Картинки

Легкая вибрация под пальцами - и в оповещениях над "Санкт-Петербург - 12 °C - Дождь" и напоминанием о загруженном обновлении неугомонного Android-а (летоисчисление по версиям гугло-ОСей? почему бы и нет?) всплывает короткое: "Я что-то в тупом локальном минимуме". Я отодвигаю в сторону (сворачиваю в режим ожидания) текущие дела и принимаюсь за сочинение ободряющего каламбура об интервалах возрастания функций. Пока я туплю в попытках выдать что-нибудь не слишком очевидное, что действительно могло бы его позабавить, вслед за первым сообщением приходит второе: "То есть понятно, что он вызван переохлаждением и физ.нагрузкой и скоро пройдет, но хочется поговорить". И не написанное, но подразумевающееся, запрятанное между строк: "Я приеду?" "Приезжай", - отвечаю я на это последнее. В ответ приходит скобка от смайлика - словно улыбка чеширского кота, содержащая все важное и ничего лишнего. (Однажды он безуспешно пытался вести блог. Безуспешно, потому что записи стремительно редуцировались до двух в равной степени не жанровых форм: цитат и вопросов. r: Комментарии и ответы добавьте по вкусу? d: Завидую тебе, прекрасный и невозможный человек, умеющий думать в форме монолога. r: Лайфхак: это называется внутренний диалог. d: Тогда: завидую вам, прекрасные люди в твоей голове. Можно в вашу компанию? r: Мы решим этот вопрос всеобщим тайным голосованием и известим вас официально. d: Вид на жительство или сразу гражданство? r: Туристическая виза. Разовая. d: У-у-у! Изоляционизм! r: Так-так... Критика нашего государственного устройства? d: Что вы, что вы! Только восхищение и апологетика, акицу ками! r: То-то же.) Я прекращаю глупо умиляться знаку препинания и, вычленив из сообщения существенные детали ("переохлаждение", "физ.нагрузка"), отправляюсь разыскивать в необъятных домашних закромах имбирь и ментоловый гель. Родители-сенсорики - как Яндекс: в доме найдется всё. А еще здесь чисто, тепло, уютно и всегда есть еда, в количествах достаточных, чтобы накормить пятерых Донов. Питерские коммуналки, без сомнения - свой особый мир, в котором немало чудесного и еще больше незабываемого, но в состоянии душевного и физического раздрая я тоже предпочла бы оказаться здесь, а не там. Звонок в дверь раздается быстрее, чем вода успевает закипеть. - Был возле "Народовольца", - объясняет он свое неожиданно быстрое появление, пристраивая велосипед поперек прихожей. Тянется обнять. - Ванная там, - уклоняюсь я от его мокрой, холодной и не слишком чистой персоны. - Полотенце - на стиралке, халат - на двери. Он корчит укоризненную гримасу, но руки опускает и послушно топает в указанном направлении. - Ментол на умывальнике, - прибавляю забытое. - Вода в кране? - ехидно уточняет он, прежде чем скрыться за дверью. - Засранец, - негромко комментирую я. - Все слышу! - доносится приглушенное сквозь дверь. - Бабушка, бабушка! А почему у тебя такие большие уши? Я не вижу, но знаю, что он улыбается. Это очень старая шутка, такая старая, что нежности в ней уже не меньше, чем шпильки. Я передвигаю велосипед ближе к стенке и возвращаюсь на кухню к недорезанному лимону и закипающему имбирю. Когда в школе на уроках труда упрямых девочек с задатками будущих феминисток безуспешно пытаются научить пришивать пуговицы или приспособить к иному бытовому рабству, нам не объясняют самого главного: в заботе о другом человеке есть кое-что, чего нет в заботе о самом себе - возможности почувствовать себя нужным. До примитивного простой и на удивление действенный способ прийти в согласие с самим собой. Некоторое время я чувствую себя необходимой и достаточной. Потом на кухню