Поцелуи для Венеры

Печальное и обреченное вытягивает Молли из крепкого сна; на одну секунду она забывает, где находится, что здесь делает, и эта секунда позволяет ей почувствовать себя свободной, легкой, пустой. Затем она слышит скрипку. Поначалу звуки, кажущиеся какофоническими, перетекают в резкую надрывную мелодию, вызывающую приятную скорбь во всём теле, очищающие слезы и далекие детские воспоминания о смерти бабушки. Своеобразный реквием (по увядшей красоте, по ушедшей любимой, думает Молли, по умершим родителям; она не знает, но её острый ум пытается понять) осаждает её душу, и Молли готовится заплакать. Конечно, это Шерлок! Шерлок играет по ночам на скрипке, но женщина удивляется, почему она так фатально звучит. Что его гложет? Молли даже не может пошевелиться. Его игра погружает в мир образов, наполнявших всю её жизнь: столы, микроскопы, реагенты, кудрявые волосы, виноград, садоводы, светлые волосы — и всё кружится, сливается в ком, который наваливается на неё и не дает вдохнуть спасительного отрезвляющего воздуха. — Что?.. Что происходит? — сонный голос справа. — А, это Шерлок. Погоди, Молли, я сейчас попрошу его играть потише... Или лучше вообще не играть... Джон, зевая, встает и плетется к двери. Молли ничего ему не отвечает, ведь накануне случился неприятный разговор о Моране, Шерлоке, и они даже вспомнили Мориарти, с которым Молли жила несколько дней: — Это последнее дело, в которое ты ввязываешься, Молли. После всего я отвезу тебя домой, и скажу Шерлоку, чтобы он к тебе не подходил, и не звонил, и ничего не просил. У него есть другие женщины, которых он может использовать в своих корыстных целях. Молли хотела задать вопрос: «Какие же у него женщины?!», но вовремя прикусила язык. — Джон, а что же будет с тобой? А со мной? Я на все двести процентов уверена, что вы вернетесь на Бейкер-стрит и снова будете заниматься расследованиями. Как же я? Мне не место среди вашей компании, особенно, после того как я ушла из больницы, я понимаю, но и ты пойми меня. Я же буду беспокоиться, а как же я буду жить в большом доме одна, как я бу... Джон хмурился. — Эмм... Молли, ты слишком много вопросов задаешь. Я... я еще не знаю, как всё сложится... — он сделал глубокий вдох и на одном дыхании выпалил: — Я не знаю, захочет ли Шерлок снова взять меня в компаньоны. И Молли поняла, что Джон боится. Боится, что их дружба не будет прежней, что всё уже разбилось об нелепую псевдосмерть, брак, долгих три года, наполненных событиями, о которых можно только догадываться. Ведь как мало он теперь знает о Шерлоке, он надеется, что вернутся старые деньки, но понимает, что это невозможно. Теперь между ними некая страшная пропасть, мост над которой они смогут протянуть лишь совместными усилиями. Джон этого хочет. А хочет ли Шерлок?.. — Спокойной ночи, — холодно произнесла Молли. — Кажется, что ты уже всё за меня решил. Она умолкла, но рассерженное женское самолюбие вернуло её к началу их долгого разговора. — И нет, — неожиданно ответила Молли на недовольство Джона в стиле «Почему они все тебе нравятся, эти негодяи? Ты любишь их общество? Или любишь их самих? А?», который тогда она оставила без ответа, — я не наслаждалась обществом Мориарти или Морана. Я просто выполняю то, что меня просят. Мориарти просил помощь — я дала ему кров. Шерлок просит поймать Морана — я встретилась с ним и пообщалась. И то, что ты сказал, то, что мне всё равно, с кем... Хмм... Это очень обидно. Мне не всё равно. Молли перевернулась на другой бок и тут же заснула. Джон крепко сжал губы. Конечно, он уже хочет извиниться. Но, видимо, придется подождать утра. Джон возвращается, и Молли демонстративно отворачивается к стене. — Я сказал. Но, видите, ему надо работать. А