Моё присутствуе поможет тебе?

Birdy – Skinny Love Sia – I’m in Here (piano version) Это наш единственный день вместе после моего возвращения из Нью-Йорка. Сидя в кровати с книгой, я впустую бегал взглядом по строчкам, не понимая ни единого слова, думая о том, что это, возможно, наш последний день вместе. Она свернулась калачиком, во сне положив голову мне на бедра и обняв колени. Она жалась ко мне всеми доступными частями, иногда вздрагивая и что-то бормоча, но не просыпаясь. Я ее не торопил, понимая важность этого сна перед операцией. Я пытаюсь не думать про огромные иглы и скальпели, про пищащие аппараты и слепящий искусственный свет, но я будто вижу это все в своей голове. Я касаюсь ее плеча, когда укрываю одеялом. Она слабо улыбается, перехватывая мою руку, и прижимает к щеке. Строчки начинают расплываться, но я улыбаюсь в ответ, хоть Тини и не увидит. Спи, просто спи… - Хор? – Она не открывает глаз, а только вслушивается, чуть морщась. - Я здесь. - Сгибаюсь, чтобы поцеловать в висок. - Спи. - Нет, я… я проснулась. Сколько я спала? Она открывает глаза и просто смотрит в мое лицо. Рассматривает: то ли не веря, что я здесь, то ли стараясь запомнить каждую деталь. - Сейчас полтретьего пополудни. У тебя полчаса до таблеток. Как ты? - В порядке. - Она привстает, садясь рядом со мной - Подожди, я скоро. - Бегло чмокнув ее в нос, я выбираюсь из-под одеяла и в одних боксерах спускаюсь вниз. Завариваю овсянку, ей чай, а себе – кофе. Нечестно, но правильно. Ей – никаких намеков на перегрузку. Только покой и уют. В отдельную чашку – горячая вода, которая через полчаса станет идеальной для приема таблетки. И, конечно же, пилюли. Четыре штуки падают из блистера на салфетку около чашки. Осторожно поднимаюсь наверх, чтобы не расплескать ничего и донести все за один подход. Мартина улыбается как ребенок, когда видит меня, и нетерпеливо ерзает на кровати. За эту улыбку я отдал бы половину жизни, если бы нужно было совершать обмен, но она достается мне бесплатно, просто потому, что я здесь. - Спасибо. - Она держит в руках красного журавлика, оставленного мной на тумбочке. Остальные девять уже лежат на ее коленях. Она берется за чашку, но я качаю головой. - Сначала кашку, потом чай и печеньку, хорошо? Не травмируй желудок. Она строит недовольную моську, съедая две ложки, и отставляет тарелку. - Мне много не надо, я не хочу. Я слышу подвох. - Тини? - Я правда не хочу. - Мартина. - Я не хочу снова блевать у тебя на глазах, Хор. Это происходит почти всегда, и не хочу, чтобы ты снова это видел, и уж тем более выносил это за мной. - Милая, - я осторожно беру ее подбородок двумя пальцами, гладя по щеке, - мне не в тягость. Я просто рад, что могу провести с тобой этот день, и не важно, чем мы будем заниматься. Только ты и я, хорошо? Такие, какие есть… Она целует меня, и ее дыхание теплое, а губы потрескавшиеся, но мягкие, податливо раскрываются, и язык касается моего языка. Она обнимает меня, ведя ладонью по прессу, спускаясь ниже, и я вздрагиваю от интимного прикосновения. Она улыбается мне в губы, спускаясь дорожкой мелких поцелуев к шее, и я выдыхаю слишком отрывисто. - Тини, стой, стой, стой! Сначала давай опустошим поднос, хорошо? Иначе все остынет. - Я просто хотела сделать тебе приятно и получить взамен немного ласки. Сердце защемило от горькой интонации. Я взял в руки ложку и, зачерпнув немного каши, поднес к её рту. - Давай за меня. Стоессель посмотрела на меня, как на идиота. Я клянусь, такого недоумевающего взгляда я не видел давно. Неуверенно улыбнулась, словно спрашивая меня о серьезности сказанного. - Давай, самолетик летит на базу. - Я выписывал круги ложкой вокруг ее губ, едва касаясь их, словно дразня. - Это не самолетик, это ложечка. - Она открывает рот, и я опустошаю ложку. - А теперь – за тебя, - и еще один «самолетик» залетает в «ангар». – И за Хэйли. Я перебрал всех немногочисленных общих знакомых, переходя на рок-звезд из 80-х. Тини, приняв последнюю ложку, откинулась на подушку, довольно потягивая чай и похрустывая слоеным печеньем в сахаре. - Лучший день. - Она повернулась, снова улыбаясь той самой улыбкой. - Спасибо тебе. Я отставил поднос и просто обнял ее, прижимая к себе. Она пила чай, а я дышал ее запахом, чувствуя биение пульса. - Можно таблетки? – попросила она, отстраняясь, принимая более удобную позу. Я проверил температуру воды и только тогда передал чашку. Она привычным движением закинула пилюли в рот, запивая большим глотком. – На сегодня почти все. У тебя есть планы? - Мой план – пробыть с тобой весь день, держать тебя за руку, смотреть в глаза и целовать в губы. Как тебе? - Я почти согласна. Если ты сыграешь мне на гитаре и споешь что-нибудь. Я улыбаюсь и встаю за гитарой. Она расстроена, и настройка на слух полностью