пришлепывает босой и все еще мокрый, хотя уже чистый Дон (засекаю по таймеру: четыре с половиной минуты) и снова пытается использовать меня в качестве полотенца. Высвобождаюсь, неприступная в своей гордой миссии борца за его здоровье, и вместо себя вручаю ему чашку имбирного чая. Он рассматривает-разнюхивает замену, по-видимому, решая, насколько та равноценна, потом устраивается на табуретке в позе лотоса и с блаженным выражением лица принимается хлюпать кипятком. Смотрю на него со смесью восхищения и отчаяния: ну, вот кто так пьет?! И кто так сидит?! И если уж на то пошло: кто так живет?! Астма, вообще говоря, не шутки, и человек, побывавший в реанимации с легочным кровотечением, мог бы вести себя хоть немного осмотрительнее. Хоть иногда. Нет, определенно на уроках труда многое недоговаривают. Например, никто не предупреждает, что о некоторых людях совершенно бесполезно заботиться, потому что граница дискомфорта пролегает для них там же, где для большинства - болевой порог. - Прогноз погоды должен содержать уравнения, чтобы ты его читал? - спрашиваю я тем не менее. Капля точит камень и далее по тексту... - А он и так их содержит, - оживляется Дон. - Погода, как любая система с распределенными параметрами, стандартно обсчитывается урчипами. - Сложными небось? - поддакиваю я. - Охрененно! - с энтузиазмом отзывается он, не уловив сарказма. - Нелинейные, дофиговой размерности. По-честному даже не считаются, только численными методами на кластерах. - Вот же блин, - сокрушаюсь я. - Столько трудов и все насмарку. - Почему? - не догоняет Дон. - Потому что ты все равно едешь на велосипеде фиг знает куда в дубарь и дождь, - объясняю я доходчивее и прибавляю угрожающе: - Докатаешься до эмфиземы в сорок. - Злая ты, - замечает он через паузу, требующуюся ему на осознание того удивительного факта, что кто-то может предпочесть обсуждение скучных болезней дорогим его сердцу уравнениям математической физики. Я вскидываю брови. - Но справедливая, - поспешно прибавляет он и улыбается. Обезоруживающе. Даже если бы я на самом деле злилась на него, в этом месте мне полагалось бы растаять, как комете, до самой своей каменной сердцевины. Сажусь напротив, протягиваю руку в знак примирения. Я не злюсь на тебя, я просто за тебя переживаю. Руку сгребают и пристраивают на колене. У меня пальцы ледяные, у него - обжигающие. Может, и правда, зря я? - У тебя не температура? - спрашиваю на всякий случай. Он морщит нос. Ставит чашку на стол и, изогнувшись под немыслимым для человеческого существа углом, целует меня в лоб. - Это не ответ, - замечаю я. - Это профилактика, - парирует он. - Будешь столько хмуриться - морщины появятся. - Ничего, я все равно с тобой скоро поседею. Он фыркает, и я тоже улыбаюсь. У меня никогда не получается с ним поссориться: резкие слова от него отскакивают, раздражение в нем растворяется, а занудство, по которому у меня вообще черный пояс, неизменно объявляется "милым и приятным". Я как кипяток, для которого он неуязвим. Это невозможно понять, с этим нужно просто смириться и жить. - А вообще, у меня при низких температурах голова лучше работает, - прибавляет он задумчиво. - Вот я ехал и думал, что очень хочется с тобой поговорить, но если бы ты была дома - в смысле, у меня дома - то можно было бы тебе позвонить и попросить еще и кофе сварить. От его тона мне делается неспокойно - чую, как мурашками по коже и электричеством по позвоночнику приближается очередное выяснение того, кто здесь кто и что из этого следует. - Сварить тебе кофе? - спрашиваю я, пытаясь свести непростой разговор в шутку. - Нет, - отмахивается он, не поддаваясь. - Потом. Ты