности в чувстве непреходящей интриги.       — Значит, твоё имя Юри? — парень скептически оглянул лилии в руках девушки. — Неожиданно, если честно.       А как же: лилии, да ещё и белые. И чтобы проассоциировать их с этой адепткой бивших из неё через край, каплями смертельного яда сочившихся из каждой трещинки бесконечных едкости с вожделением?       Носительница имени чистого и непорочного цветка Девы Марии улыбнулась подобно змее-искусительнице, заглянув Серену в глаза.       — Ты тоже так считаешь? Но я слышала, что ты увлекаешься изучением истории. Странно, что тебе нигде не встречалось упоминание, что лилия — символ французской монархии.       Юри кратко хохотнула и пожала плечами.       — Впрочем, как ни прискорбно, это не мой случай. А раз тебе всё-таки интересно, то хочешь, сказочку расскажу? Жила да была в одном храме мико. Прекрасная дева, жертвовавшая всей своей молодостью, свежестью да любовью, отдавая их богам, и те, спустя некоторое время, решили снизойти к подобострастной служительнице, преподнося ей дар предвидения.       Замолчав на долю секунды, Юри тихо вздохнула и возвела взгляд к небу, к унылому бледному светилу среди безграничной темени.       — И то ли это сами божества сыграли злую шутку, то ли демоны-они постарались, как бы ни было, но жрица, даже обладая внутренним прозрением, повстречав одного молодого человека, позволила в сердце своём произрасти дивному цветку со сладостным нектаром. Бедная дева: по невинности и наивности своим спутала она цветение любви с одним из семи смертных грехов — всепоглощающей похотью… Когда же бедняжка осознала это, стало слишком поздно — проклятое семя уже было посажено в её чреве, наливаясь кровью и биением собственной жизни, а виновник сего исчез, растворился в воздухе, оставив некогда «возлюбленную» мико наедине с её падением.       Будто морозное пламя полыхнуло внутри Серена, заморозив все нервные окончания, оставив лишь зубодробильный холод, сильнее, что принёс ветер, только что ударивший в спину. Юри же негромко посмеялась, её глаза, когда луна пугливо скрылась за облаками, стали и вовсе похожими на два кровавых бассейна.       — Думаю, раз ты юноша неглупый, то уже понял, — медленно проговорила девушка, глядя на Серена так, словно стремилась утопить его в этих самых бассейнах, — что получившимся в результате запретным плодом была я. Моей матери пришлось навсегда покинуть храм и вернуться в прогнивший мир страстей и пороков, из которого она так стремилась убежать, став служительницей богов. Увы, моё зачатие и рождение закрыли ей путь к спасению, а ещё четыре долгих года вынудили скитаться по свету, пока она не прибилась к этим стенам.       Дымчатая облачная завеса отступила, позволив серебру вновь залить землю. Серен будто проснулся, моргнув, а Юри опустила взгляд к цветам, которые держала так бережно, точно свёрток с младенцем.       — Знаешь, — тихо продолжила она, вглядываясь в лепестки, — а ведь я ещё, будучи в утробе, сводила с ума собственную мать. Она сама это приговаривала, проклиная меня каждый божий день, — Юри помолчала. — «С твоим появлением на этот свет — все они отчалили к судьбе разрушения», «Сердце твоё — угольно-чёрное и в ада огне с рождения», говорила она. Сумасшедшая, правда? Не удивительно, что когда появился Профессор, он сразу отправил её туда, куда требуется.       Она снова затихла, любовно погладив лилии.       — Да… Эти цветы как раз для мамы. С самого утречка я собираюсь навестить её в больнице. Цвет их лепестков так похож на её волосы… что некогда были тёмными, как эта ночь, но из-за меня осеребрились луной. Ах, точно, — Юри посмотрела на оцепеневшего Серена. — Если не ошибаюсь, твоя колода как раз на лунную тематику. Как тесен порой бывает мир, а?       Она всполошила ночь тихим перезвоном серебристых колокольчиков, своим смехом. Юри смотрела Серену прямо в глаза, и звуки её речи, разбиваясь в хрустальную лунную пыль, проникали ему в уши, достигая мозга и коверкая нейрохимические импульсы, пробуждавшие во всех рефлексах парня животный ужас и непреодолимое желание бежать, спасаться. Но он продолжал стоять на месте ровно, как оловянный солдатик, и чувствовать, как ноги и впрямь будто прикипели к земле застывшей массой олова.       — Ох, ты был прав, — Юри проследила за положением луны, постепенно покидавшей свой зенит. — Кроватка уже заждалась каждого из нас, так что пора согреть её.       Она сделала шаг, но, посмотрев на напрягшегося Серена, улыбнулась ему краешком губ и снизошла до лёгкого книксена.       — Прошу прощения, — она остановилась, оказавшись уже у юноши за спиной. — Я совсем забыла за твой изначальный вопрос. Тебя интересовало, почему меня зовут Юри. Не скрою, меня оно также всегда волновало, и однажды я даже решилась спросить у матери, её же это было решение.       Порыв холодного ветра, поднявшего пыль, ненадолго прервал слова девушки.       — И знаешь, уж точно моё имя не имеет ничего общего со всей этой чушью, с чистотой и целомудренностью. Лилия не должна быть со скверной.       Серен больше не видел девушки, но с «помощью» воспалившегося спинного мозга и высыпавших на кожу мурашек догадывался: её лицо разрезала безумная улыбка, такая, которая не может принадлежать нормальному человеку.       — Но всё же я думаю, была ко мне капелька любви у моей мамы. Она беспокоилась об аромате моей души… а что есть лучше лилий, вложенных в гроб да перебивающих смрад гнили и разложения?       Точку в беседе поставил далёкий гром, быстрой волной пустивший по телу Серена дрожь. Неторопливый цокот каблучков извещал о том, что Юри постепенно удалялась, разбивая этим цепи, тесно сковывавшие парня последние несколько минут. Воспоминания старой киноплёнкой с тонкой оттенком сепии пронеслись перед глазами Серена, заново напоминая, почему на самом деле он так стремился не пересекаться с этой девицей.       «Лилия не должна быть со скверной».       «Что есть лучше лилий, вложенных в гроб да перебивающих смрад гнили и разложения?»       Всё верно — Серен элементарно побаивался сумасшедших.       Потому и возобновилась клятва, выжглась на его сердце ещё одна печать с грифом «Держаться от неё подальше». Самый лучший вариант из всех возможных, так для себя решил юноша, на рассвете вновь бросившийся в полные внешнего забвения глубины самосовершенствования. Однако…       «С твоим появлением на этот свет — все они отчалили к судьбе разрушения».       Несколько дней спустя, считавший, что забыл эти слова парень почувствовал могильный холодок, обвивший его плечи нежным объятием: на письменном столе, за которым он обычно сидел в библиотеке, лежал обвязанный шёлковой алой лентой букет с прикреплённой к нему запиской. Отправитель указан не был, но каждая выведенная каллиграфическим почерком буковка в словах «За то, что обнажил не тело, а душу» сказала обо всём почти дословно.       Да и сам неплохо разбиравшийся в языке цветов Серен ведал, о чём обычно говорят пять оранжевых лилий…