In the darkness

       Тяжело вздохнув, Гермиона поднялась с постели, в последний раз осторожно, утешающим движением руки проведя по спине Джинни. Девушка свернулась калачиком, прижав к груди свитер Фреда, и, кажется, заснула. Платье, надетое ею на похороны старшего брата, рассыпалось складками по покрывалу, она даже не сняла туфли, запачканные размокшей от недавнего дождя землёй — ей явно было наплевать на всё. Последние несколько минут плечи Джинни едва заметно вздрагивали от несдерживаемых рыданий, но она бы скорее умерла, нежели приняла жалость или сочувствие со стороны Гермионы; единственное, что она могла ей позволить — это проводить себя до спальни и немного посидеть рядом в полном молчании. И вот Джинни наконец-то уснула, измученная недавними потрясениями и тяжёлым днём.        Тихонько, стараясь не разбудить спящую, Гермиона вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь.        На нижней лестничной площадке её поджидал Гарри, ожидавший разрешения проведать Джинни. Как и Гермиона, он остался в «Норе», в то время как семья Уизли направилась на кладбище — их ждала церемония погребения Фредерика Гидеона Уизли, на которую друзья не решились пойти. Они понимали, что будут явно лишними и ненужными, непрошеными свидетелями чужого горя.        — Она спит, — сипло прошептала Гермиона, спустившись к Гарри. Тот кивнул и поднялся по скрипучим ступенькам наверх, чтобы побыть с Джинни наедине. Сейчас им обоим явно было не до построения отношений, но проявить участие новоявленный герой считал своим долгом, тем более что он искренне беспокоился о Джинни, к которой до сих пор испытывал самые нежные чувства.        «Нора» была до странного притихшей сейчас, как бывало и по ночам, когда Гермионе не спалось и она тихонько кралась по лестнице на крыльцо, чтобы посидеть в одиночестве, разглядывая звёзды и прислушиваясь к стрекоту цикад. Но если та тишина была умиротворяющей, таинственной, даже волшебной, то эта тишина была мёртвой в самом полном смысле слова.        Поёжившись от пришедшего в голову эпитета, Гермиона спустилась вниз, в гостиную. Никто из семьи, кроме Джинни, ещё не вернулся, что настораживало. Где же остальные? Решили задержаться на кладбище? Или же сама Джинни не выдержала и ушла раньше? Нет-нет, она не могла так поступить. В чём же дело?..        Внимание Гермионы привлекли часы на стене — те самые волшебные часы, стрелки на которых обозначали всех членов семьи, и на каждой из них были витиевато выгравированы имена. Сейчас все они застыли на отметке «В пути». Все… кроме одной. Понятно, какой.        Стрелка с именем Фреда Уизли валялась на полу под часами, и девушка наклонилась, чтобы поднять её и прикрепить на место, но замешкалась, вертя её в руках. Тонкая, резная бронзовая вещица с отверстием в толстом конце в месте, где она крепилась к середине циферблата. Держа стрелку в невольно задрожавших пальцах, Гермиона потянулась за волшебной палочкой, чтобы прикрепить её на место с помощью простого Репаро, но тут у неё за спиной послышалось:        — Не трогай!        Вздрогнув и едва не выронив стрелку, девушка обернулась на голос и заметила Джорджа Уизли, наблюдавшего за ней, опершись на камин. Весь в чёрном, как и полагалось, он напоминал призрака со своей бледной кожей и запавшими глазами, тяжёлый взгляд которых так и норовил раздавить даже на расстоянии. Гермиона тут же потупилась, почувствовав себя неуверенно.        — Я всего лишь хотела прикрепить стрелку… — В доказательство своим словам она повертела вещицей.        — Бесполезно, — мрачно ответил Джордж. — Я уже столько раз прикреплял её, что со счёту сбился, а она всё равно отваливается. Если бы всё было так просто, как применить Репаро, — с горечью произнёс он. — Просто положи туда, где взяла.        Гермиона покачала головой и всё-таки воспользовалась заклинанием. Стрелка вернулась на место и задрожала на указателе «Потерялся», что вызвало нервную дрожь и желание заплакать. Вместо этого девушка убрала волшебную палочку на место и повернулась к Джорджу, чей безразличный взгляд бродил по комнате.        — А ты уже вернулся? — промямлила Гермиона и, прокашлявшись, исправилась: — То есть, ты вернулся один?        — Джинни разве не дома? — грубовато спросил Джордж; его взгляд метнулся к потолку, словно обладая способностью видеть сквозь предметы.        — Дома, — поспешила ответить Гермиона.        Спасаясь от витавшей в воздухе холодности и отчуждённости, она обхватила себя руками за плечи и сделала шаг вперёд от стены с часами, навстречу Джорджу. За её спиной отвалилась стрелка с именем Фреда, и рот Джорджа искривился в ядовитой усмешке. Весь его вид так и вопил: «Ну, я же говорил!»        — Если бы всё было так просто, как применить Репаро, — вздохнув, повторила Гермиона, и Джордж, к её удивлению, кивнул, промолчав. — Пожалуй, иногда даже магия бывает бессильна перед некоторыми вещами и… событиями.        Не зная, что ещё сказать, девушка остановилась, принявшись покачиваться с место на место, то сцепляя, то расцепляя пальцы.        — Хочешь порассуждать на философские темы? Тогда иди куда-нибудь в другое место, — резко бросил Джордж.        Отлепившись от камина, он направился к окну, оттуда — к лестнице, едва не задев Гермиону плечом, но подниматься не стал, вместо этого снова вернувшись назад, после некоторых размышлений буквально рухнул в кресло, наклонившись к полу и запустив длинные пальцы в волосы, и принялся раскачиваться, прикрыв глаза. Гермиона с ужасом наблюдала за этим, ощущая прилив жгучего желания подойти к Джорджу и попытаться хоть как-то его утешить, принять на себя часть его боли. Ей самой ужасно не хватало Фреда, его смерть, как и смерть многих других, она восприняла очень тяжело и до сих пор не могла оправиться от пережитых ужасов. А вот в такие моменты ей и вовсе становилось стыдно за то, что выжила именно она, что вместо неё погибли другие — те, кто был куда больше неё достоин жизни, кто больше неё любил эту жизнь…        — Так и будешь тут стоять?        Голос Джорджа вновь прозвучал резко, испугав Гермиону.        — Я должна уйти? — спросила она с некоторой долей раздражения.        — Как хочешь, — Джордж безразлично пожал плечами. — Но торчать тут со мной вовсе не обязательно.        — Серьёзно? — Гермиона не удержалась от сарказма и вздохнула, ругая себя. — Прости, Джордж. Просто ты в последние дни в таком состоянии, которое вызывает определённые… опасения у членов твоей семьи.        — Удивительно, почему, — с едкой насмешкой бросил Джордж, прибавив: — Успокойся, я не собираюсь сводить счёты с жизнью, хотя сейчас вот, например, очень хочется. Но напиться мне хочется больше, пожалуй.        — Это не выход, — вырвалось у Гермионы.        Джордж остервенело взглянул на неё.        — А выхода тут вообще нет, Грейнджер! — рявкнул он и снова уткнулся взглядом в пол, раскачиваясь куда сильнее и пальцами едва не вырывая рыжие волосы. — Его нет и не будет, не будет, понимаешь?        На последнем слове голос у Джорджа сорвался, и он буквально взвыл, зажав голову между коленями. Оставаться в стороне Гермиона больше не могла и торопливо подошла к нему, присела перед ним на корточки и протянула было руку, чтобы погладить непокорные вихры, но тут Джордж заговорил — глухо, отчаянно:        — Ты даже не представляешь, что это за кошмар. Всё такое чёрное, и слёзы, и гроб, а там Фред, и его под землю, под землю! А там, наверху, в нашей комнате его кровать, и его ящики с его вещами, и я не могу там оставаться, не могу!        Пока он говорил, Гермиона взяла его руки в свои, осторожно и ласково сжимая и поглаживая ледяные пальцы, испытывая потребность выслушать, раз уж не в силах помочь. Но тут Джордж поднял голову и прошептал полубезумно, лихорадочно:        — Я не могу тут оставаться. Мне нужно… в Косой переулок. В нашу квартиру.        — Но Джордж, там же нельзя жить! — прошептала Гермиона. — Пожиратели разнесли едва ли не весь переулок, и ваш магазин тоже наверняка затронуло…        — Плевать! — выдохнул Джордж прямо в лицо Гермионе; голубые глаза его неотрывно следили за её взглядом, приковывая к себе. — Помоги мне уйти отсюда, пожалуйста! Я не смогу остаться здесь сегодня. Только не сегодня, только не в эту ночь! Сам я в последнее время не слишком хорошо справляюсь с трансгрессией, — пробормотал он уже спокойнее. — Было бы очень неловко погибнуть от расщепа, верно?        Гермиона прикусила губу, задумавшись. В доме нет никого, кроме них да Гарри с Джинни, а ведь наверняка нужно предупредить Артура и Молли, когда они вернутся. Исчезновение ещё одного сына их явно взволнует. К тому же оставлять Джорджа одного в квартире сразу после похорон…        «Но ведь он же сказал, что не собирается сводить счёты с жизнью…»        «Ага, а человеку, находящемуся в состоянии шока и затяжной депрессии, определённо можно доверять».        — Если не хочешь помогать, так и скажи, — произнёс Джордж, видимо, разгадав мысли, которые, впрочем, были написаны на лице Гермионы. Похоже, он уже пришёл в себя после потери контроля и снова так и сочился ядом и горечью. — Вены я себе резать не буду, уверяю, и не свихнусь в одиночестве за одну ночь. А, чёрт с тобой.        Вырвав руки из её ладоней, он поднялся с кресла и пошатнулся. Гермиона следом за ним встала на ноги и вновь схватила его за руку.        — Пойдём, — только и сказала она, направляясь к двери.        Перед тем, как трансгрессировать, Джордж так сильно вцепился в ладонь Гермионы, что едва не сломал ей все пальцы, а едва они появились посреди выставочного зала, полуразрушенного и заваленного обломками, окончательно лишился сил и опёрся на неё, шепча, куда идти — по лестнице наверх, перешагнуть часть рухнувшей колонны, преграждающей путь, протиснуться в дверной проём и по коридору в гостиную, отделённую от кухни тем, что раньше было подобием барной стойки. Там Гермиона уложила юношу на диван и отошла, осматриваясь по сторонам и качая головой.        — Джордж, тут опасно оставаться, потолок может обвалиться в любую минуту, и тогда…        — И тогда я снова увижусь с Фредом, а это не может не радовать, — донеслось с дивана. — Грейнджер, я был бы рад такому раскладу, но увы, защитные заклинания не допустят моего воссоединения с братом, так что мне придётся задержаться на этом свете. Спасибо за помощь, Гермиона, — прибавил Джордж спокойнее. — Теперь можешь уйти.        — Ты уверен? Может быть, тебе помочь?        — Думаешь, тебе и это по силам? — ехидно спросил Джордж, и Гермиона не смогла удержаться от того, чтобы закатить глаза.        Она сочувствовала Джорджу и искренне беспокоилась за него, но сейчас он её бесил, и теперь уже у неё самой не было желания задерживаться здесь. Тем не менее, девушка осталась стоять на месте, не решаясь уйти. Тревога не давала так поступить.        — Ты тут? — неуверенно окликнул её Джордж. — Можешь подойти?        Желание промолчать было слишком велико, но Гермиона всё же приблизилась к молодому человеку и присела на ящик напротив дивана. Джордж прикрыл глаза, губы его слегка шевелились, точно он хотел задать вопрос и одновременно боялся сделать это.        — В чём дело? — поторопила Гермиона.        — Ни в чём, — выдохнул Джордж. — Просто ты самый неподходящий человек для того, чтобы сидеть тут со мной. Но видеть кого-либо из семьи я не хочу. По крайней мере, сегодня. Сейчас.        — Очень зря, Джордж. В такие минуты вам стоит держаться вместе. Семья — это…        — Я знаю, Гермиона! И я был с ними все эти дни. Но это невыносимо!        — Только для тебя? Думаешь, им легче? Твои родные тоже понесли ту же утрату, что и ты, и их боль не меньше твоей.        — Да что ты? — выпалил Джордж. — Ты же не знаешь ничерта, Грейнджер, ничерта! Ты не знаешь, каково это — когда все они считают тебя заменой умершему, когда всё в доме напоминает о нём, когда его имя даже шёпотом произнести боятся и смотрят с такой жалостью, что выть охота! Они во мне меня теперь не видят, видят лишь Фреда, которым я отчасти являюсь. Им казалось, они знают нас обоих, потому что воспринимали нас как одного человека. А теперь осталась лишь половина, не самая лучшая, к тому же, и об этой половине им не так уж и много известно. Они знали Фреда — открытого, смелого, всеми любимого, и ждут, что я останусь таким, что он к ним вернётся после некоторого времени, и при этом совершенно забывают о том, что я — не он и им никогда не буду.        Он сделал паузу, осознав, что говорит слишком громко и быстро, и после продолжил спокойнее:        — Знаю, они смирятся с этим, рано или поздно — с тем, что Фреда больше нет. Научатся жить заново, как когда-то мама, когда потеряла своих братьев. Со временем учишься этому, смиряешься с утратой, как любят говорить. А вот я уже не оправлюсь от потери, потому что из меня вырвали кусок, меня точно лишили жизненно важного органа, и, похоже, никто этого не понимает.        — Джордж… — вздохнула Гермиона. Во время его «исповеди» у неё сердце зашлось от боли, и она прикусила губу, сдерживая эмоции, но последние слова снова вызвали её невольное раздражение. — Я понимаю твою боль…        — Да неужели? — озлобленно перебил Джордж.        — Представь себе. — Она снова вздохнула. — Нет, конечно, не настолько, но всё же. А вот твои родные понимают тебя куда лучше меня, и вы вместе должны пройти через всё это, помочь друг другу.        — Это была очень содержательная речь от Гермионы Джин Грейнджер, никогда не сталкивавшейся с потерей близких, — иронично заявил Джордж.        — Вообще-то сталкивавшейся, — сердито выпалила девушка и прибавила: — в некотором смысле.        Джордж смерил её странным взглядом, побудившим продолжить:        — Знаешь, я была вынуждена отказаться от своей семьи ради их же блага. Наши отношения были далеки от той теплоты, какая отличает вашу дружную семью, потому что мои родители — люди, сдержанные в проявлении чувств и эмоций, и, по правде говоря, я думала, что справлюсь без них. Но это оказалось не так-то просто. Не было ни минуты, чтобы я не думала о них, не волновалась за них, и без них я чувствовала себя очень одинокой. Я не могла быть уверена в том, что у них всё хорошо. Не могла просто подойти и обнять маму или спросить у папы, какой счёт у недавно просмотренного им матча — не из интереса к гольфу, а лишь бы сделать ему приятно. Невозможность сделать даже такие простые мелочи убивала.        Краем глаза Гермиона заметила, как Джордж кивнул ей, видимо, понимая, что она имеет в виду. Голос у неё вдруг предательски задрожал от слёз.        — Лишаясь их поддержки, начинаешь по-настоящему ощущать, что в мире ты никому, кроме них, не нужен, и что они всегда готовы принять тебя таким, какой ты есть. Очень важно об этом помнить, Джордж.        В гостиной стало очень тихо. Джордж снова прикрыл глаза, его пальцы нервно крутили верхнюю пуговицу чёрной рубашки; Гермиона же сцепила пальцы в замок на коленях, не зная, что делать. Уже темнело, что неудивительно при такой погоде, обещавшей скорый ливень из затянувших небо аспидно-серых грозовых туч, и ей нужно вернуться в «Нору», где остались наедине Гарри и Джинни и куда вот-вот вернутся, если уже не сделали это, остальные её обитатели. Нужно уйти и оставить Джорджа под полуразрушенным потолком в одиночестве их с Фредом квартиры и с суицидальными мыслями, которые вне всяких сомнений бродили у него в голове, несмотря на все уверения в обратном. Странно, но после того, как Джордж попросил её о помощи, она ощутила некоторую ответственность за него, чего раньше никогда не было. Всё-таки он мог попросить об этом кого угодно («А тебя попросил лишь потому, что первой увидел, только и всего»), а доверился именно ей, ведь мог и не делать этого («Есть, что возразить?») И сейчас этот молодой человек ненамного старше неё загибался от внутренней боли и плевался ядом, стараясь отравить окружающее пространство, чтобы не отравиться самому. Этот яд выйдет из него рано или поздно, но не сегодня и не сейчас. Сейчас нужно уйти.        — Что, уже уходишь?        Голос Джорджа нагнал Гермиону у порога, и она обернулась. Хозяин квартиры так и лежал на месте, не делая попыток встать и проводить, а гостья в этом и не нуждалась.        — Да, Джордж, мне пора. Надеюсь, тебе скоро станет легче, как и твоим родным. — Гермиона помедлила и, прежде чем трансгрессировать, произнесла: — Они уже лишились одного сына и брата. Не заставляй их снова проходить через это своим отказом от семьи.        В «Норе» было всё так же тихо, но теперь с кухни слышалось бренчание посуды. Наверное, миссис Уизли вернулась, подумалось Гермионе, и она поспешила войти. Но, к её удивлению, там возился Рон, пытавшийся заварить чай. Руки у него дрожали так, что он едва не разбил чашку и нервно оглянулся на осторожный оклик подруги. Оставив безуспешные попытки, Рон в два шага пересёк крохотное помещение и порывисто обнял Гермиону, уткнувшись посеревшим лицом в её плечо. Неуклюжий, несуразный, нечуткий Рональд едва сдерживался, его широкая спина содрогалась от рыданий, а глаза предательски повлажнели, как и у самой Гермионы, прижавшейся щекой к его непривычно уложенным волосам.        За окнами разразился настоящий ливень, и девушке невольно представилось, как Джордж, чертыхаясь, слетает с дивана и пытается найти укромный уголок, где не протекает крыша. Она прикрыла глаза и крепче обняла Рона, слегка покачиваясь, поглаживая его спину и прислушиваясь к неразборчивому шёпоту, в котором слишком часто слышались имена близнецов и слово «ужасно».        Гермионе хотелось, чтобы этот день поскорее закончился, и не только ей одной этого хотелось, но, как назло, он тянулся, лишая всех, кто был причастен к трагедии семейства Уизли, последних сил.        Не знаю, как пережила этот год. Кошмар послевоенного времени, когда ты вроде бы должен радоваться тому, что всё закончилось, но при этом понимаешь, что на самом деле худшее лишь впереди. Впереди есть и светлое, но, как говорится, чтобы увидеть радугу, нужно переждать дождь. Мой ливень, в таком случае, прекращаться даже не собирается.        Знаю, есть те, кому пришлось гораздо, гораздо хуже. Знаю, что мои душевные терзания не идут ни в какое сравнение с терзаниями Джорджа — да любого, кто потерял родного человека в заварушке, устроенной Волан-де-Мортом. Переживания эти носят сугубо надуманный характер, когда тебе плохо несмотря на то, что внешне всё хорошо. Родители вернулись домой, с ними всё в порядке, семья снова воссоединилась. Впереди — седьмой курс в Хогвартсе и заманчивые перспективы работы в Министерстве магии, возможность выбрать департамент по душе и ожидание карьерного роста.        Когда Рон в ответ на мои слова о нашем возвращении в школу снисходительно поправляет: «Не мы, а ты», что-то внутри переворачивается, и я в панике гляжу на друзей, забыв о необходимости сдерживаться. Уж чего, а такого в моих планах не было. Привыкнуть бы, что планы всегда идут к чёрту. Рон весомо кивает, пока Гарри объясняет мне, будто неразумной, что они подаются в отделение мракоборцев, будут сдавать экзамены и проходить практику, и что их со статусом героев войны примут и без седьмого курса, который с лихвой заменили военные действия. Объясняя, дёргает за ниточки, что кукловод: «Ну, ты же понимаешь», «Ты, как никто другой, можешь поддержать наше решение», «Тебе ведь известно»… Остаётся только кивать и, взяв себя в руки, уверять, что такой расклад самый верный.        Только вот отказ ребят вернуться в школу становится сродни предательству, и при всём понимании принятого ими решения не могу подавить в себе абсолютно детскую обиду: ведь мы всегда были вместе, ведь им нужно образование, ведь это Хогвартс!        В то же время понимаю, чего им стоит вернуться: снова непрошеные воспоминания, снова тяжесть на сердце и негативные ассоциации с местом, ставшим вторым домом. Тогда что же меня туда гонит? Только ли получение полного образования, как я твержу родителям и окружающим?        От других, может, и можно, а вот от самой себя не скрыть: возвращаясь в школу, я надеюсь сбежать от реальности, обрушившейся на меня лавиной, сминающей лёгкие, не дающей свободно дышать, захлёстывающей паникой и отчаянием. Хогвартс кажется таким родным, таким знакомым, и за твердью его стен так просто снова уверить себя в том, что всё как раньше, что ты просто обычная ученица, обманывать других, самой обманываться…        Потому что так правильно.        Потому что так нужно.        Весь замок — сплошная открытая рана, рваная, никак не заживающая, перекрытая швами, что постоянно расходятся, кровоточа. Находиться здесь физически тяжело. Тяжело видеть лица преподавателей и студентов, переживших творившийся тут кошмар, и учеников, кто впервые ступил под обновлённые школьные своды, даже не догадываясь о многом из произошедшего.        Нервно сглатываю, проходя в первый раз по тому коридору, где погиб Фредерик Гидеон Уизли. Прикрываю глаза, чтобы не смотреть на место обвала стены. И даже к концу учебного года не могу сдержать дрожь, если срочная необходимость и неимение обходных путей вынуждают снова ступать по свежим мраморным плиткам под сводами того злополучного коридора.        И так — повсюду. В каждом чёртовом уголке замка подстерегает смерть. Воспоминания о ней. Всё ею пропитано даже после ремонта.        И только призраки да портреты на стенах улыбаются, приветствуя — старые знакомые, символы прежнего сказочно-безмятежного Хогвартса.        Тем не менее, принятое решение оказалось верным. С головой уйдя в учёбу, не располагаю свободным временем для того, чтобы предаваться унынию и скорби или копить в себе негативные мысли. Напряжённый ритм обучения, поставленный мною же для самой себя, гораздо более тяжёлая и усложненная программа — вот рецепт отвлечения от тревог и паники. Заработавшись, засыпаю прямо над книгами, как бывало и раньше, целую войну назад, а потом в сонном состоянии тащусь из библиотеки обратно в спальню, непривычно тихую без гомона соседок, чтобы, повалившись на кровать, провалиться в беспробудный сон. А с утра — та же канитель спасительной усталости. «Работа на износ до добра не доведёт», — неоднократно, с моей же прежней наставительностью замечают преподаватели и знакомые, но что-то в их голосах подсказывает, что и у них имеются способы отвлечения внимания вроде выбранного мной.        При этом нахожу время, чтобы обмениваться письмами с друзьями. Гарри рассказывает о технологии обучения мракоборцев, об изучаемых дисциплинах, о выдающихся сотрудниках с тем же азартом, с каким я когда-то делилась с ним подробностями о волшебном мире. Рон хвастается первыми успехами, издевательски просит передать привет Пивзу и Филчу и неуклюже пошучивает на их счёт, просит сильно не переутомляться и тут же добавляет, не потрудившись стереть или зачеркнуть подколку: «Хотя кому я об этом говорю, да?» Джинни передаёт приветы от родителей, в красках расписывает предложение стать членом одной из квиддичных сборных — пока что на скамейке запасных, и между строк осторожно намекает на то, что Рон не так давно увлёкся хорошенькой девицей из маггловского квартала, не имеющей никакого отношения к волшебному миру.        Как будто ей неизвестно, что с Роном меня связывают исключительно дружеские отношения. Время, когда я была слепо увлечена им, уже давно прошло.        Рональд заслужил счастье, как и все мы. Только вот о своём Джинни пока что помалкивает, а я из деликатности не расспрашиваю — нужно будет, сама расскажет всё и даже в необязательных подробностях. Впрочем, сейчас для неё квиддич — то же, что для меня — школа. Нечто сродни сахарозаменителю для диабетиков.        На Рождество возвращаюсь в Лондон, хотя сначала хотела остаться в школе. У родителей — традиционные домашние приёмы для коллег и старых друзей; почти все приглашённые мне незнакомы и меня едва знают по рассказам отца и матери, а потому уже спустя непродолжительное время необходимость улыбаться, приветствуя, и кивать в ответ на стандартные поздравления и фразы встаёт поперёк горла.        Потому что так правильно.        Потому что так нужно.        И уйти-то некуда — в «Норе» меня не ждут, друзья разошлись по своим компаниям, а трансгрессировать в Хогсмид кажется и вовсе глупой придумкой.        Впрочем, не такой уж глупой после ещё одного часа бесцельных нудных бесед.        Меняю платье на старые джинсы и свитер, надеваю тёплое зимнее пальто и исчезаю с украшенного традиционной иллюминацией крыльца, уносясь навстречу снежным наносам улиц примыкающей к замку деревушки. Ветер, колючий из-за снежинок, щекочет лицо. Ныряю в первый же узкий, неприметный переулок, уводящий прочь от шумных гуляний главной улицы Хогсмида. На задворках деревни тихо и спокойно — то, что надо. Знакомыми путями до Визжащей хижины, петляю мимо домов с окнами, горящими огоньками празднования, забираюсь на холм, где чуть дальше в одной из пещер прятался Сириус, и оглядываю Хогвартс, что лежит как на ладони, со всеми его башенками, теряющимися в темноте ночного неба. Поздравляю себя с Рождеством и надкусываю кусочек пирога, предусмотрительно захваченный с кухни; остаюсь тут ещё ненадолго, чтобы позже погулять по опустевшим улицам Хогсмида и вернуться домой, к родителям. Гости уже разошлись, и мы сидим втроём перед растопленным камином, листаем семейные альбомы, наслаждаясь горячим шоколадом в кружках, оглядываемся на окна, за которыми поются рождественские гимны и падает снег, укрывая всё пушистым покрывалом. А на столике в прихожей — открытки от Гарри, Рона, Джинни и других ребят.        — Итак, Гермиона, сегодня радостный день. Точнее, вечер, — бодро произношу вслух, приглаживая волосы перед зеркалом.        Себя в отражении узнаю с трудом; хоть и не изменилась практически, а всё равно такое ощущение, будто бы я и не я совсем. Странно.        Чемодан так и стоит, прислонённый к стенке: даже не разбирала вещи, ограничилась лишь тем, что достала одно из немногих платьев, чтобы переодеться. Деятельная Молли Уизли не дала возможности передохнуть с дороги, затеяв праздничный ужин прямо в день возвращения из школы. Хотя, наверное, такая встряска — то, что нужно после рутины учебных будней. Примерно так выразилась Джинни, предупредив о замыслах своей матери. Само собой, я пыталась отказаться от этой затеи, убеждала не устраивать застолье, ибо повод был вовсе и не повод, но разве кто-то в «Норе» меня когда-либо слушал? И вот он результат. Но глупо было бы утверждать, что я не рада увидеться со всеми, кто посетит данное мероприятие.        Перед тем, как уйти, попила чай с родителями, огорошенными новостью: только приехала, и снова куда-то сбегаю; а вот сейчас стою в комнате, не решаясь выйти на улицу и трансгрессировать. Такое странное чувство, будто кто-то другой надел на себя оболочку Гермионы Джин Грейнджер и теперь ловко управляет ею, заставляет улыбаться, говорить, двигаться…        Устало тру глаза, оставляя на пальцах пыльцу почти бесцветных теней. Девушка в зеркале покачивает головой мне в такт, её губы произносят:        — Не будь идиоткой. Ты — это ты.        Да. Именно так.        Это я крепче сжимаю сумочку и прощаюсь с родителями. Это я зажмуриваюсь, представляя «Нору», и трансгрессирую к ней. Это я улыбаюсь Молли Уизли и выхожу на задний двор, где уже накрыт стол. Это я поворачиваюсь на оклик со стороны Рона и позволяю приятелю крепче обнять меня, неловко целую в щёку и отступаю, смущённая. Это я обнимаю подоспевшего Гарри и ерошу его вечно растрёпанные волосы. Это я приветливо киваю Джинни, позволяя обнять себя, и Джорджу, спрашивая у последнего, как его дела.        Это я замечаю, что с Джорджем что-то не так.        Это я замечаю, что что-то не так во всём, что меня окружает.        Какое-то странное, тревожное ощущение, будто что-то неправильно. Неясное неудобство, в точности как когда надеваешь туфли на пару размеров больше или меньше и испытываешь зудящий дискомфорт, не имея возможности его унять.        Но внешне-то всё в полном порядке: повсюду улыбки, смех, расспросы и поздравления. Обманывать, обманываться…        Когда Джордж встаёт из-за стола и уходит на кухню, немного медлю, отвечая на вопросы, а потом ухожу следом за ним. Хочется хотя бы немного побыть в тишине и прислушаться к себе, к своим ощущениям, что сигнализируют, как маячки: что-то не так! Возможно, Джорджу тоже не по себе по схожим с моими причинам?        Обнаруживаю его близ ограды, откуда открывается вид на деревню под холмом. Здесь и правда тихо и спокойно — совсем как в безлюдной части Хогсмида этим Рождеством, и я на мгновение прикрываю глаза, вдыхая запах ночной свежести, смешанный с ароматами садовых цветов.        Оставаясь незамеченной, подхожу ближе, то и дело останавливаясь, боясь потревожить и в то же время не желая уйти. Как будто что-то тянет ближе против моей воли — или наоборот потворствуя ей? Джордж не оборачивается, но видно, что всё же услышал и напрягся, точно ему неприятно моё присутствие. Отступать уже поздно, а потому всё равно подхожу к ограде, становлюсь рядом с ним и тоже запрокидываю голову к небу, разглядывая мерцающие созвездия.        