нам что ли спать не надо?.. Он запинается. — Молли, прости меня, пожалуйста. Мне просто плохо оттого, что я был свидетелем всех твоих любовных неудач, ох, приключений... Извини, ты же знаешь, что лирические отступления — это не мое. Прости. Ведь я тогда смотрел на тебя иными глазами, а сейчас... Не знаю, как назвать. Болен тобой. И моя ревность... да, она всё портит. Молли уже смотрит на мужа, и тот чувствует себя мокрым котенком на пороге. Она тянется к нему и шепчет: — Господи, Джон, я давно тебя простила, и я знаю, что это всё ревность. Ну, дай мне хотя бы раз, хотя бы один день подуться на тебя, как все нормальные жены обижаются на своих мужей. Молли крепко целует его. — Просто у нас с тобой всё слишком гармонично, и это пугает меня. Нужно будет выделить день, когда мы с тобой хорошенько поругаемся, по всем правилам. — Вторник, — смеется Джон, — у меня не будет пациентов. Спокойной ночи, птенчик. *** Джона в постели нет. Его сторона очень холодная, и рука нащупывает лишь мягкость хлопка. Значит, думает Молли, он уже давно встал. Несомненно, разговор плохо на него подействовал. Молли говорит своему отражению в зеркале: «Бедный, я должна обязательно сварить ему фирменный кофе в турочке». Затем она ищет кофту и невольно вся вспыхивает при мыслях о том, что: а) Шерлок видел её голой, пусть это была всего лишь спина, но для Молли этого достаточно (ах, наверное, у Ирен она идеальная, красивая, белая, думает Молли, настоящая женская спина, а вот у неё расцарапанная Пушком и усыпанная родинками); б) Моран (одна фамилия и такой трепет); все вчерашние часы расплываются в разноцветном картинном тумане, и она стыдится, хотя не понимает почему; в) она не приготовила завтрак. Только Молли прикасается к дверной ручке, она случайно ухватывает одну фразу, произнесенную... Лестрейдом? В такое время, думает Молли, сейчас же семь утра; наверняка, что-то произошло. — ... как это могло, черт возьми, произойти? А затем кроткий спокойный голос Майкрофта (да, она помнит его, очень хорошо помнит с похорон, когда у него в солнечный день в руках был зонтик; дождь, конечно, потом пошел, у спецслужб особый прогноз погоды, сверхточный): — Успокойтесь, Лестрейд. Я не меньше вашего обеспокоен данной ситуацией... Молли, как всякая женщина, не готова появиться перед, по крайней мере, четырьмя мужчинами без макияжа, в одной растянутой кофте и пижамных штанах. Потом же голос разума говорит: «Милая Молли, Майкрофту и Лестрейду — всё равно, Джон — твой муж, он должен любить тебя в любом виде, а Шерлок... Он вообще тебя не рассматривает в таком плане, в каком ты хочешь. Потому выходи хоть в розовых перьях, никто и слова не скажет». — Эээ... Доброе утро. Я что-то пропустила? — тихо спрашивает Молли. Она видит Шерлока, развалившегося на подоконнике (у него сейчас очень некрасивое лицо, думает женщина, отчего-то злое); Майкрофта и Ватсона, сидящих на диванчике (Джон потрепанный, сонный и взволнованный); Лестрейда, стоящего посреди гостиной и отчаянно пытающегося что-то втолковать. — Доброе утро, Молли! Случилось непоправимое. Убит Марк Хаансен. — Эээ... А кто это? — Не совсем убит, мистер Лестрейд. Не нужно делать скоропалительных выводов. Ох, здравствуйте, миссис Ватсон. Вы похорошели, пополнели. Вам очень идет. — Ой... Спасибо, мистер Холмс. — Марк Хаансен — посол Дании в Великобритании, миссис Ватсон. Он был больше всего заинтересован в получении документов. Как нам известно, Хаансен даже видел их и оказал неоценимые услуги Интерполу, МИ-6, моему Министерству по сбору фактов о преступлениях Морана. А почему заинтересован, хотите спросить? Там есть одна бумажка о банковской афере, и его фамилия значится в графе «Получатель». Всё совершенно естественно. Я