На двоих

       По отсыревшему камню стелится пороховая завеса и разгоряченный смрад дыхания дракона.        У Виддасалы грубое лицо.        Неприятное, искривленное навек гримасой невыразимого раздражения и бесконечной усталости.        А голос – глубокий, зычный.        - Хиссрад! – приказ в одном только слове. Когда Виддасала называет Быка этим страшным, страшным именем, затонувшим вместе с гарью опаленными останками дредноута, именем, исчезнувшим вместе с Гаттом и так и не заключенным союзом с кунари, Рэхиис толком не успевает ничего осознать, но напрягается инстинктивно всем телом, и острие посоха, высекая искры, оставляет росчерк на гранитной плите. – Ты нужен нам сейчас, пожалуйста: винек катас!        Адаар плохо знает кунлат, но эти два слова слишком просты, чтобы не понять.        Винек катас.        Атакуй.        Убей.        По коже – мороз.        Но Виддасала просчиталась.        Адаар уверена, хоть в чём-то она уверена в этом проклятом Создателем мире: это же Бык, её Бык. Тот, кто всегда рядом, тот, кто стеной нерушимой меж ней и опасностью встанет, невзирая даже на её волю. Кадан. И он ни за что...        - Понял, ма’ам, - но этот голос не перепутать ни с каким иным.        Не после стольких лет.        Ближе, чем можно представить. Духом и плотью.        Рэхиис кажется, что она ослышалась.        Что от давешнего яда мазанувшей предплечье стрелы у неё начались галлюцинации.        Что Якорь вновь расшалился, и Тень играет с её разумом злую шутку.        Рэхиис хочет ослышаться как никогда.        Она оборачивается.        И каменеет, не в силах даже вдохнуть. Лишь на кончиках пальцев привычно потрескивают сдающими нервами разряды молний – пока лишь бледное отражение грозной стихии. И только желания не хватает, чтобы они обратились смерть сеющими стрелами. Магия не только оружие: она больше, чем способ и средство. Магия Тенью впаяна в разум и душу.        Магия не предает.        А во взгляде Быка нет ничего.        Пустота.        Кристальная, прозрачная пустота.        Впивающаяся в сердце осколками крошеного витража.        Светло-зеленая дымчатая радужка словно стеклянная, а в спокойном зрачке – обсидиановый хлад.        Словно усмиренный.        Словно Мором тронутый.        Нет, не Бык, нет.        Хиссрад.        Хранитель иллюзий.        - Планы изменились, - иной тон обжигает слух не хуже, чем соль открытую рану, заставляет задыхаться под прежней маской невозмутимости. - Ничего личного... бас*.        Сталью под ребра.        Как же так...        Как же так?        Не Кадан теперь.        Бас всего лишь.        Бас.        Бесполезная шваль.        Магия искрами вздымается вверх по руке.        Потрескивает, успокаивает мерным гулом, нашептывая, и тянется будто бы по собственной воле сквозь Завесу, в Тень, к поверженным, бездыханным.        Змеями серебрится в разрядах, тонким покалыванием кожу целующих.        Защитить обещающих.        Магия не предает, как и мертвые.        Предательство – удел живых.        Тех, для кого «любовь» - всего лишь слово, ничего не значащее. Одно из сотен тысяч, и сердце не бьется в волнении при мыслях о нём. Любовь – не чувство, но способ и средство.        Конечно.        Способ и средство.        Губы Адаар рассекает едкая усмешка, и лицо Виддасалы невольно вытягивается в удивлении, но Хиссрад остается невозмутим: его этим фокусом не проведешь. Он знает Рэхиис лучше, чем кто бы то ни было.        И от осознания этого больно, как никогда.        Прогорклая горечь на корне языка.        Адаар усмехается, глядя на того, кому отдала свою душу, хоть на глаза отчаянно наворачиваются слезы, а ноги подкашиваются. Горло сдавливает, удушает едва сдерживаемыми рыданиями от безразличного, но давно ставшего родным взгляда.        Кадан.        «Моё сердце».        Убито.        Хиссрад столь привычным жестом, что кровь приливает к голове, словно взвешивает, примеряясь для замаха, секиру. Окровавленное лезвие тускло поблескивает в свете факелов и против воли распаляющихся зарядов. Но в этот раз опустится оно карающей дланью не на порождений тьмы, венатори или присягнувших Корифею храмовников, а на голову леди Инквизитора.        И не раздастся больше над полем брани торжествующий смех.        Рэхиис не уверена, умеет ли Хиссрад смеяться.        А сердце ноет.        Пронзенное насквозь, но все ещё бьющееся.        Время языками льда проходится по кончикам холодеющих пальцев.        Все просто. Даже слишком. Не было по правде никакого «Кадан»: хранитель иллюзий создал сладкую, прекрасную ложь и глупая, глупая и наивная до ужаса Рэхиис, ослепленная пробудившимся чувством, в сравнении с которым бледнело все, что было до, обманулась, беспечно и с восхищением. Без оглядки бросилась в объятия шпиона, поверив в то, что он, тоже почувствовав что-то, будет предан ей более чем оставленному за плечами далекому Сегерону. Позволила себе мнить, что после того рокового дня на Штормовом Берегу Бык взаправду объявлен тал-васготом, признан сам собой тал-васготом, и Кун отныне для него не указ. Что нет больше за ним никого, и есть только он сам.        Его мысли.        Его чувства.        Скулы сводит.        Метка на левой руке отдает тупой болью, но леди Инквизитор лишь крепче сжимает посох.        То слабости Рэхиис.        Боль Рэхиис.        Но Рэхиис здесь нет.        Теперь нет – не́ для кого.        Есть только леди Инквизитор Адаар, и маска эта ничем не хуже прочих.        Маска, что похваляется едкой, самодовольной усмешкой, показной, одной из сотен отточенных до совершенства Игрой и Орлеем, готовой в любую минуту обратится в оскал. Бравада на собственных похоронах. Один на один с бесчисленным множеством кунари. Теперь один на один. Если Адаар суждено погибнуть, она не дозволит им увидеть себя такой, какая она есть.        Сломленной.        Преданной.        Задыхающейся в истерике поминального плача.        Адаар умрет с улыбкой на губах.        Она достаточно сделала за свою жизнь, чтобы позволить себе маску триумфатора. Посмертную - преданного и убиенного или предсмертную – своими руками погубившего предателя и собственное слепо любящее сердце. Последнее, правда, – вряд ли: Адаар предпочитает быть реалисткой.        Хиссрад надвигается стремительно и неотвратимо.        От рук, даривших тепло, веет смертью.        Жадные некогда губы сжаты в тонкую линию.        А души словно нет.        Рэхиис кривится и легко уходит от тяжеловесного удара.        Прости, Кадан.        Все ещё «моё сердце».        Навеки.        Не смотря ни на что.        С кончиков пальцев срывается стальной птицей разряд.        Не все ли теперь равно?