не уловила message. - Я уловила, - признаюсь нехотя. - Но перебраться в ваше кочевое становище я не могу. Даже если бы там была свободная комната, у вас слишком мужской коллектив, чтобы это понравилось моим родителям. И когда я говорю "родители", я имею в виду отца. Uuia. - Ну, это-то как раз вопрос решаемый, - возражает он. - Каким образом? Выгнать всех на фиг и сменить пол? Дон по-птичьи склоняет голову к плечу и смотрит с той выразительной пронзительностью, которая означает, что я торможу совсем уж непростительным образом. - Что? - вскидываюсь я. - Нужно сменить статус, - снисходит он до вербализации. - Какой статус? - Тот, который акт гражданского состояния. На несколько мгновений я теряю пространственную ориентацию и чувство реальности. - Прямо сейчас? - спрашиваю на автомате. - Было бы неплохо, - скалится он, - но вряд ли получится. Скажем так: в ближайшее время. Ступор проходит и сердце срывается с цепи, грохоча во всю мощь. - Хочешь подумать? - разбираю сквозь шум в ушах. - Я уже подумала, - сознаюсь, борясь с головокружением. - Давно. - Правда? - удивляется он. - Насколько давно? - Давнее тебя. Ты-то сам хорошо подумал, человек-инфаркт? Он пожимает-передергивает плечами, что с одинаковым успехом может означать и "хрен его разбери-поймешь!", и "а что тут вообще думать?" Не слишком обнадеживающе. С другой стороны, какой вопрос - такой и ответ. Я вот сама не уверена, как такие вещи решают, а ему откуда знать? Все, хватит перестраховок. Dare. Change. - Неторжественная роспись, - выставляю я первое условие и чувствую пьянящую легкость, словно головой в омут. - И никаких стремных банкетов. - Поддерживаю, - кивает он. - Дата? - Хотелось бы седьмого апреля, но его мы уже пропустили. - Четвертое июля? Четыре семь - семь четыре. - Неплохо, но мы не успеем. - Успеем как не фиг делать. - Думаешь? - Угу. - Тогда ладно. Что там еще бывает в обязательной программе? - Свидетели. - Обойдемся. - Платье? - Чур меня! - Кольца. - Да ну, зачем? - Not sure... Мне скорее импонирует идея конвенционального напоминания о твоей недоступности всем имеющим на тебя виды. Но если не хочешь, не надо. - Где ты видел имеющих на меня виды? Еще один молчаливый многозначительный взгляд. - Ну-ну! - фыркаю я. - Вы с Гексли еще общество неанонимных ревнивцев организуйте. Он усмехается самым краешком губ. Ревнующий Дон смешон даже ему самому, ревнующая Гексли не смешна вообще никому. Бедный тожд... - Окей, - решаю я, - кандалы так кандалы. Мне будет позволено выбрать материал для собственных оков? - Be my guest. - Ювелирная сталь. - Принято. Повисает пауза - по ощущениям гораздо более долгая, чем в действительности. Мы молча смотрим друг на друга, и не знаю, как у него, а у меня в голове царит пустота абсолютнее космического вакуума. Только глухо бухает не успевшее затормозить сердце. - Мы это серьезно? - прерываю я странную пугающую тишину. - Как классическая литература, - подтверждает Дон. - Пьем кофе - и идем подавать заявление. - Это что же, - срывается у меня с языка не иначе как на нервной почве, - ритуального коленопреклонения не будет? Он молча расплетает свой лотос, поднимается с табуретки и опускается передо мной на колени. С распущенными волосами да в бордовом халате... Эх, греза моя патлатая, тебя только выражение лица подводит. И отсутствие катаны. - Чего еще желает твоя душа, моя прекрасная Дульсинея? - невинно интересуется этот хитроумный идальго, глядя на меня снизу вверх. - Мигрировать в пятки, - признаюсь я, пересчитывая чертей в его лукавых глазах. - Вам кофе в турке или в фильтре, сэр рыцарь? Всю техническую сторону вопроса берет на