думаю, мы бы закрыли глаза на такой мелкий, совсем не интересующий нас факт. Нам нужна рыбешка побольше. К сожалению, судьба распорядилась иначе. — Да какая судьба, мистер Холмс? Вы в это верите?! Мужчина поскользнулся, ударился головой об бортик ванной и истекал кровью несколько часов. И удивительно! Никто не удосужился поинтересоваться, где мистер Хаансен, хотя горничная была дома. — Горничную в этот день как раз отпустили, мистер Лестрейд. — Да какая разница? Всё ясно. Моран убрал его. Убрал свидетеля. Зачем именно сейчас? — Возможно, вы и правы, но мне кажется, нужно еще проверить, убийство ли это... Молли тихо прокрадывается на кухню. Лестрейд всё больше разгорается, думает она, конечно, ведь его бездействие на протяжении нескольких лет (он не мог раскрыть запутанные преступления) не прошло даром, серьезно подкосило репутацию, и он отчаянно пытается восстановить доброе имя. Господи, Шерлока все используют, все хотят сделать что-то через него, и Лестрейд, и Адлер, и Джон, но он не против, ему это нравится. — И кофе выпили, который я вчера купила, и съели все продукты... А тут даже нет каш. Ха, у Шерлока будто всегда есть еда, — ворчит вслух Молли, шаря по кухонным шкафам. — Я за едой! Через десять минут буду! Она накидывает на плечи пальто, застегивается на все пуговицы, надевает очки, чтобы её не видели без макияжа, и уходит. Вслед доносится голос Шерлока: — Купи мне клубничный йогурт! Вчерашний магазинчик оказывается закрытым, Молли приходится идти на Дайотт-стрит к мини-маркету. И только она пытается войти туда, она утыкается носом в чей-то приятный шерстяной пиджак. — Ох, простите, пожалуйста, извините. — Доброго и нежаркого вам утра, Молли. — А... Себастьян?! Перед ней взъерошенный Моран, с французским багетом в руках, улыбающийся и невинный. — Вы — ранняя пташка. Я думал, мне придется долго ждать. Думал, что всё, как в сказках, решится ровно в двенадцать, но и девять утра — это тоже прелестно. Небанально. Прошу за мной, — последнее было сказано грубым и повелительным тоном. Он знает, он понял, паникует Молли, зачем она ему нужна, ведь он убьет её? Неужели все их разговоры — это пустое, это ненужное, и она, как незнакомый ей Марк Хаансен, умрет от... сердечного приступа, или подавится, или её собьет машина?.. — Я живу недалеко, потому пойдем пешком, Молли. Любите гулять по утреннему Лондону? Я, например, очень, потому что эти старушки с сумками в руках, бегущие девушки с книгами, слушающие музыку, маленькие дети вселяют в тебя желание радоваться новому дню. Кстати, как хорошо, что вы пошли именно в этот магазин. У меня было два варианта, и я не знал, где именно вас ждать. Но интуиция не подвела. Прошу, Молли, сюда, — он указал на проход между домами. Дальше были неизвестные переулки, лестницы, бодрый Моран, откусывание багета и наконец роскошный дом, на последнем этаже которого он и живет. Квартира его выполнена в минималистическом стиле, отдающим и холодом больниц, и сыростью, и серостью, и гладкостью. Прямые углы и четкие линии никак не вязались с его кабинетом в галерее, хотя что могло его охарактеризовать? Себастьян — как море. Вечно меняется, вечно вздымается, вечно падает. Там он убивает (может, не своими руками, но своими помыслами) Марка Хаансена, там он любуется прерафаэлитскими Офелиями. На столике — початая бутылка виски и стакан с мутным осадком на дне. Он слаб, думает Молли, только разбитый человек по утрам заливает в себя алкоголь, который приводит в подобие сознания. Там же замечает и пистолет. Тревожный знак. — Присаживайтесь, дорогая. Вы дрожите, вам холодно? Ах, это нервы. Могу предложить кофе, не стесняйтесь. Эмм... Скажите мне, пожалуйста, ваш домашний номер. — Я... я не знаю. — Не знаете? Что