В этот момент неожиданно возникает ощущение, что нас с Джорджем сюда одно и то же привело — чувство неправильно происходящего, какой-то надуманности, неестественности, не дающее спокойно наслаждаться вечером. И потому, почувствовав некое единение, не могу удержаться от вопроса:        — Тебе тоже не по себе? — Нервный смешок, в то время как Джордж удивлённо смотрит на меня и затем кивает, подтверждая.        — Есть немного.        И отводит глаза, давая мне возможность исподтишка его разглядывать. Осунувшийся, усталый, готовый послать всё к чёрту — в том числе и меня — сию же минуту и лишь по ему одному известным причинам удерживающийся от этого. Отчаянный человек, каким он явился мне в тот день, когда я впервые предложила ему свою помощь.        — Понимаешь, — неожиданно продолжает после недолгой паузы, глядя в сторону, — у нас обычно праздники были настоящими праздниками, каким бы ни был повод. А тут всё какое-то… неестественное, будто все вынуждены радоваться.        Не могу удержать обречённый вздох: знала же, что не всем придётся по душе затея Молли Уизли, и я, как ни крути, в числе недовольных.        — Не в обиду, — прибавляет Джордж с усмешкой, и я благодарна ему за это. В то же время пытаюсь объяснить свои мысли:        — Я ведь говорила, что не стоит устраивать застолье по поводу моего возвращения. Тоже мне повод для веселья.        — Ты же знаешь ма: ей только сообщи радостную новость, и она тут же найдёт способ устроить из этого домашнюю вечеринку, — сообщает Джордж с нотками доброй насмешки в голосе — то, что отличало близнецов. — Видела бы ты, как мы отмечали вступление Гарри и Ронни в ряды мракоборцев…        — Только не говори мне, что всё было точно так же, — притворно ужасаюсь, имея в виду размах мероприятия. Гарри рассказал-то всего ничего о том вечере, Рон и того меньше.        — Почти. Если не считать того, что в тот раз ма приготовила вкуснейший пирог с почками.        Не могу удержаться от смеха.        — Представляю, сколько восторга он вызвал у Гарри. Это ведь его любимый.        — Да уж, ради него стоило вытерпеть даже придирки Рона.        — Придирки?        Непроизвольно хмурюсь: вот почему Рон ничего не стал рассказывать, да и Гарри промолчал. Эта их дружеская солидарность!.. Джордж же недовольно морщится, видимо, не желая вдаваться в подробности и уже жалея, что так неосмотрительно обмолвился.        — Ну да. Ты же знаешь Рона, ему всё чудится не таким, стоит лишь немного перебрать. В итоге мы всё уладили.        Мне становится немного не по себе: затрагивать тему и без того непростых отношений между братьями хотелось меньше всего. Нужно как-то сгладить неловкость, возникшую между нами — да что там, всегда присутствовавшую, просто раньше менее заметную.        — Но я очень рада, что ты всё-таки пришёл, — произношу, искренне улыбаясь Джорджу, стараясь показать ему, что не кривлю душой.        По его лицу скользит неясная тень, в глазах и вовсе застыло странное выражение; он шутит, как в прежние времена, но без улыбки, а с до комичного серьёзным, мрачным видом:        — Если б я не пришёл, Джинни бы побила меня своей новой метлой, а это, знаешь ли, удовольствие ниже среднего.        — Охотно верю, — смеюсь в ответ, живо представив себе Джиневру Уизли, наносящую удары старшему брату. То ещё зрелище!        Краем глаза замечаю, что Джордж изучает меня пристальным, непонятным взглядом: то ли ищет, к чему бы прицепиться с какой-нибудь своей шуточкой, как бывало раньше, то ли удивляется смеху. В любом случае, этот взгляд заставляет нервничать. Вместо того, чтобы смотреть на своего собеседника, разглядываю ближний холм, невольно вспоминая день похорон. Тогда Джордж казался таким же потерянным и оторванным от семьи, как и стрелка с именем его брата, а сейчас его состояние, судя по всему, не лучше. Из писем Джиневры знаю о том, что у Джорджа были непростые отношения с Анджелиной Джонсон, но подробности даже ей неизвестны, а судя по помятому виду её старшего брата, закончились они крахом. Значит, вот почему Джордж выглядит таким неприкаянным…        — Тебе не кажется, что всё вокруг так и дышит притворством?        Вопрос, прозвучавший совершенно неожиданно, заставляет вздрогнуть и внимательно посмотреть на Джорджа. Он буквально озвучил мои мысли, и мне так и хочется согласиться с ним, кивнуть, сказать, что я его прекрасно понимаю, что и меня терзают те же сомнения, — слова уже готовы вырваться, но вовремя прикусываю язык: нечего откровенничать попусту, от этого нет ничего хорошего. А потому произношу спокойным, даже отчасти безразличным тоном, передразнивая Джорджа:        — Есть немного. — И не могу удержаться от вопроса, выдавая любопытство и схожесть наших мыслей: — Почему тебе так кажется?        Голос Джорджа становится до бесконечности усталым и горьким, в нём звучит насмешка над самим собой.        — Потому что я лучше других умею различать фальшь и плохие шутки. А то, что происходит со мной сейчас — очень, очень плохая шутка. Похоже на неё, по крайней мере.        — Ты говоришь очень странные вещи. Что-то не так? — Вопрос уже произнесён, когда я понимаю, что он категорически неуместен: мы ведь всё-таки не настолько близко общались. — Нет-нет, это не моё дело, — спешно прибавляю, самой кожей ощутив колючий взгляд, каким меня наградил Джордж.        — Пожалуй, действительно не твоё.        Это безразличное согласие почему-то словно удар под дых. Напоминание о назойливости, о том, что я тут непрошеная гостья. И то мимолётное притяжение, что возникло между нами, что свело нас вместе схожестью мыслей и ощущений, лопается, как мыльный пузырь.        — Похолодало, тебе не кажется?        Спрашивая, зябко ёжусь и отступаю назад, к дому, желая спешно ретироваться в укрытие шатких стен «Норы». Мне бы хотелось остаться тут, но уже в одиночестве, без Джорджа, ясно давшего мне понять, что не нуждается в моём обществе. А он всё так же пристально смотрит на меня, чуть прищурившись, словно пытаясь забраться ко мне в мысли.        — Было приятно поболтать с тобой, Джордж. Надеюсь, у тебя всё наладится.        Уходя обратно в коттедж, спиной ощущаю всё тот же протяжный, тяжёлый взгляд нежданного собеседника. На какую-то безумную долю секунды даже жду, что он догонит меня или окликнет, но нет, и дверная панель плотно отделяет меня, неожиданно взволнованную короткой беседой, от Джорджа, мрачного, колючего и недоступного.        Время идёт, пора выбираться из собственного кокона, и вот я уже уверенно шагаю в Министерство магии, надеясь заполучить вакантное место в каком-нибудь отделе. Младший стажёр в отделе обеспечения магического правопорядка — почему бы и нет? Нужно же с чего-то начинать. Джинни вон тоже в команде пока числится на должности запасного игрока, пусть и подающего определённые надежды — спасибо Чарли и Оливеру Вуду с их связями в области британского квиддича.        Словом, я довольна новой должностью (даже частенько вижусь с Гарри и Роном), но до поры до времени благоразумно о ней умалчиваю во избежание новых празднеств от деятельной миссис Уизли.        Работа увлекает не на шутку, и вот я уже, как в недавние школьные годы, ношусь из архива в кабинет и обратно с кипами книг и отчётов, над которыми засиживаюсь допоздна в полном забвении. Обращаться к старым прецедентам, разбирая запутанные судебные процессы по нарушению прав в тех или иных ситуациях, невероятно увлекательно, пусть я пока только собираю необходимый материал для тех, кто куда выше меня по карьерной лестнице. В то же время я сама учусь тому, чем буду заниматься несколько позже, и это не может не радовать.        В моём блокноте всё расписано на месяц вперёд: работа, служебные дела и обязанности, время для изучения важной информации и свободные часы для встреч с друзьями или отдыха в одиночестве недавно снятой квартирки. Каждый день чётко распланирован: утренняя зарядка, душ, плотный завтрак, сборы на работу — даже время указано, так как всё делается на автоматизме. И мне по душе такой порядок, когда время не тратится впустую и ты постоянно чем-то занят, что исключает возможность предаваться плохим мыслям.        Наверное, Джордж точно так же себя изводит, погружаясь в работу: проходя мимо «Всевозможных Волшебных Вредилок», то и дело подмечаю следы на первый взгляд незаметной деятельности. Стёкла витрин начисто отмыты и залеплены тут и там старыми афишами, волшебник, приветствовавший посетителей, снимая с головы цилиндр, исчез, оставив после себя непривычно пустое место, а в окнах второго этажа по вечерам часто горит свет, и можно заметить мужскую фигуру, снующую туда-сюда со свёртками в руках. Я точно знаю это, потому что пару раз останавливалась в той части тротуара, откуда можно наблюдать за происходящим в квартире над магазином, — и потому что не так давно заглядывала вместе с Джинни в гости к Джорджу.        В тот день Джиневра бесцеремонно вваливается в мой кабинет, который я делю ещё с несколькими стажёрами, и усаживается на пустующий стол одного из них.        — Собирайтесь, сотрудник Грейнджер, — объявляет она, цитируя надпись на табличке моего рабочего места. — Пора завалиться к Джорджу, узнать, как его дела.        — Ты вполне можешь справиться с этим сама, — отвечаю ей нарочито сердито, продолжая возиться с архивными документами. — Видишь ведь, я работаю. В отличие от некоторых, — отрываюсь от листов и бросаю на Джинни суровый взгляд.        — Ой, да брось, — отмахивается девица. — Рон мне выболтал, что ты сегодня освободишься раньше и пойдёшь с ними вечером в «Дырявый котёл». Меня не проведёшь, — в её голосе явно слышится гордость. — Так что сделай одолжение и составь мне компанию. Да и Джорджу будет приятно узнать, что не я одна интересуюсь его жизнью.        — Полагаю, это не доставит ему такого уж удовольствия, — бормочу, вспомнив, каким угрюмым и недоступным казался Джордж в вечер, устроенный в мою честь.        — Ну да, он стал жуткой одиночкой — как и ты, между прочим, — но даже одиночкам приятно внимание к ним, разве нет?        — Я вовсе не одиночка, — возражаю, — а вот что касается Джорджа, то не находишь, что у него были все причины для такого поведения?        Пожалуй, это прозвучало уж слишком язвительно. Весёлое настроение Джинни мигом испаряется, и она мрачнеет.        — Думаешь, я не понимаю? — сердито произносит она. — Я единственная, кто поддерживает с ним связь сейчас, кому он позволяет заглядывать в гости, и мне, уж поверь, больно видеть, во что превратился мой старший брат, бывший для меня примером жизнелюбия и оптимизма.        Смутившись от высокопарности собственных слов, Джинни отворачивается и соскальзывает со стола, намереваясь покинуть кабинет.        — Меня подожди, — не выдержав, окликаю её, стоящую на пороге. — Так и быть, уговорила. Сейчас, только порядок на столе наведу.        Джинни оборачивается, и — вот хитрая лиса! — на лице у неё играет характерная для всех Уизли усмешка.        — Так и знала, — бормочет она себе под нос, думая, что я не услышу. Ладно уж, позволим ей это маленькое заблуждение.        И вот, разобравшись с рабочими делами, вместе с Джинни покидаю Министерство и спешу к метро, чтобы добраться до «Дырявого котла», сокрытого от глаз магглов отталкивающими чарами. По пути подруга рассказывает о своих тренировках в качестве запасного игрока и даже жалеет о том, что не вернулась в школу.        — Может, попробую этой осенью, если МакГонагалл позволит, — размышляет она вслух. — Надо было ехать с тобой и остальными, но я не могла туда вернуться и оставить Джорджа тут, совсем одного. Ему знаешь как трудно пришлось?        — Кому этого не знать, Джинни?        Она морщится.        — Дурной он мне подал пример — наплевать на образование, — заявляет со смешком, когда мы выходим с заднего двора паба в Косой переулок.        Осень только-только вступает в свои права и на улицах волшебного квартала выглядит тоже абсолютно волшебно, сливаясь с новенькими вывесками отремонтированных магазинов и прозрачно-голубым небом. Всегда любила осень больше других времён года.        Джинни уверенно открывает входную дверь магазина и манит следом за собой в тёмное помещение выставочного зала. Я видела его и в блеске и разнообразии шумных, ярких товаров, и в разрухе, учинённой Пожирателями; теперь же он пуст. Нет ни широких стеллажей, ни конторки с кассой, ни тяжёлых штор, отделявших друг от друга секции с разной по назначению продукцией. Темно, уныло и пусто — и непривычно тихо.        — Джордж решил всё переделать, начать сначала, — шепчет Джинни мне на ухо. Затем замирает и прислушивается. — Наверняка в лаборатории сидит. Поднимайся наверх, я его сейчас приведу.        Второй раз уже проделываю этот путь, только сейчас лестница в полном порядке, а не завалена обломками. Дверь квартиры беспечно распахнута, что позволяет зайти внутрь. Не могу сказать, что обстановка сильно уж изменилась с того дня, когда я впервые зашла сюда, помогая Джорджу добраться до гостиной. Разве что устранены все нанесённые разрушения да чуть светлее, чем тогда.        Прохожу на закуток кухни, намереваясь пока что заняться чаем — Джинни захватила с собой превосходную выпечку миссис Уизли. Но, Мерлинова борода, какой же тут беспорядок! Типично мужское решение не заморачиваться обилием разнообразной посуды и устроить в ящике для столовых приборов нечто вроде склада для колбочек и склянок. Наконец, чашки обнаруживаются в одном из шкафчиков, чайная заварка находится в банке из-под сахара, а сахар — в ёмкости для крупы. Чайник прячется на подоконнике. Наливаю воду и ставлю его на огонь, и тут оборачиваюсь, услышав из-за шторки приглушённое шипение. Как оказалось, там созревает какое-то зелье; принюхиваясь, понимаю, что это Дурманящая настойка. Но что же Джордж намешал туда? Судя по кожуре близ котелка, он добавил ягоды Перцовника… Чем он вообще думал? Это же агрессивная среда! Любисток вступает в реакцию с соком ягод, выделяющимся после длительного температурного воздействия, и зелье… О господи! Зелье превращается в бомбу!        Чем же его можно нейтрализовать? Чем, чем?        Тут же вспоминаю про безоар, который ношу с собой ещё со времён войны. Полезно, знаете ли, иметь с собой столь мощное противоядие. Камень и тут подействовал: шипение прекратилось, цвет зелья сменился тем, какой и был ему положен на этой стадии — тёмно-фиолетовым. Довольная своей работой, отворачиваюсь — и тут же оказываюсь лицом к лицу с Джорджем, едва ли не прижатая к нему в узком пространстве кухонного уголка. Хозяину квартиры не составляет особого труда заглянуть поверх моего плеча в котелок и обнаружить изменение внешнего вида зелья.        — Обязательно было лезть? — спрашивает Джордж недовольно, и это последнее, что я ожидала от него услышать.        — И я очень рада тебя видеть, Джордж, — произношу с нажимом, напоминая о хороших манерах.        — Я бы сказал, что это взаимно, если бы ты не полезла туда, куда не надо.        Грубоватый ответ заставляет распрямить плечи и уставиться гневным взглядом в ямочку у Джорджа на подбородке — большего мне мой рост не позволяет, особенно со столь близкого расстояния, а смотреть ему в глаза значило бы постыдно запрокинуть голову, признавая его преимущество.        — Эй, я, вообще-то, помогла тебе! Если бы не моё своевременное вмешательство, зелье бы взорвалось, и тогда твоя Дурманящая настойка разнесла бы кухню ко всем чертям.        Губы Джорджа чуть дрогнули от усмешки, я же досадливо прикусываю губу, осознав, что только что чертыхнулась, чего себе почти не позволяла, а уж тем более в присутствии не слишком знакомых людей.        — Откуда тебе это знать, Грейнджер? — спрашивает Джордж, скрестив руки на груди и не желая отступать ни на шаг. И куда вообще запропастилась Джиневра, чёрт бы её…        — Да об этом, к твоему сведению, написано в учебнике по зельеварению за шестой курс! Страница девяносто семь, глава «Взрывоопасные сочетания». Если бы утруждал себя чтением хотя бы школьной литературы…        — Ты что, всегда носишь в своей сумке безоар? — неожиданно перебивает Джордж, и я какие-то секунды в ступоре смотрю на эту чёртову ямочку на его подбородке.        — Всегда, — наконец, выдыхаю, переведя взгляд чуть повыше. — Откуда ты узнал, чем я воспользовалась?        Джордж смотрит на меня с плохо скрываемым торжеством.        — «Расширенный справочник ингредиентов», глава «Реакции нейтрализации». Ограниченный тираж. Дам тебе как-нибудь почитать, если захочешь. — Он подмигивает, явно наслаждаясь моим замешательством. Ещё бы, ведь эту книгу я никогда не держала в руках, даже не слышала о ней. И, что самое интересное, ему прекрасно известно об этом.        — Нечасто удаётся ввести в ступор саму мисс Грейнджер, — ехидничает Джордж, склонив голову набок, так что теперь моему взгляду предоставляется россыпь веснушек на его лице. Под левым глазом вижу пятнышко сажи, но скорее умру, чем скажу ему об этом.        — И тем не менее, я тебе помогла. А ты со всеми своими познаниями не смог определить потенциальную опасность добавления ягод Перцовника.        — Это был эксперимент, — объясняет Джордж, хмурясь. — Пытался найти сочетание, придающее Дурманящей настойке новые свойства. Столько ингредиентов уже перепробовал, только всё не то. Думал, может, перцовый сок поможет.        Нашу беседу прерывает свист, и я торопливо протискиваюсь мимо Джорджа, задев его плечом, чтобы снять чайник с плиты. Пока разливаю кипяток по чашкам, он возится с зельем, что-то помешивает, а затем поворачивается и нехотя говорит:        — Спасибо за помощь, Грейнджер. Теперь намного лучше.        Так как я повернулась к нему спиной, он не может видеть моего лица, и потому вовсю улыбаюсь, довольная тем, что он признал мои заслуги.        Джинни заявляется на кухню, когда я ставлю чашки на стол, накрытый скатертью, явно выбранной женщиной. Джордж бы ни за что не постелил на столешницу нечто с орнаментом из спелой клубники. Вскоре пирог нарезан, и мы втроём усаживаемся, принимаясь за угощение. Это немного странно — сидеть на кухне в квартире Джорджа Уизли в компании его самого и его сестры и прислушиваться к щебетанию Джиневры, изо всех сил старающейся вовлечь нас в разговор.        Отпивая глоток за глотком ароматный чай, украдкой разглядываю Джорджа. Он выглядит намного лучше — волосы подстрижены, под глазами уже нет тех тёмных теней, что выдавали его неустойчивое состояние, и он вполне спокойно беседует с Джинни, даже подшучивает над ней, — то есть производит впечатление абсолютно нормального человека. Что ж, трудно не признать, что он уже пришёл в себя после гибели брата — прошёл целый год с того момента, и я рада, что дела его пошли на лад. Такой Джордж Уизли похож на себя прежнего и нравится мне намного больше.        — Попробуй добавить к Дурманящей настойке сок Дремоносных бобов, заунывники или веточку лаванды, — советую уже на пороге квартиры Джорджа, прощаясь с её владельцем.        — Обязательно, — отвечает Джордж, шутливо салютуя напоследок.        — Как видишь, Джордж решил всерьёз взяться за восстановление магазина, — вещает Джинни на обратном пути. — А раньше даже думать об этом не хотел — ну, сама понимаешь… А о какой это Дурманящей настойке вы говорили?..        Спустя несколько дней после нашего визита сова приносит мне записку от Джорджа: «Спасибо за совет, заунывники пригодились», и я отвечаю на неё стандартным: «Всегда пожалуйста».        А спустя ещё пару дней, как раз на мои именины, Джордж неожиданно присылает мне подарок. Точнее, подарки. Вечером в гостиной меня ждёт небрежно сунутая в бумажный пакет книга и маленький снежный шар с крошечным макетом Хогвартса внутри. Приложенная записка гласит:        «Мисс Грейнджер, поздравляю вас с тем, что вы стали ещё на год старше и умнее (хотя куда уж больше? И это я про ум, не про возраст, имейте в виду).        Фред бы счёл тебя достойной того, чтобы прочесть одно из наших лучших пособий по приготовлению Забастовочных завтраков — оно оказало нам неоценимую помощь в процессе работы.        Думаю, тебе и так подарят много книг, а потому держи впридачу абсолютно бесполезную безделушку. Можешь поставить на своём рабочем месте, пусть коллеги завидуют, что ни у кого нет такого кривого макета Хогвартса. Между прочим, это первый экземпляр, который мы с Фредом вручную сделали».        Даже без подписи ясно, от кого посылка. Совершенно глупо улыбаюсь, поглаживая обложку «Расширенного справочника ингредиентов», а затем откладываю его на вершину всех других подаренных книг, после чего верчу в руках снежный шар, любуясь вихрем из снежинок, кружащихся над скатными крышами замка. Может, и правда забрать его с собой на работу?..        Сейчас за окнами середина октября, но магия, используемая в Министерстве, обеспечивает офисы работников искусственным солнцем, так что я щурюсь, следя за совой, подлетающей к моему столу. Судя по её лохматости и знакомому виду, сова принадлежит Джорджу — или же именно ей он предпочитает доверять посылки, отправляя их с почты. Его письмо — не письмо даже, а записочка на клочке подпаленного с края пергамента, написана скачущим почерком в явной спешке. И, как всегда, ни приветствия, ни подписи. Всё в стиле Джорджа Уизли.        «Ты прочла главу «Процесс по минутам»? Мне необходимо с р о ч н о обсудить её».        Вот это новости. Специально беру чистый лист длинного пергамента и пишу:        «Что именно тебя интересует?»        Всего каких-то пять минут, и сова возвращается, вызывая заинтересованные взгляды со стороны коллег. Принимаю независимый вид и отвязываю послание с таким апломбом, будто там нечто невероятно важное.        «Глупо было предположить, что ты что-то там не прочитала. Так вот. Ты же видела, что от времени настаивания смеси тех или иных ингредиентов зависит конечный результат. Что, если я продержу Укрепляющий раствор в совокупности со смесью тёртого рога двурога и аконитового порошка не три часа, а восемь?»        Закатываю глаза. О Мерлин, самому Джорджу Уизли требуется мой совет! Да ещё и по части зельеварения. Не-ве-ро-ят-но. Не могу удержаться от шпильки в адрес владельца «Вредилок»: уж больно самоуверенно он ждёт моей помощи. Нахал.        «Джордж Уизли, смею заметить, что я не энциклопедия, чтобы знать всё на свете, и зельеварение — не мой профиль. Напиши лучше Невиллу».        С чувством выполненного долга откидываюсь на спинку стула, но снова ощутив взгляды соседей по кабинету, с удвоенным рвением возвращаюсь к работе. Ответ Джорджа, как я и надеялась (тайно), не заставляет себя долго ждать. Со странным предвкушением разворачиваю письмо (мы ведём переписку теперь уже на моём листе пергамента, Джордж не утруждает себя тем, чтобы взять новый):        «Само собой, не энциклопедия, а образованная волшебница, тыкавшая меня носом в незнание школьного курса зельеварения. Будь добра проявить свои необыкновенные познания в этой области и оказать мне посильную помощь. С меня коробка шоколадных лягушек.        Написать Невиллу было бы слишком просто, не находишь?»        Каков, а? Невольно прыскаю в кулак, понимая, что начальство узнает о моём непозволительном поведении на рабочем месте, и берусь за ответ. Никогда не писала ничего в таком игривом тоне! Это забавляет и никак не даёт сосредоточиться на разборе архивных записей.        «Меня лестью не проймёшь, мистер Уизли, но попытка хорошая. Насколько могу судить из свойств указанных вами ингредиентов, задержка на восемь часов превратит ваше зелье в вязкую слизь тёмно-бурого оттенка (не спрашивайте, откуда я знаю, и даже не пытайтесь проверить правдивость моих слов). В данной ситуации будет лучше воздержаться от экспериментов и действовать по рецепту.        А Невиллу написать стоило бы. Он как раз проходит практику в Мунго и дружит с травологией и зельями. Это я так, на заметку.        П.С. И Джордж, ты ведь прекрасно знаешь, что мои родители — дантисты».        Очередное послание Джорджа вызывает в душе небывалый трепет и нетерпение. Пальцы дрожат, пока я открепляю исписанный пергамент от лапки порядком запыхавшейся совы. Прости, пернатое, но у меня тут нет возможности налить тебе плошку воды. Так что это не я живодёр, а Джордж.        «Это была не лесть, мисс Грейнджер, вы сами себе льстите. Ваше предположение принято к сведению, но, к сожалению, не ново, так что эксперимент всё же будет продолжен. Сдаюсь: заслуги Невилла мне прекрасно известны, из-за них я и написал ему в первую очередь; он не ответил, потому пришлось обратиться к тебе. Видишь, никакой лести!        П.С. Не вижу связи. Грейнджер, не убеждай меня в том, что женской логики не существует, я ведь всё ещё хорошего мнения о тебе, знаешь ли».        Мой смех окончательно убеждает коллег в том, что занимаюсь я сейчас отнюдь не рабочими делами. Ну и чёрт с ними. Давненько мне уже не было так весело. Даже высовываю кончик языка от усердия, придумывая ответ Джорджу.        «Что ж, воля ваша, но я бы в таком случае держала наготове перечень Очищающих и Восстанавливающих заклятий. Опять же, на заметку.        П.С. Я не ем сладкое, Уизли, вот при чём тут родители-дантисты. Дальше разберёшься без подсказок?»        «Замечание принято к сведению, мисс Грейнджер, благодарю за вашу трогательную заботу.        П.С. Да, ты права, я знаю об этом, так что коробку шоколадных лягушек могу смело оставить себе, верно? Всё ради здоровья ваших зубов».        «Благодарю за вашу трогательную заботу, мистер Уизли-хитрый-негодяй.        П.С. Лучше бы пожевал морковку вместо шоколадных лягушек. На заметку».        Дальнейшего ответа нет, из чего делаю вывод, что наша переписка окончена. Странно, но это вызывает какое-то странное недовольство и даже опустошение, что ли. Остаток дня проходит так же спокойно, как и обычно, но теперь заведённый порядок кажется пресным, чего раньше не бывало.        Дома едва ли не засыпаю над отчётом, когда в окно стучится всё та же сова. На этот раз принесённый ею пергамент заляпан сгустками тёмно-бурой субстанции, которой, как я подозреваю, и похоже, правильно, является то самое зелье, послужившее предметом нашей беседы. Видимо, Джордж всё же решил проверить — и я знала, что так и будет. С торжествующей коварной усмешкой разворачиваю пергамент.        «ГРЕЙНДЖЕР, КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ЭТОЙ ЛИПКОЙ ДРЯНИ? ОНА В Е З Д Е. ДАЖЕ В МОИХ ВОЛОСАХ. И В ДЫРКЕ, ГДЕ БЫЛО УХО. Я ДАЖЕ ПОКОВЫРЯТЬСЯ ТАМ НЕ МОГУ! ОНА В О Н Я Е Т. ДУЙ НА ПОДМОГУ. S.O.S».        Мой хохот, кажется, слышен всему дому, — да что там, даже улице!        «Не знаю, что тут заманчивее — перспектива просидеть полночи за отчётом или же потратить то же время на очистку твоей квартиры. Сам как думаешь?»        Ответ Джорджа настигает меня как раз когда я собираюсь трансрессировать к нему.        «Возможность поучаствовать в уборке совместно с владельцем самого необычного магазина волшебных товаров подавляет своей роскошностью все другие варианты, мисс Грейнджер, так что не упустите её».        — Я же говорила, — первые слова, которые слышит от меня Джордж, прежде чем я взрываюсь смехом при виде его заляпанной сгустками зелья физиономии. Судя по пятнам вокруг глаз, он был в защитных очках, что спасло ему зрение.        — Нельзя было обойтись без этой чёртовой фразы? — сердито бурчит незадачливый волшебник, пропуская меня в помещение магазина.        Мы спускаемся в его лабораторию, где стены, пол, потолок и всё оборудование и впрямь забрызганы вязкой субстанцией, ранее бывшей Укрепляющим раствором. Вспоминаю все известные мне Очищающие заклинания и то, что было сказано насчёт побочного эффекта от несоблюдения срока выдержки зелья. Джордж крутится неподалёку и сыпет «Экскуро!», но без особого эффекта.        — Ничерта не понимаю, — ругается он себе под нос, вышагивая из угла в угол лаборатории.        Наконец, после опробования разных заклинаний находим самое действенное и расправляемся со слизью; совместными усилиями дело продвигается быстро, и вскоре подвальное помещение сверкает чистотой. Теми же мерами привожу в порядок самого Джорджа, недовольно фыркающего, когда остатки взорвавшегося зелья с шипением исчезали с его лица и волос. Дырку, где раньше было ухо, тоже не забыли обработать.        — Ну-с, Гермиона, спасибо за помощь, — произносит Джордж, предлагая мне первой покинуть лабораторию.        Ловкач несчастный!        — И что, за свои старания я не могу надеяться даже на одну шоколадную лягушку? — Лукаво кошусь в его сторону. — Вприкуску с чаем она не повредит зубам.        — Ради такого случая могу угостить, — наконец, соглашается Джордж.        Мы пьём чай на маленькой кухоньке, и я не ограничиваюсь одной лягушкой, а Джордж делает вид, будто бы не замечает этого, рассказывая о тех улучшенных рецептурах, что уже проверил опытным путём без особых негативных последствий. И под конец вдруг предлагает, так что я давлюсь чаем:        — Может, вместе поработаем?        Не вполне уверенная в том, что всё верно расслышала, переспрашиваю после того, как Джордж услужливо похлопал меня по спине; при этом пристально всматриваюсь в его лицо, пытаясь распознать шутку или приметить дрожащие от сдерживаемого смеха уголки губ. Ничего подобного.        — Я серьёзно, Грейнджер. Ты шаришь в зельях, я шарю в зельях, — подмигивает, — мы могли бы поработать на славу и создать множество полезных зелий. Невиллу не предлагаю, потому что он в таком виде деятельности не заинтересован. — Переводит взгляд на сцепленные в замок пальцы.        — А я, значит, заинтересована? — спрашиваю с усмешкой.        — Ну, тебе ведь всегда нравилось зельеварение, и, потом, это превосходная возможность... — Внезапно Джордж замолкает, а потом бросает почти ожесточённо: — Впрочем, уговаривать тебя не собираюсь. Допивай чай и уходи.        Лицо у него усталое, недовольное. Представляю, каких усилий ему стоило сделать мне такое неожиданное и, что уж тут скрывать, заманчивое предложение. Потому отставляю кружку с недопитым чаем и произношу таким тоном, который мог бы убедить Джорджа:        — Меня не нужно уговаривать, я и так согласна помочь тебе.        Джордж откидывается на спинку стула, улыбаясь по-доброму, но мимолётно.        Обсуждение рецептур зелий возобновляется с новой силой и продолжается едва ли не до самого утра.        На работу я прихожу сонная и рассеянная, но в то же время на редкость довольная собой.        С того знаменательного дня, плавно перешедшего в ночь и утро новой даты, в моей жизни появляется чуть больше смысла, нежели прежде, когда весь смысл заключался в том, чтобы вовремя приходить на работу, хорошо выполнять свои обязанности и не забывать про близких. Скучное течение серых будней разбавляют присылаемые Джорджем письма (соседи по кабинету уже давно перестали обращать на сову внимание), в которых мы обсуждаем тот или иной рецепт, употребление разных ингредиентов и прочие мелочи, касающиеся зельеварения. Кто бы мог подумать, что это окажется настолько интересно?        Записки Джорджа преследуют меня повсюду. Они оседают во всех уголках моей квартиры и следуют по пятам даже когда я покидаю кабинет. Как-то раз записка (кто-то из сотрудников заколдовал её, как обычно заколдовывают записки для обмена в помещениях Министерства, чтобы не утруждать более сову) настигает меня в лифте, где я еду вместе с Роном, заглянувшим проведать.        — И давно ты общаешься с Джорджем? — спрашивает он подозрительно и даже с некоторой озлобленностью. Раньше бы я подумала, что он ревнует, и умилилась этому; теперь же возмущаюсь насчёт попытки вмешательства в личную жизнь:        — Не слишком. Какая тебе разница, Рон?        Грубо вышло, приходится смягчить резкий тон:        — Это не настолько важно, чтобы злиться.        — Просто я удивился, — оправдывается приятель, неловко суя руки в карманы форменных брюк. — У тебя ведь с ним ничего общего. Странно же.        — Пожалуй, — киваю и перевожу разговор на другую тему, хоть и вижу по настороженному взгляду новоявленного мракоборца, что ему всё это не по душе.        Да, у нас с его старшим братом не так уж много общего. Мы оба одиночки, как верно заметила Джинни, но одиночки по-своему, и минус на минус в нашей ситуации даёт плюс. С Джорджем оказывается на редкость легко, хотя отношения меж нами далеко не дружеские — скреплённые обоюдным сарказмом, насмешками и беседами исключительно на рабочие темы, они скорее как те, что сложились у меня с соседями по кабинету. Мы распределили обязанности между собой и работаем в лаборатории в полной тишине, разве что изредка перебрасываясь парой фраз и составными частями зелий. Чаще всего владелец магазина мрачен и серьёзен (не устаю удивляться этому), с головой уходит в процесс работы и относится ко мне как к вынужденной гостье. Это ставит в ступор, ведь наша переписка полна саркастичных замечаний и комментариев, мы обмениваемся колкими шуточками и подкалываем друг друга как старые друзья. Но это лишь в записках; на деле же мы продолжаем оставаться незнакомцами. И меня это, пожалуй, устраивает.        Потому что так правильно.        Потому что так нужно.        В один из таких дней у Джорджа, по-видимому, выдаётся плохое настроение. Он отвечает, цедя слова сквозь зубы, и будто бы не рад моему приходу. Я же помахиваю перед его носом охапкой собранных листьев всех оттенков красного и оранжевого и говорю о том, что осень — чертовски красивое время года.        — Давай-ка лучше примемся за работу, — бурчит Джордж, указывая мне на халат, ждущий меня на своей законной вешалке.        Не могу удержаться от вполне закономерного вопроса:        — Что-то случилось?        Взгляд, брошенный на меня владельцем магазина, заставляет замереть, когда я почти надела рабочий халат.        — Грейнджер, — говорит Джордж тоном смертельно уставшего и не испытывающего ни толики симпатии человека, — мы ведь, кажется, договорились не лезть друг к другу в душу и не выходить за рамки рабочих отношений. Не надо соваться туда, куда тебя не просят. А теперь, если не возражаешь, давай спустимся в лабораторию. Сейчас меня куда больше интересует состояние одного из зелий, нежели то, что касается моей личной жизни.        Ну и отповедь! Меня демонстративно ставят на место, как зарвавшегося ребёнка, и это унизительно и обидно — ведь я спрашиваю не из праздного любопытства, а действительно интересуясь делами Джорджа и его состоянием, из лучших побуждений и совершенно не собираясь навязываться. Что ж, ладно, молчать я тоже умею.        Неодобрительно качаю головой, сверля спину Уизли гневным взглядом: Джордж, каким я его знала, обязательно бы заразился моим необычайно весёлым настроением. Мы как сообщающиеся сосуды: когда в одном убывает, в другом прибывает. Только вот в нас какой-то изъян: один постоянно в таком случае остаётся пустым.        В процессе работы несносное рыжее создание постоянно критикует всё и вся. И порошок не такой, и пламя медленно разгорается, и вообще сегодня неудачный день для проведения опытов. Его раздражение передаётся и мне, хорошее настроение, вызванное похвалой от начальства, пропадает, равно как и желание что-либо отвечать Джорджу. Нет, я всегда готова поболтать с ним, но такого, как сейчас, вынести просто не могу. А ведь хотела ему приятное сделать, листья собрала — он как-то обмолвился, что в детстве любил засушивать их в старых квиддичных журналах…        К чёрту всё.        (При этом забываю, что каждый человек имеет право на плохое настроение).        — Ты опоздала, — неожиданно произносит Джордж.        Отрываюсь от прочтения рецепта и бросаю в его сторону быстрый взгляд.        — Прости, пришлось задержаться на работе. Скопилось много документов, и я постараюсь, чтобы впредь такого не случалось.        — Неужели тебе некому перепоручить свои дела? — спрашивает Джордж таким безразличным тоном, каким обычно для проформы высказывают мнение о погоде. Он что, думает, что я из начальников? Глупо, если учесть мой возраст.        — Это скорее я из «девочек на побегушках».        Отмеряю на глаз количество ингредиентов и высыпаю на весы, присматриваюсь к весу.        — Мне казалось, у тебя руководящая должность, — доносится от стола моего партнёра.        — Чтобы занять руководящую должность, необходимо иметь законченное образование, — потому я и вернулась в школу.        Ответ получился чуть более раздражённым, чем мне того хотелось, но раз уж Джордж не скрывает своего недовольства, почему я должна делать это? К тому же осадок после его выговора, абсолютно незаслуженного, между прочим, остался.        — Гарри и Рон поступили умнее. Ты тоже спокойно могла воспользоваться своим положением и не возвращаться в школу, — замечает Джордж, глядя на меня абсолютно равнодушно. Вместо ответа тщательно взвешиваю необходимое количество ингредиентов, а потом, когда молчание становится раздражающим, резко произношу:        — Я сама, своими силами хочу добиться того, что мне нужно. Не пользуясь особым положением, — прибавляю, смотря в упор на Джорджа, пальцами сжимая край чашечки весов, чтобы те не съезжали в сторону. Всем своим видом показываю, что не одобряю таких методов, какими воспользовались Гарри и Рональд в достижении карьерных высот.        Моего собеседника это, видимо, забавляет, и его недовольство будто бы исчезает, что лично мне непонятно.        — Самостоятельная и независимая мисс Гермиона Джин Грейнджер, пробивающая путь в жизнь собственным упрямством и неуступчивостью, идущая на таран закостенелых законов волшебного мира, касающихся угнетения прав волшебных существ, — высокопарно декламирует Джордж — и как ему только хватило дыхания и мозгов, чтобы такое выдумать!        Невольно вскидываю подбородок, не в силах побороть нотку самодовольства и упрямства — ведь в сущности он всё верно сказал.        — Именно так, мистер Уизли-я-сам-по-себе-и-никто-мне-не-нужен.        — Так и быть, счёт уравнен, — хмыкает Джордж, отложив теперь уже документы и глядя на меня так пристально, что становится не по себе. Что у него за перепады настроения? Мне это совершенно не нравится. Это пугает и выводит из равновесия. — Только вот, как видишь, имеются оговорки: мне пока что нужна твоя помощь.        — В моём случае тоже есть оговорка, Джордж: я занимаюсь вовсе не правами магических существ, — говорю со вздохом.        Джордж комически округляет глаза:        — Как такое вообще возможно?! А как же дерьмэ.. ой, пардон, ГАВНЭ? Мисс Грейнджер, я зря, что ли, прослушивал ваши занудные лекции о необходимости освобождения эльфов Хогвартса от рабского неоплачиваемого труда? Требую немедленной компенсации.        Ничего не могу с собой поделать: смеюсь, как сумасшедшая, как бывало в школьные годы, когда меткие шуточки близнецов попадали точно в яблочко, и волей-неволей приходилось отдавать должное их чувству юмора. Да и Джордж посмеивается по-доброму, не с той ехидностью, что теперь отличала его поведение. Я уже говорила, что у него настроение изменчивее, чем ветер на побережье?        — Ну а если серьёзно, — говорит партнёр чуть погодя, когда мой смех уже стих, но улыбка по-прежнему блуждает на губах, — то чем же ты тогда занимаешься?        Ужасно хочется напомнить ему про недопустимость разговоров, касающихся личной жизни, но его потеплевший взгляд и спокойный, даже дружелюбный тон, проявленный им ко мне интерес подкупают и развязывают язык. И почему мне не удаётся долго на него обижаться?..        — Прохожу стажировку в одном из департаментов. Если конкретнее, то в отделе, занимающемся обеспечением магического правопорядка. Если ещё точнее, то разбираю архивные данные о законах, уже утративших свою актуальность для современного волшебного мира.        — Далековато тебя от эльфов-то занесло, — задумчиво выдаёт Джордж. — То есть ГАВНЭ уже в прошлом?        — Пожалуй, — соглашаюсь с неожиданной лёгкостью, потом, после заминки, добавляю: — глупо было бы надеяться на радикальное изменение существующих порядков. Раньше я этого, к сожалению, не понимала.        — Прежняя Гермиона не отступила бы от своей благородной, хоть, в сущности, и неадекватной идеи, — замечает Джордж с небывалой серьёзностью.        Подавляю безумное желание улыбнуться от того, как он обо мне отзывается, и перевожу всё в шутку.        — Раз уж на то пошло, то прежняя Гермиона бы ни за что не подвязалась помогать одному из Уизли в создании шуточных розыгрышей для лавки волшебных приколов.        — До сих пор не понимаю, как ты согласилась, — кивает Джордж.        — До сих пор не понимаю, как ты предложил, — парирую.        — Иногда даже у меня мелькают хорошие идеи, Гермиона. — Он красноречиво стучит пальцем по лбу.        — А ты считаешь это хорошей идеей?        Джордж принимает нарочито задумчивый вид и заговаривает будто бы сам с собой:        — Привлечь к разработке улучшенной серии Забастовочных завтраков самую умную ведьму своего возраста? Да это не просто хорошая идея, это гениальная мысль! Фред бы одобрил, — вырывается вдруг у него, и я вздрагиваю и снова пытаюсь свести всё к шутливому тону, в котором велась наша беседа. При этом вспоминаю хитрость, когда-то где-то услышанную: ушибившийся ребёнок не заплачет до тех пор, пока не увидит искажённое страхом лицо родителя.        — Неправда! — возражаю ему и, вспомнив о холодном приёме, добавляю с лёгкой горечью: — Фред был бы в ужасе.        — С чего ты взяла? — вскидывается Джордж. — Он… мы с ним всегда отдавали должное твоему интеллекту и способностям.        Вот это новости. Мне казалось, они только и могут что подшучивать надо мной насчёт этого.        — Серьёзно? То есть, я имею в виду, настолько серьёзно, насколько может быть серьёзен Джордж Уизли?        Опасность миновала: Джордж снова улыбается, правда, с грустью, и спокойно говорит о Фреде.        — Абсолютно серьёзно, Грейнджер. Да-да, я тоже так могу, представь себе.        — Ты вообще всё можешь, — вырывается у меня со вздохом. Джордж склоняет голову набок, явно заинтригованный и ожидающий пояснений. — Сам не так давно заявил, чтобы мы не затевали разговоров о личной жизни и собственных делах, а в итоге спровоцировал меня разоткровенничаться своими вопросами.        — Я сунул нос не в своё дело? — прямо спрашивает Джордж, помрачнев.        Даже не знаю, что и ответить. Его интерес был мне приятен, и я была рада поговорить с ним, рассказать о себе чуть больше, нежели ему известно. Но ответить ему утвердительно значило бы нарушить то хрупкое перемирие, что только что между нами установилось.        — Зависит от того, сделала ли это я чуть раньше.        Джордж проводит рукой по волосам каким-то нервным, рваным движением, затем упирается ладонями в столешницу, обводя взглядом помещение лаборатории.        — Прости, если я действительно что-то не то спросила, — бормочу, больше всего на свете желая убраться отсюда и жалея о том, что вообще выпалила все эти неуместные вопросы.        — Ты не спросила ничего запретного, — наконец, отвечает Джордж. — Просто я отвык от того, чтобы обсуждать что-либо с кем-либо. В последнее время не возникало такого желания и повода. Так что я не всегда такой хам, просто предпочитаю говорить вслух то, что считаю нужным. Бывает, это глупости и грубости, но уж таков я: не могу промолчать, если хочется что-то сказать, особенно не подумав как следует.        Продолжаю гнуть своё:        — И всё-таки если я переступлю черту…        — Я обязательно тебе скажу об этом. Гермиона, ты слишком много волнуешься.        Странно слышать это от нагрубившего мне человека. Одёргиваю себя: хватит вспоминать то, о чём уже поговорили.        — Просто не хочу вести себя неправильно. В конце концов, я здесь чтобы помочь тебе, а не злить.        — Будешь злить — сразу выставлю за дверь, — произносит Джордж с каменным лицом и добавляет: — Шучу я, Грейнджер. Расслабься.        Киваю, нехотя думая о том, что однажды ему придётся меня выставить, ведь не всегда же я буду помогать здесь, и это понятно. Только, возвращаясь к рабочему процессу, ловлю себя на мысли о том, что мне жутко не хочется, чтобы этот момент когда-нибудь наступил.        С того момента что-то в наших рабочих отношениях меняется, причём в лучшую сторону. Спустившись в лабораторию после трёхдневного перерыва в нашем графике, нахожу на столе чашку горячего какао с исходящим от него головокружительным ароматом. Интересно, откуда Джордж узнал, что это один из моих любимых напитков? А уж тем более решил сделать такой приятный сюрприз.        В чашке остаётся примерно половина её содержимого, когда Джордж спускается в лабораторию с коробкой новых продуктов — явно от иностранных поставщиков.        — Привет, — небрежно роняет он, ставя коробку на пол у полок, а выпрямившись, разглядывает меня.        — Привет. Это было очень мило с твоей стороны, — указываю взглядом на чашку.        — С твоей стороны тоже было очень мило принести листья, — отвечает Джордж, пожимая плечами. — Нашёл им место в одном из старых журналов. Сто лет уже этим не занимался.        «Спасибо» не звучит, но подразумевается, и этого вполне достаточно.        И так теперь бывает чаще прежнего. Джордж упоминает о своих ежедневных делах, приоткрывая тем самым завесу тайны, окружающую его личную жизнь. Получается составить некоторое представление о его образе жизни: одинокое существование в пределах одного дома, страстное увлечение любимым делом и болтовня со мной.        Со своей стороны тоже рассказываю о своей работе, а больше и нечего, ведь вся моя жизнь теперь свелась к рутине в Министерстве и магазину Джорджа; даже с Гарри и Роном не виделась уже давно, с родителями и подавно — лишь поддерживаю связь по телефону. Возвращаясь в пустую квартиру, чувствуя себя не такой уж и одинокой, сразу заваливаюсь в постель и сплю до утра, а там — по новой. Рутина затягивает, но, привыкая к ней, уже этого не замечаешь.        Может, Джинни права, и мы с Джорджем куда более похожи, чем сами думаем?        Иногда, не удержавшись, разглядываю Джорджа, точно уверенная в том, что он этого не видит. Подмечаю его сосредоточенное лицо, то, как внимательно он выбирает ингредиенты и как колдует над котлом, зачастую радикально уходя в сторону от оригинального рецепта в желании найти что-то новое. Он не боится рисковать и экспериментировать; если всё удаётся, его глаза светятся, если не получается, то хмурит брови, а движения становятся рваными и резкими, как и тон. Со временем привыкаю к перепадам его настроения и уже не позволяю им задевать меня, как раньше. Мы приспосабливаемся друг к другу, и это на редкость удачный симбиоз, чем можно было бы думать, зная несовместимость наших характеров. Впрочем, то было в прошлом, а сейчас мы изменились. Всё имеет свойство меняться, разве нет?        В один из дней к нам врывается Джиневра и с порога заявляет:        — Ребята, выручайте.        Мы с Джорджем переглядываемся — теперь это стало обычным делом для нас.        — Гермиона, ты что, не в курсе, что мы сегодня идём в одно местечко? Я с Гарри, Рон с Эмили и ты с… с кавалером, которого у тебя нет, ведь так?        Джордж бросает в мою сторону быстрый взгляд, который в данный момент я предпочитаю проигнорировать: он кажется мне не заинтересованным, а насмешливым. Ещё бы, ведь я ни с кем не встречалась серьёзно. Отношения с противоположным полом — моя Ахиллесова пята. Они как НЛО: кто-то что-то об этом слышал, но на самом деле ничего такого нет и в помине.        — Может, и есть, откуда тебе знать? — бурчу для виду.        — Ой, да брось, — отмахивается Джинни, и за это мне ужасно хочется её придушить. — Так вот, чтобы тебе не скучать с нами в одиночестве, предлагаю заарканить Джорджа. На один вечер! — умоляюще произносит она, уже обращаясь к брату.        — Джинни, я не думаю, что это хорошая идея, — отвечаю за Джорджа, который, видимо, порядком удивлён предложением младшей сестрицы.        — Почему бы и нет? — неожиданно вмешивается мой партнёр, так что я едва не роняю склянку с ягодами кипучего можжевельника.        — Ты серьёзно? — спрашиваю, повернувшись к Джорджу.        — Вот и славненько, — Джинни уже летит к лестнице. — Джордж заскочит за тобой, я дам ему адрес паба.        После её ухода в лаборатории ужасно тихо, тишина давит на уши. Я нервно смеюсь и повторяю уже озвученный ранее вопрос:        — Ты серьёзно?        — А ты как думаешь? — Взгляд у Джорджа смеющийся, чему я не перестаю удивляться в такие моменты, как этот. Раньше это было привычно, но теперь, после того, что Джорджу пришлось пережить… То, что он не разучился так смотреть, смеяться глазами, почему-то теплом отзывается в сердце.        — Я думаю, ты сказал так, чтобы отделаться от Джинни, — ляпаю наугад и сразу понимаю, что это неправда, хотя до того считала, что так оно и есть на самом деле.        — А я думаю, что мне бы не помешало немного развеяться и составить тебе компанию. Давно уже никуда не выбирался. И ты, похоже, тоже.        Из чувства противоречия хочу возразить, да прикусываю язык: он прав, ведь я постоянно то с ним, то на работе задерживаюсь. Где уж там шататься по пабам с компанией?        — Просто я думала…        — А ты не думай, — подмигивает Джордж и возвращается к работе с тем же непроницаемым выражением лица, что предупреждает: лучше не лезь ко мне с разговорами.        Чуть позже в тот же день верчусь перед зеркалом, прикидывая, хорош ли выбранный наряд. Это платье было куплено вместе с несколькими другими после похода по магазинам вместе с Джинни. Она, как и я, не слишком любила подобное времяпровождение, просто ей требовался наряд для одной из вечеринок Национальной лиги квиддича, куда она достала пригласительный от Оливера Вуда, а я была единственной свободной кандидатурой на помощь в выборе. В итоге мне тоже пришлось обновить гардероб, и сейчас некоторые из обновок мне пригодились.        Платье, что сейчас на мне, не отвечает моим стандартам — юбка вызывающе короткая, на мой взгляд, декольте непривычно после воротника-стойки форменных рубашек; только цвет — приятный золотисто-коричневый — спокойный и не привлекает особого внимания.        Джордж появляется даже раньше назначенного часа и присвистывает, увидев меня, отчего я непроизвольно краснею.        — Умеешь же, когда захочешь, — выдаёт он (одобрительно?), и я хмурюсь.        — Спасибо за комплимент, Джордж. Ты сегодня на редкость галантен.        — Ой, перестань, я всегда такой, — ухмыляется Джордж. Рубашка, джинсы и пиджак смотрятся на нём не разномастно, а просто потрясающе, и мне приходится прикусить язык, чтобы не ляпнуть это вслух.        Паб, выбранный для встречи, находится не так уж и далеко от моего дома; приятное заведение с живой джазовой музыкой и приглушённым мягким светом. Рон и Эмили уже ждут нас. Приятель одет так же, как и Джордж, и на нём тоже всё смотрится на удивление ладно; Эмили, к моему неудовольствию, оказывается куда симпатичнее, чем предполагалось; хуже того — она мила и на Лаванду Браун похожа лишь внешне, а значит, является полным совершенством. И, судя по всему, серьёзно увлечена Роном. Гляжу на то, как они милуются, и ком в горле встаёт (от зависти?) Джордж неожиданно сжимает мою руку, и я едва не выдёргиваю её, вовремя спохватившись.        — Грейнджер, ты что, собираешься убить их только за то, что они целуются у нас на виду? — шепчет мой кавалер на ухо, и я осознаю, что с силой сжимаю свободную руку в кулак.        — Нет, я просто… не знаю, что со мной творится.        Джордж качает головой.        — Может, ревнуешь?        Тоже качаю головой.        — Мы с Роном просто друзья.        Насмешливо щурится и не отвечает.        Мы неплохо проводим время — к нам присоединяются Гарри с Джинни, я ловлю себя на том, что совсем не интересовалась делами подруги. Наше сборище больше похоже на тройное свидание, по факту являясь двойным, и мне жутко неуютно находиться рядом с влюблёнными парочками. По Джорджу же не видно, что он испытывает какой-либо дискомфорт. В какой-то момент он предлагает отойти к бару заказать что-нибудь покрепче.        — Я не пью, — бормочу, послушно следуя за ним.        — Я и не заставляю, Грейнджер, — легкомысленно отзывается он.        Бармен принимает заказ на порцию разбавленного огневиски, и в этот момент за спиной слышится:        — Бог мой, Джордж, ты ли это? Джордж расплывается в улыбке, оборачиваясь.        — Зачем так официально, Алисия?        — Как я рада тебя видеть!        Бывшая участница сборной Гриффиндора по квиддичу, Алисия Спиннет всегда была довольно симпатичной и вообще интересной девчонкой, а уж теперь-то и вовсе похорошела, невозможно не признать. Похоже, где-то на свете есть фабрика по выпуску идеальных платиновых блондинок с мозгами и приятными, с соблазнительной хрипотцой голосами, с потрясающей фигурой и укладкой волосок к волоску. Иначе чем объяснить тот факт, что она и Эмили — один типаж девушек, хороших, честных, приятных и не зацикленных исключительно на собственной персоне.        Из вежливости отхожу на расстояние, чтобы не мешать беседе, но всё равно подслушиваю. На упоминании Анджелины Джонсон (при этом лицо Джорджа мрачнеет, а голос становится грубее) вспоминаю, что Джинни рассказывала мне немного о том непростом этапе в жизни брата: сначала всё было хорошо, а потом отношения резко были разорваны, по чьей инициативе — так и не ясно.        Краем глаза исподтишка наблюдаю за парочкой и некстати вспоминаю о том, что именно Алисия была спутницей Джорджа на Святочном балу. Они в самом деле хорошо смотрятся вместе, и почему-то это задевает. А за улыбку, эту чёртову идеально ослепительную улыбку и то, как Спиннет по-хозяйски кладёт руку на плечо Джорджа, хочется выцарапать девице глаза. Ужасаюсь собственным мыслям и резко отворачиваюсь.        Кажется, Джордж говорил, что я ревную Рона? Так вот сейчас я именно что ревную — его самого.        И это открытие мне категорически не нравится.        Возвращаюсь за стол и сижу в одиночестве. Джордж не торопится последовать за мной, а со своего места мне прекрасно видно, что он увлечён беседой с Алисией. Мои друзья тоже как бы не здесь, и в итоге мне надоедает быть лишней. Прощаюсь и выхожу на улицу, кутаясь в пальто, которое абсолютно не спасает от ночной прохлады.        Чувствую себя брошенной и никому не нужной, из-за чего слёзы сами собой набегают на глаза и жгутся, из-за ветра замерзая прямо на ресницах. Нет уж, плакать из-за собственного одиночества? Глупости! Сердито вытираю глаза и шагаю в направлении дома.        За поворотом слышу шаги позади себя и ускоряюсь, а в следующий момент меня окликает голос Джорджа:        — Далеко собралась?        — Тебе какое дело? Можешь дальше премило беседовать с Алисией, — чуть не вырывается у меня, и стоит больших трудов сдержать этот обиженный вопль и ответить спокойно:        — Домой, конечно же. Решила немного прогуляться, проветрить мысли перед сном.        Джордж нагоняет меня и шагает рядом — руки в карманах, насвистывает и разглядывает небо над нашими головами.        — Составлю тебе компанию.        Даже не спрашивает моего согласия.        — А если я не хочу? — кошусь в его сторону.        — Хочешь, конечно же, — мне в ответ. — Перед моим обаянием трудно устоять, знаешь ли.       «Уж мне ли не знать», — думаю с горечью, вспоминая, как Алисия смотрела на Джорджа едва ли не с обожанием. Или мне показалось? Впрочем, какая тут разница?        — Нахал.        — Обаятельный нахал, прошу заметить.        Посмеиваюсь против воли.        — И к тому же ужасно самоуверенный.        — Какой есть. Ты куда-то торопишься?        Удивлённо смотрю на него.        — Ты просто ушла и даже не подождала меня.        — Мне показалось, ты был увлечён важным разговором.        — Не увиливай. Что-то случилось?        Порой Джордж умеет быть удивительно чутким. Это даже странно. Колеблюсь, не желая отвечать, но ночь такая же, как и в «Норе», и побуждает говорить откровенно.        — Да ничего, в общем-то. Просто ребята… им было не до меня, и я почувствовала себя немного…        — Одинокой? — продолжает Джордж. Ну что за проницательность?        — Как ты догадался?        — Я тоже это почувствовал после разговора с Алисией. Она мне напомнила о не самой приятной странице моей биографии.        — Ты про… Анджелину? — спрашиваю на свой страх и риск. — Не отвечай, если что, — быстро добавляю, испугавшись собственной смелости наглости.        — Да, про неё. По правде, мы не очень хорошо расстались, но раньше я ей был нужен, как и она мне, а теперь вот снова почувствовал, чего лишился.        Мне ужасно хочется как-то утешить его, но я боюсь нарушить нашу на удивление доверительную беседу.        — У вас были непростые отношения, — констатирую вполголоса.        — Не то слово. Она видела во мне Фреда и… — Джордж резко замолкает.        — Не выдержала? — подбираю нужные слова. Мой спутник кивает.        — Можно и так сказать. Хотя у нас обоих крыша поехала, — смеётся с горечью. — Лучше уж быть одному, чем так.        — Не лучше, а проще, — вырывается у меня. Сама уже давно об этом думала в одиночестве собственной квартиры.        — Точно. Знаешь, — задумчиво тянет Джордж, — я чувствую себя как никогда одиноко — и в то же время свободно. Это двоякое чувство, и оно убивает меня. С ним непросто ужиться и не сойти с ума. Понимаешь, раньше моё поведение зависело от Фреда, мы ведь были связаны, и это казалось правильным — зависеть от него. Друг от друга зависеть. А теперь я как бы могу быть самим собой — и не могу этого принять. Это неправильно — без Фреда. Хотя мне так легче и в то же время тяжелее. Приходится врать окружающим, чтобы они не догадались о том, что мне по душе такая вот свобода — отчасти по душе, конечно. Я бы без раздумий вернул всё назад, будь то в моих силах, но… Это… это трудно объяснить! Сама же видишь.        