себя Дон, поэтому детали происходящего выглядят для меня, как не складывающиеся в общую картину кусочки пазла. Сначала он заполняет какие-то формы через интернет, потом мы несем паспорта в казенное учреждение и не читая подписываем какое-то пользовательское соглашение, потом как будто платим какие-то деньги за дорогие казенные чернила, которыми нам поставят печати в паспортах и расстаемся с торжественными тетушками до неторжественной регистрации. Через несколько дней в разгар рабочего дня мне приходят фотографии парных стальных ободков, я закрываю глаза, наугад тыкаю пальцем в экран и отправляю счастливый номер Дону. Потом первая неделя загадочным образом остается позади, потом полторы, потом две - и четвертого июля я просыпаюсь, чувствуя себя человеком, выпрыгнувшим из самолета без парашюта. Я не только не рассказала родителям, не сходила к врачу и не обсудила с Доном план действий на после объявляю-вас-мужем-и-женой, но даже не нашла свободного времени, чтобы помедитировать на происходящее и привести в порядок мысли. Фактически все, что я делала в связи с надвигающейся эпохой перемен, это старалась ее игнорировать. Когда меня что-то сильно пугает или расстраивает, я всегда ухожу в несознанку, именно потому, поймав себя на игнорировании чего бы то ни было, я должна закрывать глаза и сосредотачиваться на дыхании, а не носиться, как курица с отрубленной головой, творя глупость за глупостью. Впрочем, знать о чем-то и действовать соответственно - две большие разницы. "Ты не передумал?" - пишу я Дону в приступе трусости, когда до поворотной точки остается всего несколько часов. "Этот вопрос должен меня насторожить?" - отзывается он моментально. "Нет. Просто пингаю". "ping" "А родителям сказал?" "Да". Это внезапно. И я даже немного расстраиваюсь, потому что собиралась обрести в нем сообщника в заключении брака по предварительному сговору без согласия родителей. На миру, как известно, и смерть красна. "Ты своим не сказала?" "Нет". "=))) Джоконда, которую надо украсть..." "И украл". "Обещаешь?" "Угрожаю". "Боюсь-боюсь... Хочешь погулять?" "Давай". Самые большие перемены в жизни, как правило, забывают оформить себя соответствующе - в салюты или раскаты грома - в итоге в их реальность бывает очень сложно поверить. Но я очень стараюсь, глядя на наши окольцованные безымянные. У меня символ моногамии на правой руке, у него - на левой, потому что именно так мы привыкли сплетать пальцы в замок, а собственные традиции нам нравятся больше общезаведенных. Я никогда не носила кольца, поэтому отвлечься от чужеродного предмета на руке довольно сложно, и взгляд возвращается к нему снова и снова. Дон никак мое новое ОКР не комментирует, хотя это наверняка выглядит смешно. Впрочем, потребуй я от него высказать вслух то, что он подразумевает этой своей хитрющей ухмылочкой - и он наверняка сказал бы "мило". "И страньше всего, Алиса, - думаю я, - что совсем недавно за приложение к тебе эпитета "мило" ты могла бы и в зубы двинуть. Метафорически, конечно, но от этого не менее болезненно. С каких пор ты стала такой покладистой и такой девочкой?" Вопрос интересный. Вероятно с тех, как кто-то объяснил меня - не словами, но отношением - что ершистость не всегда ведет туда, где ты хочешь оказаться, а в том, чтобы быть девочкой, вообще нет ничего плохого, пока это для тебя естественно. Это не значит, что я должна вскарабкиваться на двадцатисантиметровые шпильки и покрывать лицо боевой раскраской, но иногда я могу позволить себе немного беспомощности и эмоциональности, и беспомощности перед эмоциональностью тоже. - Моя моральная поддержка нужна? - спрашивает