же? Мне вчера надиктовали, но разве среди этого вороха бумажек что-то найдешь? Нет, вам повезло. Тсс! Моран набирает номер. — Доброе утро, а с кем я говорю? Мистер Ватсон? О, чудесно, извините, я вас не узнал, что-то голос вас подводит. Номер? Как узнал? Вас интересуют такие мелочи? Я хочу сказать, что ваша жена сейчас у меня. Прошу вас включить громкую связь, дабы все услышали мою просьбу... Так, приветствую вас, господа. Я знаю, что вы, мистер Лестрейд, и вы, мистер Холмс, точно присутствуете в этой проклятой квартире, агенты доложили мне. Я хочу встретиться с мистером Шерлоком Холмсом, вашим братом, Майкрофт, для окончательного решения некоторых вопросов. Мне известно, что он жив. Даю вам час, чтобы найти его и привести на крышу моего дома. Поразительно, да? Крыша воистину кармическое место. Когда он будет там, один, позвоните мне на домашний номер. Его можете с легкостью найти в справочнике. Моран С., Риджент-стрит, 45. Позволяется взять с собой оружие, в этот раз я буду играть честно. Если по истечении часа мистера Холмса не окажется на месте, я могу совершенно случайно ранить миловидное личико миссис Ватсон, а мне бы очень не хотелось этого делать. Всё, жду звонка. Моран кладет трубку, а затем поворачивается к Молли. Он улыбается. — Не волнуйтесь, Молли. Я вас и пальцем не трону. Никогда. Ни одну женщину, ни одного ребенка. — А если Шерлок не придет? — шепчет женщина. — Его найдут. Обязательно. Подозреваю, что он как раз тоже был в квартире. Я прав? — Да... — Это же совсем хорошо. Даже искать не надо... Ну, повздыхаете пару раз в трубку, скажите срывающимся голосом пару фраз. Фильмы ужасов, что ли, не смотрели? И не советую. Массовая культура убивает. Это нужно писать в начале всех американских комедий и на форзацах дамского чтива. Люди забыли о вечном. Моран легко, изящно, как для мужчины, встает и задергивает все шторы. Его движения точны, и ни одного лишнего импульса, ни одного лишнего скачка, ни одной лишней мысли. Как же она раньше не заметила! Не заметила четкости, точности, этой военной огранки (наверняка, картины прерафаэлитов сглаживают острые углы его натуры). Как он берет в руки пустой стакан! Как он отламывает от багета небольшой кусочек и как аккуратно кладет его в рот! Моран, думает она, прячется за картинами, прячется за красотой, за творчеством, дабы скрыть механику тела, сердца и мыслей. Как же он хитер! — Вы... вы х-хотите убить Шерлока? — Возможно, — отвечает Моран, подливая новую порцию виски в стакан и закусывая его хлебом, — он убьет меня или я его убью... Я не боюсь смерти, Молли. Рано или поздно кто-то всё равно найдет меня, лежащим в канаве, в итальянском квартале, с перерезанным горлом. Один конец. Скажу так... Мне важно убить мистера Холмса, хотя я преданный фанат его методики. Жаль, что мир лишается гениев. Он просто отторгает их, да? Простите, я пьян, я сам не свой, но мне нужно выговориться. Слишком долго молчал. Я просто хочу отомстить, Молли, за Джима... Он умер за идею, понимаете? Он думал, что Холмс тоже благороден (да, да, Джим трактовал значение слова «благородство» по-своему), что Холмс тоже предан идее, что два непризнанных гения уйдут вместе и мир... Мир изменится, мир разрушится, мир восстановится, не знаю, к черту! Но я должен завершить его дело, дело всей его жизни. Джим и мне вбил в голову эту дурацкую идею!.. Черт возьми, не верьте, Молли! Я боюсь умирать, потому напился, я должен умирать за сумасшедшего, хотя я хочу жить! — Моран хватает бутылку виски и яростно бросает её в панно, висящее на стене — таинственно улыбающаяся женщина в розах, колокольчиках и гладиолусах, счастливая и беззаботная. Янтарная жидкость стекает по её лицу вниз, размывая цвета, превращая яркость в