сбивает меня. Я почти готов признать свой провал, когда Тини берет у меня гитару, аккуратно закручивая колки, прислушиваясь к каждому звуку. - Вот, держи. - Хочешь, я спою то, что еще никто никогда не слышал? Я это написал, пока прятался в катакомбе в Нью-Йорке. Осенью, кажется. Когда я только принял решение поехать к тебе. - Хорхе? – Она останавливает меня, сжимая плечо. – Ты пожалел, что сделал это? Хоть на один момент? - Никогда. Я никогда не пожалею, что знаком с тобой, Мартина Стоессель. - Целую ее пальцы, все еще сжимающие меня, чувствуя, как они расслабляются. – Ты самое лучшее, что со мной могло случиться. Она облокачивается на меня, а я пою о том, насколько она прекрасна в этом уродливом мире и о том, что я думаю о ней каждый день. Эта песня тогда была такой изнаночной и искренней, что я боялся петь ее даже наедине с собой. Но я любил каждый аккорд, осознавая каждое произносимое слово. Тини отбивает ритм пальцем по одеялу, закрыв глаза. Я заполняю время песнями, играя одну за одной, чувствуя, как искренность своих же строк выходит из меня, заполняя все вокруг. Это было волшебно. Снова уже темнело, а мы все сидели. Я почти не видел струн, иногда ошибаясь в переборах, но Ти просила продолжать, и я не смел отказывать своему светлому ангелу в ее просьбах в этот день. Она часто менял позы, ерзала, пытаясь примоститься поудобней, но молила не останавливаться. Я с беспокойством отмечал нарастающую бледность, и намеревался спросить, не нужно ли ей чего. - Принеси, пожалуйста, две таблетки из желтой баночки? – наконец попросила она. Я спустился вниз, открыл шкафчик с медикаментами, но… Там не было желтых баночек. - Ты уверена, что она должна быть там? – кричу, прислушиваясь к ответу. Слышу шаги по лестнице, и вот она сама уже перерывает все блистеры на полке, надеясь найти завалявшийся пузырек. - Были здесь, должны быть здесь… Я не перекладывала… - бормотала она, дрожащими пальцами в сотый раз перекидывая все с места на места. - Что там, скажи? Я могу съездить в аптеку… - Я понимаю, что ей нужны эти таблетки, от чего бы они ни были. - И тебе их, конечно, продадут без рецепта! – съязвила она. - От чего они? – Я не понимал, как могу помочь. - От бессонницы! – снова огрызается она. Не найдя банку, она ударяет рукой по столешнице и, воя от боли, опускается на пол. Слезы текут по щекам, скулы сжаты, пальцы беспорядочно мнут трико. - Мартина, родная, - я сажусь рядом, накидывая на нее свою кофту, - что это за таблетки и где еще они могут быть? Сосредоточься и вспомни. - Нигде! Я не вынимаю их отсюда никогда! У меня все на своих местах! – она бессильно сипела сквозь слезы, сжимаясь, почти ложась на полу. – Ты выходил вчера! Может, ты их взял? От внезапного обвинения я забыл все слова. - Ты их продал, да? – Ее глаза пылали злостью и отчаянием. – Ты не понимаешь, как они мне нужны сейчас! Осознание пришло не сразу. Она не в порядке, она совсем не в порядке. Моя Тини никогда бы не обвинила меня ни в чем подобном, и… - Что это было? Обезболивающие? Наркотические обезболивающие? Давай, говори! Говори! – Я осторожно отстранил прилипшую ко мне Стоессель. - Мне так больно, Хор… Каждая косточка, каждый сустав… Их выдирают из меня… Каждую секунду, каждую маленькую косточку… Я умру от боли раньше, чем меня разрежут завтра… Помоги мне… Сделай что-нибудь, сделай… Прошу… Я не знал, чем ей помочь… Мне так хотелось забрать хоть часть боли у этой молящей о помощи девочки, но я не понимал, что могу сделать. Перерыть весь дом, вызвать скорую, отрыть телефон ближайшего барыги… Нет. Перерыть весь дом теперь кажется мне не такой плохой идеей. - Лежи, жди. Я скоро. Я рванул в подвал, где она хранила свои вещи. Она могла просто выйти на прогулку и оставить таблетки в кармане. Но все вещи были пустыми. Нет, не то, не то… Сумка! У нее есть рюкзак и сумка газетчика. Снова наверх – к сумкам. В рюкзаке – ничего. Перевернув его до дна еще раз, я бросился к «газетчице» - и потайной кармашек, проскрипев молнией, отдал мне на ладонь пузырек. Бегом вниз, на ходу вытряхивая себе на ладонь две штуки. Тини сжалась на полу в крохотный трясущийся комок и только всхлипывала. Настолько жалобно, что я готов был лечь рядом. Я налил воды в стакан и поднес к ее рту таблетки и воду. Она жадно втянула их в себя прокушенными до крови губами, запивая. - Вставай, давай, поднимайся… Осторожненько, вот так… - Я поднял ее с пола и, взяв на руки, понес наверх. Она даже не сопротивлялась, только обвила шею руками, продолжая всхлипывать. – Скоро тебе полегчает… Я уложил ее на кровать, из которой мы так и не выбрались за весь день. - Прости меня, - пробурчала она, когда немного успокоилась. – Это очень, очень больно… - Я понимаю… Иди сюда, - я обнял ее крепче, гладя по спине. – Все хорошо, все будет хорошо.