Дон. Это он о близящемся объяснении с родителями. Немного беспомощности - это гораздо меньше, чем вынуждать его принимать на себя огонь последствий каждого моего необдуманного поступка. - Нет, я сама. - Уверена? - Вполне. Думаешь, не справлюсь? - Думаю, отец запрет тебя в самой высокой башне замка и объявит награду за мою голову. - Это тебя остановит? - Не-а. Отца дома нет, что облегчает мою задачу не вдовое, а вдесятеро, как минимум. Из кухни слышны звуки готовки и пахнет чем-то офигительно вкусным, я иду туда и думаю, что у нашей с Доном будущей кухни заранее нет никаких шансов против этой, к которой я так привыкла. Интересно, буду ли я по ней скучать? - Привет, зайка, - говорит мама, на мгновение отрываясь от своего занятия, чтобы мне поулыбаться. - Привет, - говорю я. - Вкусно пахнет. - Голодная? - приходит она в боевую готовность. Да, в ее мире не может быть ничего страшнее и непростительнее, чем голодная я. Стану ли я такой же, когда у меня появятся свои дети? Я мотаю головой, опровергая худшие ее подозрения, и вытягиваю руку, демонстрируя свое новое украшение. - М-м... - тянет она. - Симпатичное. - Легированная сталь, - почему-то говорю я совсем не то, что нужно сказать. - Как в скальпелях. Мама одобрительно кивает. Сама она носит золото, жемчуга, хороший макияж, дорогой парфюм и классические костюмы, но когда я хвастаюсь ей каким-нибудь платьем в безумных пучеглазых жирафиках или вот кольцом из нержавейки, она одобряет так, словно действительно разделяет мои странные вкусы. Любовь все-таки удивительная штука. - Мам, - говорю я, - я замуж вышла. Мама смотрит на меня. Еще даже не удивленно, а так, будто смысл моих слов не добрался до ее сознания, будто ждет какого-то продолжения. - Могу паспорт показать, - предлагаю я. - Показать? - Господи! - говорит мама и прижимает пальцы к губам. На ее лице любовь ко мне, шок и возмущение таким способом - и временем! - сообщать серьезные новости вступают в смертельную схватку. По всем канонам жанра, побеждает любовь. - Господи! - повторяет она, и я оказываюсь в ее теплых ароматных объятиях. - Ну, вы и бестолочи! - и через паузу длиной в несколько поцелуев. - Только не вздумай так отцу говорить! - Вообще-то в этом деле я рассчитывала на тебя, - признаюсь я. - Так как насчет паспорта? Показывать? - Ну, покажи уже! И я высвобождаюсь, чтобы достать из сумки паспорт. - Это же теперь свадьбу нужно организовывать, - говорит она растерянно, глядя на предложенную ее обозрению страницу и, кажется, мало что на ней видя. - Ну уж нет! - возмущаюсь я. - Только через мой труп! И тогда - по случаю похорон. В смысле, передачи моего трупа в первый мед. В общем, замужество, как и похороны, - это мое личное дело, посторонних не касается. - Ну-ну, - отзывается мама с той хорошо опознаваемой интонацией, которой я сама могла научиться только у нее. - Спасибо, что хоть мне сказала. Приятно быть не посторонней своему ребенку. - Пожалуйста, - отвечаю я вполне серьезно и вспоминаю еще один важный пункт повестки дня. - В общем, никаких торжеств не будет, но с родителями Дона вас, наверное, все-таки нужно познакомить. - Да уж наверное, - соглашается она. Эпохальная семейная встреча начинается для меня с первой за всю прожитую жизнь гардеробной дилеммы. Слева лежит новое черное платье с кружевным воротничком, купленное как раз по случаю, справа - ношеные джинсы и зеленая футболка со слоновьим черепом, а посередине перед неочевидным выбором стою я. Условие задачи на оптимизацию следующее: в платье я хорошенькая, что в плюс, потому что мне предстоит понравиться родителям - выговорить-то странно! - мужа, а в джинсах я точно