В воцарившейся паузе киваю, глядя на Джорджа во все глаза. Мы как раз дошли до подъезда моего дома, а значит, настал конец этому вечеру. Но мне совсем не хочется завершать нашу с Джорджем беседу, во многом ставшую его монологом: мне нравится его слушать, приоткрывать тот занавес, за которым он прятал свои настоящие мысли и чувства, во многом, как оказалось, схожие с моими. Мне хочется узнать его по-настоящему, и это абсурдное желание не кажется таковым сейчас, в темноте, располагающей к откровениям и доверию. Будь я смелее, уже взяла бы руку Джорджа в свои ладони, или ещё как-нибудь проявила то, что называется участием, но что-то сдерживает меня. А Джордж в свою очередь кажется всё таким же недоступным и холодным, только глаза полыхают каким-то лихорадочным блеском. Губы у него дёргаются, будто он силится что-то сказать, но не решается, и когда я уже открываю рот, чтобы нехотя попрощаться, он наконец произносит:        — Но знаешь, что самое удивительное?        «Кроме того, что ты сегодня удивительно откровенен?» С трудом заставляю себя промолчать.        — Оказывается, с тобой мне не нужно притворяться.        Эти неожиданные слова повисают в воздухе между нами, произведя эффект взорвавшейся бомбы: Джордж недовольно хмурится, жалея о собственной несдержанности, я же оторопело разглядываю его и опускаю глаза, натолкнувшись на сердитый взгляд. Целый рой мыслей кружит в голове, а я не могу даже ничего членораздельного сказать. Наконец, Джордж первым находит нужные слова:        — Увидимся, — и исчезает прежде, чем я успеваю найти ключи.        Начало декабря приносит мне отличные перспективы, и на горизонте уже маячит привлекательнейшая возможность длительной рабочей командировки в штате сопровождающих одного из крупных шишек департамента, занимающегося иностранными делами. Работы теперь выше крыши, и не всегда удаётся совмещать её с помощью Джорджу. Впрочем, от визитов в его магазин я уже не могу отказаться — ни за что бы не смогла! — а потому приходится выкручиваться.        И вот, воспользовавшись свободными минутами, сижу над отчётом. Названия архивных документов и даты сливаются в одно, приходится постоянно что-то зачёркивать — мысли совсем далеки от работы, и ничего уж тут не поделать. Бормочу себе под нос, прикусываю губу, вожу кончиком пера по лбу и потираю переносицу, не отвлекаюсь даже когда слышу шаги Джорджа по ступенькам. Его голос звучит дружелюбно:        — Чем занимаешься?        — Отчётом, — отвечаю со вздохом, не оборачиваясь.        В следующий момент он подтягивает стул и садится напротив меня, складывает руки на столе и упирается на них подбородком.        — Не получается? — До чего же сочувствующий тон! Засмеяться хочется от притворной заботы.        — Как видишь.        Раздражённо хмурюсь, зачёркивая очередную неверную строку. Джордж слегка приподнимается, чтобы заглянуть в список. Потом принимает прежнюю позу, но теперь уже внимательно смотрит на меня. Когда это молчаливое наблюдение начинает досаждать, поднимаю голову с немым вопросом на лице.        — Ох, Грейнджер, тебе бы найти занятие по душе, тогда бы не злилась понапрасну, — миролюбиво говорит Джордж, и я удивлённо на него таращусь.        — А сейчас я чем занимаюсь?        — Ты прям-таки получаешь удовольствие, — язвит мой собеседник. Приходится нехотя признать правоту его слов. — Поменяй сферу деятельности — например, переходи в другой отдел — хотя бы по магическим существам. Или вообще сюда устройся, в магазин.        — Ты с ума сошёл, — качаю головой. — Мне нравится то, что я делаю.        — Мы же уже сошлись на том, что не нравится. Странная ты, Грейнджер — всю жизнь тратишь зря. Живёшь не так, как тебе хочется, делаешь не то, что тебе хочется, и в итоге пытаешься убедить себя в том, что у тебя всё хорошо, хотя на самом деле хочешь повеситься от одиночества.        Он так точно обрисовывает словами моё внутреннее неопределённое состояние, что я даже вздрагиваю и пытаюсь скрыть потрясённый взгляд. Это ведь действительно так, если подумать. Но я не хочу — не имею сил — что-либо менять.        — Я знаю это, мне пришлось пройти через это. Я пытался жить как надо и в итоге чуть не свихнулся. Вернулся к любимому делу — и стало немного проще. Как видишь, всё налаживается. И думаю, Фред меня одобряет. Единственное, что я могу знать точно, так это то, что он не хотел, чтобы я превратился в безвольный овощ.        — Это похвально, Джордж, — соглашаюсь и продолжаю: — Ну так и я пытаюсь найти дело по душе. У меня есть возможность получить место секретаря при одном из крупных начальников во время деловой поездки в иностранные Министерства магии. Ради этого приходится выполнять работу прилежнее, чем другие, и брать на себя лишние обязанности.        — Ты уверена, что хочешь этого? — интересуется Джордж.        — Конечно! — восклицаю с абсолютной убеждённостью.        Джордж кивает и поднимается с места.        — Тогда даю тебе ещё полчаса, но потом пулей за стол, иначе лишу премии.        — Нельзя лишить меня того, чего и в помине нет, — парирую со смехом.        — А ты задумайся, почему этого нет, — коварно произносит Джордж. — Будь ты немного прилежнее и усерднее…        — Что? Будь ты немного более благодарным, заметил бы, как много я тебе помогаю, причём абсолютно бесплатно, и ценил бы.        — Так я и ценю, — отвечает Джордж с порога лаборатории и левитирует ко мне чашку с горячим какао, после чего уходит, давая возможность сосредоточиться на очередном рабочем задании. Но сосредоточиться отчего-то не получается, хоть я и догадываюсь, кто тому причиной. Эта рыжая причина, только что скрывшаяся за дверью, не в первый раз проявившая удивительную заботливость, с недавнего времени ассоциировалась со вкусом напитка из им же принесённой кружки. Эта причина с каждым новым глотком какао всё глубже пробирается мне под кожу, живёт там, устраивает хаос в мыслях, тем самым пугая — и я совершенно не знаю, как бороться с этим, да и вообще хочу ли я с этим бороться?        Близится Рождество, и магазин постепенно оживает. Теперь в мои обязанности входит также посильная помощь Джорджу в обстановке помещений. Мы вместе левитируем и расставляем стеллажи для продукции, вешаем тяжёлые занавеси, распределяем забавные живые портреты и ростовые куклы с ограниченным набором механических действий, размещаем светильники, готовим украшения для витрины в тему новогодних празднеств и заготавливаем чаны с искусственным снегом, гирляндами и венками омелы, чтобы потом случайным образом раскидать всё это богатство по помещениям. На лестницу бросаем ковровую дорожку, полируем конторку с кассой, возвращаем на место волшебника с крыши магазина.        Одновременно с тем отдаю все силы работе в Министерстве, и даром это не проходит: начальник вызывает меня в свой кабинет и объявляет, что место секретаря мистера Томпсона уже точно за мной. Сама не своя от радости, покидаю его кабинет и еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться, не закричать, не запеть в голос. Удача! Получилось!        До того не терпится поделиться столь ошеломительной новостью, что даже раньше ухожу с работы и едва ли не лечу по министерским коридорам. В одном из них сталкиваюсь с Роном и, сияя, выдаю ему новость дня. Приятель широко улыбается, поздравляет и предлагает «отметить как-нибудь это дело».        — Я могу прямо сейчас отпроситься и…        — Нет, — отвечаю слишком быстро и спешу пояснить причину отказа: — Я не могу. Мне нужно предупредить Джорджа…        — А, ну да, — кивает Рон. — Пожалуй, это нарушит его планы. Он говорил, вы неплохо сработались, и ему крайне полезна твоя помощь. Надеюсь, вы решите этот вопрос.        — Да, конечно, увидимся, — отвечаю невпопад.        Слова Рона немного сбавили эйфорию: ведь с этой командировкой я лишаюсь возможности помогать Джорджу в магазине. Причём на очень долгий срок — поездка займёт несколько месяцев, едва ли не полгода даже. Но ведь больше ему не нужна моя помощь, мы и так почти всё сделали, магазин готов к приёму покупателей — и Джордж готов к возобновлению работы. Вот, на днях даже утвердил штат сотрудников. Он теперь даже не заметит моего отсутствия. И наверняка порадуется за меня.        Всё в этот день кажется светлым и радостным, и даже прохожие не так раздражают, как обычно. Пулей проношусь по Косому переулку и влетаю в магазин Джорджа, даже забыв позвонить. Хозяин находится там же, где и обычно — в лаборатории, возится с документами и кивает на моё громкое — чересчур громкое — приветствие.        — Ну рассказывай уже, что стряслось, — бросает он брюзгливым тоном, какой использует всегда, когда ему мешают заниматься бухгалтерией.        Держу невозмутимое лицо ещё пару минут, которых хватает на то, чтобы сбросить пальто и поудобнее перехватить кожаный дипломат, а затем как на духу выдаю новость, стараясь, чтобы голос не срывался на абсолютно детский визг.        — Рабочая поездка в иностранные Министерства магии, Джордж!        В самый разгар рассказа понимаю, что что-то не так, и это заставляет замолчать и нервно стиснуть пальцы. Джордж смотрит на меня так, что сразу ясно: для него мой восторг ничего не значит, и потому улыбка сама собой сползает с губ, а радость испаряется, точно воздух из спущенного шарика. Отворачиваюсь, делая вид, что ищу нечто важное в кожаном дипломате, в который вцепилась до того крепко, что даже костяшки пальцев побелели.        «Неужели для меня так важно его мнение? Чёрт!»        — Может, прекратишь щёлкать застёжками? — спрашивает Джордж, и, подняв голову, я натыкаюсь на прищур голубых глаз.        — Может, прекратишь делать такой вид? — парирую, невольно злясь на него за отсутствие энтузиазма с его стороны.        — Какой «такой»? — переспрашивает Джордж с тем же прищуром.        — Такой, на какой я вовсе не рассчитывала, делясь с тобой этой новостью. Рон, между прочим, порадовался за меня, — вырывается у меня вместе с детской обидой.        Теперь Джордж смотрит снисходительно, и это бесит куда сильнее. Снова щёлкаю застёжкой портфеля.        — С какой стати мне радоваться тому, что ты нарушаешь все мои планы? — спрашивает он мрачно. Однако по мере его недовольства тон становится всё более резким и громким, выдавая напряжение и злость. — Открытие магазина на носу, у нас столько работы, а ты заявляешь, что хочешь всё бросить и смыться заграницу с каким-то пузатым бюрократом! Прости, что не скачу от радости, как пасхальный кролик.        — Во-первых, он не пузатый, и очень даже уважаемый человек, хорошо образованный, вежливый и воспитанный, и это рабочая поездка, ничего более! — отвечаю не менее сердито. Джордж смотрит на меня с вызовом, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, и это, по правде, немногим лучше холодного равнодушия, которое он демонстрировал ранее. — А во-вторых, если ты дашь мне договорить, я смогу объяснить, что уезжаю не сию же минуту, а в конце декабря, так что вполне сумею тебе помочь с магазином. — Делаю попытку примириться и улыбаюсь. — Я вовсе не требую от тебя безудержной радости, просто хотела поделиться… Что на тебя нашло, Джордж?        Джордж подаётся вперёд, опирается локтями на столешницу и запускает пальцы в и без того взлохмаченные волосы.        — Не знаю, — бормочет он, а затем говорит громче и увереннее, точно взяв себя в руки: — Как бы там ни было, я тебя не держу. Спасибо за предупреждение. А теперь, если ты не против, мне нужно спешить на встречу.        — Хорошо, — киваю, сжимая в онемевших пальцах дипломат. — Я тогда надену халат и посмотрю…        — Нет, — возражает Джордж. — На сегодня достаточно. Лучше займись пока своими личными делами. До скорого.        Меня снова выставили за дверь, и от обиды даже скулы сводит. Это чувство не покидает меня даже дома, наоборот, усиливается — когда я понимаю, что у меня нет никаких личных дел без Джорджа и его магазина. Паршиво.        А когда мне паршиво, на выручку всегда приходит Джинни.        — А ты чего хотела? Чтобы он скакал от радости? — грубовато спрашивает подруга, меряя шагами крохотную гостиную моей квартирки.        Джиневра заскакивает по моей же просьбе сразу после тренировки — уставшая, взмыленная, сердитая. Пока она разгуливает по моей квартире, готовлю чай, который, как мне известно, всегда приводит её в доброе расположение духа.        — Вы с ним точно сговорились! — отвечаю и в отместку кидаю в чашку на две ложки сахара больше, чем нужно. — Я просто поделилась с ним важной для меня новостью и ожидала получить отклик… Более благожелательный, чем тот, что получила, — прибавляю, когда Джинни отпивает глоток чая.        — Господи, Гермиона, ты разучилась делать чай, — констатирует подруга, морщится, но пьёт. — Куда вообще подевались твои мозги? Ожидать от Джорджа благодушия после такой-то новости!        — Что в ней такого ужасного?        — То, что вашему договору конец, — произносит Джинни с небывалой мрачностью. Затем отставляет чашку и говорит на удивление серьёзно: — Я была удивлена едва ли не больше всех, когда узнала, что вы задумали. Но также я была и рада едва ли не больше всех тому, что Джордж выбрался из своей скорлупы, а заодно и тебя оттуда вытащил. Правда, до последнего не верилось в то, что у вас всё получится… Но у вас получилось. — Пауза. — А ещё, Гермиона, если ты не заметила, мой брат привязался к тебе. Он никогда и ни за что не покажет этого, но это действительно так. Я же вижу, каким он стал, как отзывается о тебе и о твоей помощи в магазине. Это совершенно другой человек, куда более похожий на прежнего Джорджа. И вот теперь ты ему заявляешь, что всему конец, и…        — Я вовсе не…        — Молчи и не перебивай. Ты заявляешь, что всему конец, это так, не отрицай. Представь, каково сейчас Джорджу? Он был в таком подъёме, столько сил и планов, и во многом, если не во всём, они были связаны и с твоей помощью и поддержкой. А теперь ты уходишь, как и Анджелина ушла в своё время, да ещё к тому же обижаешься на то, что Джордж не выказал при этом должного восторга. Понимаешь?        Вид у Джинни усталый, а от её слов мне становится тошно — от самой себя. Виновато опускаю глаза, внутренне не соглашаясь, отрицая, споря.        — Он не станет тебя удерживать и ни за что не попросит остаться, — говорит Джинни напоследок, контрольным в голову.        Конечно, не станет, ведь я ему теперь не нужна. Да что там, и не была никогда нужной по-настоящему. У него и без меня всё отлично получается. И к чёрту прозрачные намёки Джинни на то, что нас связывает нечто большее, чем просто рабочие отношения. Да, я согласна, что меня тянет к Джорджу, влечёт, но серьёзные ли то чувства? То ли это, чего я хочу? А вот рабочая поездка, к которой я так стремилась, определённо стоящий результат. Мне нет нужды пялиться на журавля в небе, когда синица у меня в руках. Нужно лишь покрепче сжать пальцы и заставить себя отвернуться от небесной синевы в оттенок глаз Джорджа-чёрт-бы-его-побрал-Уизли.