мутное смешение красок, а осколки со зловещим звоном падают на паркет. Молли вжимается в кресло. — Господи, мне нужно протрезветь... Моран, еще утром веселый (да, чертики в глазах свидетельствовали о напускной алкогольной радости, она еще тогда почувствовала это), теперь серый и бледный, с красными глазами и сорвавшимся голосом. Шутник и весельчак, учтивый искусствовед пропал, а на его место пришел растоптанный всеми недочеловек. — Всё... Всё. Я в порядке, простите за мою вспышку, этого больше не повторится, Молли. Давайте мы с вами просто посидим и помолчим, согласны? Вот и хорошо, — Моран откидывается на спинку дивана и закрывает глаза. Его дыхание уже спокойное; он чувствует тяжесть кислорода в крови, её мерный бег по сосудам и мерное биение сердца. Тук-тук-тук... И не верится, что смерть может затронуть его, ведь он всегда обходил её, ведь он лишал жизни других людей, ведь он сам считал себя Смертью. И глаза, полные животного ужаса, всю ночь стояли перед ним. И несчастный Хаансен, увидевший его в зеркале, крикнувший «Помогите!». Такое бессилие и отупение накинулись на него, что хочется прижаться к груди матери и долго спать, спать, спать... Звонок. — Да... Хорошо, я понял. Если, кроме Холмса, там окажется еще кто-то, пеняйте на себя... Пойдемте, Молли, пора. Солнца не видно, но свет свыше льется, набрасывается на каждый темный уголок, и белый нескончаемый поток проникает в окна, обходя ситцевые шторки и жалюзи. Будто за серой поволокой облаков, думает Молли, чья-то невидимая рука повесила лампу, и теперь она царствует над когда-то раскаленным, но остывшим за ночь, Лондоном. И холодно, и жарко, и душно, и свежо. После сумрака квартиры мир ослепляет, глаза ломит, но Моран крепко держит Молли, не дает свернуть с пути, а потом останавливает. — Молли, — глухой голос Шерлока. — Здравствуйте, мистер Холмс. Прискорбно, что миссис Ватсон будет присутствовать при нашей схватке. — Так почему бы её не отпустить? Мы с вами можем поговорить и без свидетелей. — Нет, милая Молли — гарант моей безопасности. Я сам стрелок, мистер Холмс, и знаю, что, сидя в том пустом доме напротив, можно кого-то здесь подстрелить. — Да, Лестрейд был непреклонен. — Знаю, мистер Холмс. Молли знобит, но она стоит, опершись на плечо Морана. Неужели всё повторится, но уже на её глазах? Она увидит смерть, чью-то красивую бессмысленную смерть, никому не нужную, смерть людей, которым хочется жить. И Шерлок, и Моран сталкивались с ней, Шерлок даже «умирал», но... Всё иное. Это холодный огонь, пожирающих их. Это пуля, вонзающаяся в податливую мягкую плоть. Это самобытный горловой крик, вырвавшийся из темницы собственного «Я». Это поволока, отражающаяся в зрачках. И невидимая рука, забирающая с собой. Она не слушает, о чем они говорят. Ей плевать. Она лишь испуганно смотрит на Шерлока, следит за движениями его губ, которые служат доказательством, что он еще жив. Есть ли у него пистолет? Дует ветер. Свободные пижамные штаны Молли вздымаются, словно паруса. А вдруг Шерлок любил её? Подсознательно. Может, он просто не признавался себе, игнорировал чувства? Не зря же он ходил столько лет в морг именно в её смену, хотя администрация больницы, зная его настырность, предоставила ему пропуск в любое время суток. Ха, ей уже плевать. Дальше всё происходит слишком быстро. Шерлок почему-то поднимает руку и откуда-то сзади слышится выстрел. Моран дергается, но тоже стреляет. Подкашивается Шерлок (Молли успевает заметить кровь на его лице), подкашивается Моран, однако не отпускает Молли. Снова кто-то стреляет, но теперь падает она сама. Еще несколько непонятных выстрелов. — Шерлок, Молли, Молли! «Господи, больно-то как, что вообще...» — успевает подумать женщина. Лампа гаснет.