не будут контрастировать с какой-нибудь потасканой толстовкой, каковая непременно будет на Доне, и это увеличит его шансы понравиться моим. Вопрос: что надеть? Когда мои эстетические версус этические соображения загоняют друг друга в окончательный тупик, я решаю переложить решение со своей больной и запутавшейся головы на чужую здоровую и осведомленную - и отправляю фотографию себя в платье виновнику проблемы. Пока я переодеваюсь, чтобы запротоколировать альтернативу, в ответ приходит: "Cool! Похожа на Мэри Пикфорд~" - и джинсы отправляются обратно в шкаф. В конце концов, ничто в Доне не шокирует так сильно, как он сам, а с ним самим мои родители вроде бы уже смирились. Гости появляются на пороге с редкой пунктуальностью, что спасает обеденный стол от четвертой пересервировки за вечер, а меня - от необходимости стирать воображаемую пыль с плафонов ламп. Все-таки мама умеет быть жутким перфекционистом, когда захочет! На Доне далеко не самая потрепанная из его толстовок и не мятые (поглаженные?!) штаны, подбородок выбрит, волосы расчесаны - короче говоря, очевидно, что пытку конвенциональностью сегодня пережила не одна я. Обнимаю его - и чувствую, как моя жизнь сразу же становится намного менее безумной, чем в последние несколько часов, потому что среди тех немногих вещей в мире, которые не интересуют его вообще от слова "совсем" - это то, насколько хорошо я протерла фужеры, и успело ли вино охладиться до правильной температуры. - Совсем без стремных банкетов не получилось, - шепчу в его ухо. - Ничего, - отвечает он тоже шепотом. - Прорвемся. До сих пор я видела родителей Дона только на фотографиях, теперь имею возможность ознакомиться с 3-d версией. Его мама, уютная и улыбчивая женщина, покоряет мою, рассыпая уместные и очень естественно звучащие комплименты всему, что встречается на ее пути, его отец, немногословный, ироничный человек, о котором я знаю лишь то, что он занимается там, в Новосибирске, чем-то слишком сложным для моего разумения и что свой чудовищный интеллект Дон, по-видимому, унаследовал от него, поддерживает с моим отцом какой-то прозаически-технический разговор о дорогах и раздражающей всех приезжих привычке питерских водителей поворачивать на красный свет. Пять минут - полет нормальный. Общий заобеденный разговор тоже завязывается неожиданно легко, что избавляет нас с Доном от необходимости исполнять роль посредников в установлении дипломатических отношений. И к счастью. Худшего посредника, чем я, в таком деле не придумаешь, а куда беседа может зайти при посредничестве Дона лучше не знать. А так все счастливы, довольны и говорят о нас с Доном в школьном, дошкольном и младенческом возрасте - тема предельно нейтральная, ностальгическая и умилительная. Некоторое время спустя обнаруживаю, что смеюсь и улыбаюсь со всеми, а к тому моменту, как меня отправляют на кухню варить кофе, миссию можно считать выполненной: наши родители прониклись достаточным градусом симпатии друг к другу и перешли с вежливого тона на дружеский. Не последнюю роль в этом, вероятно, играет то, что гости не прекращают говорить о том, какая я хорошая, красивая, милая и как такому никчемному раздолбаю, как Дон, повезло иметь такую распрекрасную рациональную меня возле себя. Дон выносит все эти поругания с совершенно ангельским терпением и рассеянно-жизнерадостным выражением лица, мне же от каждой следующей порции ничем не заслуженных комплиментов в свой адрес и гадостей в его становится все хуже и хуже, пока наконец я вынуждено не сбегаю на балкон - за свежим воздухом и возможностью сконцентрироваться на своем душевном неравновесии. Дон не