In the darkness, my heart aches at the sight of you Trembles and quakes within sight of you In the darkness

В темноте моё сердце вздрагивает от взгляда на тебя, Колотится и выскакивает от одного лишь взгляда на тебя, В темноте…

       Дни до моего отъезда тают на глазах. На работе появляюсь всё реже, больше времени уделяя помощи Джорджу. Он вроде бы оттаял и ведёт себя как прежде — подшучивает и всё такое, и мне с каждым днём всё труднее уходить из магазина. Нельзя, нельзя заглядываться на Джорджа! Это ни к чему не приведёт. Это глупо. Я ведь даже не знаю его. Между нами ничего не может быть. Я, чёрт возьми, даже не уверена в своих чувствах! Это просто симпатия, не более… «Ага, конечно, то-то ты каждое его слово ловишь, а от взглядов едва ли не краснеешь. И заговариваешься часто, и колени дрожат в его присутствии…»        Дней остаётся всё меньше, а не думать о чувствах к Джорджу Уизли — всё труднее.        — Ну вот, всё сделано, — торжествующе улыбаюсь, оглядывая плоды рук своих — ну, точнее, наших.        И правда, теперь «Всевозможные Волшебные Вредилки» готов к открытию, намеченному на предрождественскую неделю, когда ожидается самый большой наплыв покупателей. Мы с Джорджем улыбаемся друг другу, и я уже собираюсь натянуть верхнюю одежду, когда он произносит:        — Мне придётся ещё немного тебя задержать. — Продолжает, поймав мой заинтересованный взгляд: — Но для этого нам нужно подняться ко мне.        С момента начала работы с Джорджем я больше не поднималась в его квартиру — он не приглашал, и даже чай мы пили в лаборатории, точно второй этаж был запретной зоной. И тут такое предложение. Удивлённая и заинтригованная, киваю и вешаю одежду обратно, а затем поднимаюсь вслед за Джорджем наверх.        В его апартаментах мало что изменилось, разве что стало немного почище и посвежее, и в гостиной теперь стоят коробки с новогодней атрибутикой. Типичное жилище холостяка — наверное, таким оно и должно быть; я на своём веку не видала ни одной холостяцкой берлоги помимо этой квартирки. Краем глаза отмечаю, что скатерть со стола — последний след Анджелины — исчезла.        Джордж говорит откуда-то из-за моей спины:        — Мою квартиру тоже бы не мешало украсить. Это единственная вещь, которую мне не хочется делать в одиночку. Согласись, есть что-то жалкое в том, чтобы в одиночестве заниматься всей этой предпраздничной суетой. К тому же… — Он осекается, но продолжает после заминки: — К тому же на Рождество я никогда не оставался один. Всегда рядом была семья, Фред, потом — Анджелина… Да уж, плохой пример. В общем, если тебе больше нечем заняться, можешь составить мне компанию, буду рад.        Какая завуалированная просьба о помощи! Джордж слишком горд, чтобы напрямую попросить меня остаться с ним, так что даже такая попытка уже говорит о многом. Без раздумий соглашаюсь, наплевав на то, что меня ждёт куча незавершённой работы, взятой на дом.        Поначалу довольно спокойное дело — молча работаем в разных комнатах — в итоге оказывается удивительно весёлым: мы с Джорджем носимся друг за другом по квартире, пытаясь заарканить противника лассо из мишуры, потом бросаемся пригоршнями искусственного снега и конфетти, по-детски высовываемся из окон, кричим какие-то глупости и быстро ныряем обратно, а в конце спорим, кто же будет исполнять роль Короля Беспорядков* на открытии магазина.        — Из тебя выйдет премилый шут, — уверяет Джордж с самым серьёзным видом. — Я тебе даже колпак одолжу. Правда, его сначала найти надо во всём этом барахле…        — Ничего подобного! — сердито возмущаюсь, а в ответ лишь хохот. — Джордж Уизли, вы хоть понимаете, что предлагаете развлекать посетителей самому занудному человеку на свете?        — Это ты про себя?        — Ты на редкость догадлив.        — О не-е-ет, Грейнджер, не отбирай титул у Перси. И, потом, я ему ни в жизни не доверю такое ответственное задание. А вот тебе — запросто.        — Польщена степенью вашего доверия, мистер Уизли, однако на ваше предложение всё равно не соглашусь.        — Ну, я найду способ выманить твоё согласие, — ухмыляется Джордж, многозначительно поводя бровями.        Уворачиваюсь от попытки поймать меня и бросаю в собеседника горсть конфетти, и, воспользовавшись заминкой, со всех ног бегу в укрытие.        Когда за окнами окончательно темнеет и зажигаются уличные фонари, мы прекращаем все эти дурацкие забавы, немного прибираем тот беспорядок, что устроили, и усаживаемся перед затопленным камином. Пламя уютно потрёскивает за решёткой, играя бликами на стенах комнаты, на полу и потолке, отражаясь от окон и высвечивая черты наших с Джорджем лиц. Хозяин квартиры решил устроить целый пикник: принёс с кухни хлеб, палку салями, сыр, шпинат, имбирное печенье и чайник. И вот мы сидим, вытянув ноги к огню, пьём горячий чай, поедаем самодельные бутерброды — и при этом отдаём дань памяти Фреду Уизли: говорим о нём, оживляем его в своих воспоминаниях, в окружении всего этого новогоднего убранства и мигающих лампочек от гирлянд, разбавляющих темноту.        У Джорджа в волосах — разноцветные пятнышки конфетти, полыхающие яркими искрами, летящие на пол, стоит ему покачать головой и провести пальцами по рыжим вихрам. В голосе у него — лёгкая дрожь вперемешку с теплотой, когда он говорит о Фреде, и задумчивая улыбка, и пробирающий до костей взгляд — вроде бы спокойный, а в то же время и холодный, и мрачный, и смешливый.        — …И после того случая Фред постоянно жаловался, что у него «стреляет в заднице», — тянет Джордж, пока я хохочу в голос над тем, что раньше вызвало бы у меня строгий ответ в духе: «С вашей стороны это было ужасно глупо и в высшей степени безответственно!»        И правда, тот случай из детства, когда близнецы едва не устроили Непреложный обет с Роном, был не так уж и безобиден, но в подаче Джорджа не вызывал порицания. И я будто бы видела Фреда с этим его вечным хитрым прищуром, с этой плутоватой усмешкой и заразительным смехом.        — А я вот пыталась выпытать у Фреда, как попасть на кухню к эльфам, пока он угощал меня тартинкой с джемом, — улыбаюсь, вспоминая случай, имевший место на моём четвёртом и шестом для близнецов курсе.        — Да, мы уже тогда поняли, как много в тебе на самом деле хитрости, — смеётся Джордж. — Коварная староста, маленькая обманщица…        — Эй! Я всего лишь пыталась получить нужную информацию, только и всего! И вообще, от кого я это слышу?        Смех Джорджа постепенно затихает, и он произносит после паузы, по лицу его скользят тени:        — Знаешь, а с тобой проще говорить о нём, хоть ты и не знала его почти… может, поэтому, а может потому, что ты единственная не испытываешь ко мне жалости. Как думаешь?        Перевожу взгляд на пламя в камине, избегая смотреть в сторону Джорджа, и, наконец, подбираю нужные слова; говорю твёрдо и без всяких сомнений:        — Просто я не вижу, к кому её испытывать, Джордж. Ты ещё не пал столь низко, чтобы унижать тебя жалостью, и никогда не падёшь. Ты сильный, я это знаю.        — С чего ты взяла, что знаешь это? Что знаешь меня? — спрашивает Джордж глухим, озлобленным голосом. — Может, я уже давно на самом дне пропасти, если можно так выразиться. Может, я натворил столько всего, что меня теперь даже жалостью не унизишь.        Молчу, смущённая, совершенно не понимая, как реагировать на вспышку со стороны собеседника. И правда, с чего это я взяла, что знаю Джорджа? Мы даже сейчас не общаемся с ним так тесно, чтобы иметь возможность делать подобные выводы.        — Я взяла это с того, что ты сейчас сидишь здесь, со мной, а до этого дурачился, как ребёнок, а немногим раньше гордо вышагивал по обновлённому магазину — обновлённому по большей части твоими же усилиями. Я взяла это с того, что ты шутил даже в день похорон Фреда, пусть это и был столь нехарактерный для тебя «чёрный юмор», что ты злился на меня, смеялся со мной, спорил, дразнил меня и говорил со мной откровенно. Я взяла это с того, что ты ещё жив. Думаешь, мои выводы неверны?        Только теперь поворачиваюсь к Джорджу; он обнял руками колени, устроил на них подбородок и глядит прямо в камин, как это делала я немногим раньше. При взгляде на него у меня привычно щемит сердце, как не раз бывало, стоило взглянуть мне на Гарри и Рона; но с Джорджем это иначе — горячее, пронзительнее. Сглатываю образовавшийся в горле ком и продолжаю:        — Я восхищаюсь тобой, Джордж, правда! Немногие на твоём месте сумели бы выстоять и сделать то, что сделал ты. Посмотри! Твой магазин готов к открытию, и посетителей будет уйма, это точно, и всё это сделал ты сам, благодаря собственному трудолюбию и энтузиазму. Это и есть настоящий Джордж Уизли. Тот, какой ты и есть на самом деле. Сильный, умный, деятельный — и, чего уж скрывать, обаятельный, — прибавляю, пытаясь подбодрить Джорджа, вызвать у него улыбку.        — Ты правда так считаешь? — наконец, спрашивает Джордж. Теперь только его правая щека упирается в колени, а глаза пронизывают внимательным взглядом.        — Не заставляй меня снова повторять всё это, — отвечаю с усмешкой.        — Всё не надо, только ту часть, где ты считаешь меня обаятельным.        — И этот человек уличал меня в коварстве!        Джордж прищуривается, а затем говорит:        — Гермиона, мы с тобой слишком трезвые, чтобы флиртовать, имей в виду. Я уже давно не практиковался, так что…        — Что? — переспрашиваю с абсолютно ошалевшим видом. — Ты заблуждаешься, мы вовсе не флиртуем! К тому же я совсем не умею этого делать.        — Но ты со мной флиртуешь, — возражает Джордж и многозначительно подмигивает, так что меня бросает в краску, и жар заливает щёки и лоб; прямо чувствую его неровные пятна, сползающие на шею. — Уж я-то знаю все эти ваши женские уловки.        — Нет, Джордж, — качаю головой, стараясь держаться спокойно и непринуждённо. — Раз уж на то пошло, я просто говорю правду.        Этот оценивающий взгляд буквально сводит с ума, а нахальная усмешка вынуждает бороться с острым желанием поцеловать её, ощутить на собственных губах. Я нервно вздрагиваю от собственных мыслей и благодарю всех богов за то, что Джордж Уизли никогда не обучался легилименции.        — Самый оригинальный способ флиртовать из всех, что мне встречались, — между тем замечает он, и голос его как будто становится более глубоким.        Слишком много всего: темнота, тепло камина и настоящий пожар, разгоревшийся под кожей, эти понимающие взгляды, флиртующий тон — слишком много его для одной глупой и растерянной меня — растерянной и безнадёжно увлечённой им.        — Ты просто принимаешь желаемое за действительное, — парирую охрипшим от волнения голосом и настороженно слежу за тем, как Джордж передвигается немного ближе ко мне.        — Сейчас для меня было бы желательно поцеловать тебя. И будь я пьян, так бы и сделал, а потом свалил бы всё на алкоголь.       Нервно сглатываю.        — Это всё усложнит.        — Я тоже так думаю. И только это — осложнения — останавливает тебя. Да?       Его дыхание почти касается моих губ. Это настоящее волшебство, и я с трудом дышу, боясь его спугнуть.        — Я скоро уеду, — почти шёпотом, отговаривая саму себя от того поступка, что угрожает разрушить всю мою размеренную жизнь.        — Ну так останься, — касается необыкновенно трепетно и горячо где-то у левого виска. Джордж просит, и что-то во мне неожиданно, с грохотом ломается и в то же время возрождается, оживает.        — Ты уверен? — В моём голосе и паника, и страх — всё то, что обуревает меня сейчас вкупе с безумным желанием послушаться. — Мы ведь почти не знаем друг друга, мы ведь… а вдруг…        — Не заставляй меня повторять.        На ум вновь, уже в который раз приходят слова Джинни. Вопреки всему Джордж попросил меня остаться, и это последний шанс, самый последний из всех, какие можно себе представить. Неужели я променяю его на рабочую поездку, пусть и долгожданную, на рутину и заранее распланированный быт? Прежняя Гермиона так бы и сделала. Да вот только я изменилась, как и многое другое.        От близости Джорджа едва ли не задыхаюсь, читая по его лицу напряжённое ожидание ответа. Наши лица так близко, что мне не составит труда, немного подавшись вперёд, поцеловать его — первой, резко, отчаянно и безрассудно. Это шаг в неизвестность, а неизвестность куда лучше темноты.        И я тянусь к нему и целую — в самом деле отчаянно и безрассудно, неумело, выдавая уже известную ему неопытность и страсть, о существовании которой даже не подозревала.        И я остаюсь с ним.        Потому что так правильно.        Потому что так нужно.        И в первую очередь нам обоим.        А всё остальное пусть катится к чертям, прямиком в темноту, из которой мы выбрались.