замедляет явиться следом. - К тебе можно? - спрашивает он с порога. Я киваю, и он заходит, закрывает дверь и садится на пол рядом со мной. - Кажется, я недооценила степень ответственности, - признаю я. - Такое ощущение, что от меня ждут каких-то грандиозных свершений, достойных воспевания в легендах. Вроде изгнания из тебя авантюрного духа и заточения его в лампе Алладина. - Да ну, - фыркает Дон. - Но даже если так, можешь просто приписывать себе все мои поступки, которые попадают в категорию рациональных. - Меня сейчас вырвет, - определяю я и принимаюсь дышать в сложенные лодочкой ладони. - Паническая атака? - сочувственно уточняет он, когда я окончательно спадаю с лица и начинаю раскачиваться из стороны в сторону. Ответить я не могу - слишком занята попытками дышать отсутствием воздуха и не сходить с ума от ощущения, что в окружающей меня реальности что-то невыразимо, но фундаментально не так. - Хорошо, - говорит он и принимается бережно растирать мои онемевшие до локтей руки. - А то я уже волновался, не слишком ли ты легкомысленно относишься к нашему браку. Сил на то, чтобы стукнуть, нет, но я все-таки сжимаю пальцы в символический кулак. Дон шутливо бодает его лбом. Через несколько мучительно долгих минут мироустройство все-таки приходит в норму, и я, мокрая как мышь, отправляюсь сменить платье на слоновий череп. - Полночь, Золушка, - вздыхаю я, не без сожаления рассматривая себя, не нарядную, но привычную, в зеркале. - Твоя голова превратилась в тыкву. "...решили... жить..." - доносит до меня обрывок разговора в соседней комнате. Меня пробивает на неудержимое нервное хи-хи, потому что, с одной стороны, ради этого все и затевалось, но, с другой, однозначно зашло как-то слишком далеко. "...квартиру... друзья в Лондон на пмж..." Голос Дона звучит так, будто он говорит о чем-то вполне заурядном, но я такого плана не помню, поэтому прекращаю хихикать и вслушиваюсь внимательнее. "Три... Да, потянем, деньги смешные... На Ваське... Нет... Относительно... Тут недалеко, возле "Народовольца". Могу на карте показать". Щелчок - и недосложенный пазл событий обретает законченный и крайне подозрительный вид. Я задыхаюсь от возмущения, восхищения и снова возмущения, до глубины души потрясенная просчитанностью и коварством претворенной в жизнь схемы. В голове у него, видите ли, от холода прояснилось! Зараза марсианская! Макиавелли доморощенный! - Дон! - взвываю я, когда в моих легких набирается достаточно воздуха для крика. - Что случилось? - спрашивает он встревоженно, появляясь в дверях. Заботливый ты мой! - За сколько до подают заявление на регистрацию брака? - спрашиваю то, о чем должна была спросить сразу. Некоторое время он молчит, по-видимому, решая, является ли ситуация однозначным палевом, или оставляет ему некоторое пространство для маневра. - За два месяца, - признается он наконец. - И за сколько ты сказал родителям? - За столько же. - А второй заинтересованной стороне? Он склоняет голову к плечу. Виноватым он не выглядит ни на гран. И правда, с чего бы ему? Удачный эксперимент - повод для гордости. Р-р-р!.. - За две недели! - возмущаюсь я. - Вот как, скажи мне, это называется? - "Возможность победы заключена в противнике"? - предполагает он. - Это называется "совести у тебя нет", Сунь-цзы! - припечатываю я. - Нет, - легко соглашается Дон. - А тебе очень нужна? - Что у вас случилось? - окликает из соседней комнаты мама, материнским сердцем почуяв приближающееся зятеубийство. - Все в порядке! - кричит в ответ это бессовестное чудовище. - Foreplay! И я замахиваюсь на него платьем, которое держу в руке. Так все начинается во второй раз.