***
Но когда я вышла из метро у Линкольн-центра, я была изрядно взбешена. Боже мой, как же я ненавижу наш метрополитен! Почему-то, казалось бы, всем горожанам именно сегодня понадобилось ехать в ту же сторону, куда ехала и я, и весь вагон был просто до предела набит людьми! Все находились на расстоянии максимум десяти сантиметров друг от друга, и после выхода из вагона я выглядела довольно помято и устало. При этом мне ещё чуть не отдавил ногу какой-то мужчина, и теперь я, хромая, добиралась до консерватории. Внутри самого здания университета было пусто, хотя я так привыкла видеть толпы студентов, идущих по коридорам. Холлы в большинстве своём уже были вымыты, но иногда можно было встретить каких-нибудь одиноких уборщиц, моющих полы. Некоторые преподаватели тоже всё ещё находились в аудиториях, заполняя какие-то бумаги или проверяя рефераты студентов. Но я не обращала на всё это внимания и даже не поздоровалась с некоторыми профессорами, проходящими мимо меня, а продолжала идти в своём направлении — к кабинету сольфеджио. Наконец я дошла до своей цели — небольшой деревянной двери — и легонько постучала, ожидая ответа. В какой-то момент, я, волнуясь, подумала, что опоздала, или что мистера Дестлера там вообще нет, но за дверью послышалось: — Мисс Даэ, это Вы? Я сейчас открою, — дверь открылась, представляя моему взору мистера Дестлера, одетого по привычке во всё чёрное. Преподаватель был спокоен и настроен на нормальное общение, если я, конечно, как всегда ничего не испорчу; он даже улыбнулся уголком губ, пропуская меня в кабинет, из-за чего я решила, что учитель в хорошем расположении духа. Кабинет выглядел так же, как и всегда, правда на столе мистера Дестлера был порядок, а на фортепьяно стояли ноты, говорившие о том, что учитель уже подготовился. Ну, теперь мне остаётся произвести хорошее впечатление. — Здравствуйте, — я, все же, решила не просто стоять и молчать, — Вам доброго вечера. — Вам тоже, — он посмотрел на часы и шире улыбнулся. — Без одной минуты шесть, Вы очень пунктуальны! — Спасибо, — я только расслабилась, но тут поняла, что всё, что я только что учила из старых тетрадок, вылетело из моей головы. И распевки, и песни, и все указания. Ну почему же у меня такая короткая память? — Знаете, мне кажется, что для начала я должен Вас прослушать, чтобы понять, есть ли у Вас недочеты, и что нужно подправить, — вот этого я и боялась. Черт, да я же не одной песни не помню! Вроде только что повторяла какой-то куплет, но это дурацкое волнение… — А что мне надо петь? — я ещё надеялась, что мистер Дестлер даст мне что-нибудь с листа, и мне не придётся изобретать велосипед. — Всё, что угодно, — он ободряюще улыбнулся и приготовился слушать. — Да? Я… — что же мне спеть? Вдруг я вспомнила песню из какой-то оперы, на которую мы недавно ходили всей семьёй. Та песня мне очень понравилась, и называлась она, кажется… «Думай обо мне», что ли? Да, точно! Я стала вспоминать слова и точный мотив, на ходу превращая всё это в нормальную песню, и начала петь. Сначала получалось неуверенно, плохо, половина звуков были нечеткими, смазанными, тихими. Я уже спохватилась и испугалась, лихорадочно соображая, как же мне отогнать своё волнение, но вдруг услышала, как мистер Дестлер пролистал какие-то ноты на пюпитре и стал подыгрывать мне на фортепьяно, создавая точную мелодию, на которую я могла опираться. Вскоре растерянность стала улетучиваться, и я начала петь громче, увереннее, более окрепшим голосом. Но после первого куплета я стала забывать некоторые слова, и, пытаясь их вспомнить, стала недотягивать верхние ноты и добавлять совершенно ненужное здесь вибрато, из-за чего песня стала выглядеть неправильно. Потом я и вовсе замолчала, понимая, что чем дольше я буду петь неправильно, тем хуже продолжится наше занятие. Музыка прекратилась, и мистер Дестлер развернулся ко мне. Я стушевалась и посмотрела в пол, боясь встретиться взглядом с преподавателем. — Вы слишком волнуетесь, — констатировал он, вставая с места. — Вы что, меня боитесь? — учитель произнёс это более грустно, отчего я снова стала его жалеть. — Я боюсь ошибиться, — я стала теребить пуговицу на блузке. — Почему? В музыкальной школе Вас за это ругали? — Очень. Наша учительница была очень строга, и за любую ошибку мы могли получить целый скандал, — я почему-то с лёгкостью доверилась ему и рассказала самое неприятное в моем обучении музыкой. — Это неправильно, — мистер Дестлер подошёл ближе ко мне, — ошибку всегда можно исправить, а криком ничему не научишь. Я, честно говоря, удивилась такой фразе. Уж он-то, кто постоянно доказывает всё криком, говорит такое! Хотя, на уроках сольфеджио он никогда ни на кого прилюдно не ругается. Наверное, он все-таки хороший преподаватель. — Спасибо, — я благодарно улыбнулась. — Не за что, — он вернулся за рояль, — Сейчас мы попробуем исправить Ваши ошибки. Вы спели довольно хорошо, и если бы не волнение… Впрочем, я Вас понимаю, так что ничего страшного. Но из-за того, что Вы начали забывать слова, Кристина, — он первый раз назвал меня по-имени, — Вы переключились на текст, а не на мелодию, и не дотянули верхние ноты. Вам бы стоило спеть совсем без слов, одними звуками, и Вам было бы проще. Стоило попробовать вот так… И мистер Дестлер запел первый куплет песни, глядя в ноты на пюпитре. Все-таки текст у него откуда-то был, но это было не главное… Его голос. Волшебный, завораживающий голос, такой бархатный, красивый баритон разносился небольшим эхом по всему кабинету, создавая даже мелодию, хотя он и не играл. Я закрыла глаза и наслаждалась этим соло, находясь словно под гипнозом. Такого великолепного, чудесного голоса я не слышала никогда — он был поистине божественен, прекрасен и настолько приятен, что хотелось всё занятие молчать и просто слушать, слушать… А я ведь чувствовала, что у мистера Дестлера прекрасный голос. Не думала, что настолько, но подразумевала это. Да уж, теперь я втройне рада, что стала с ним заниматься! Но вдруг я поняла, что преподаватель уже не поёт, и открыла глаза, увидев взволнованное лицо учителя прямо перед собой. — Кристина, с Вами всё в порядке? — спросил он, пристально глядя на меня. И тут я поняла, что некоторое время стояла в ступоре, думая о нем и о его голосе. Да уж, я просто молодец! — Извините, я просто задумалась. Вы очень красиво поёте! — Спасибо, — он чуть улыбнулся, в который раз возвращаясь на своё место. — Ну, в общем, Вы поняли, где есть Ваш недочёт, так что мы можем продолжить занятие. Давайте Вы попробуете спеть вот это, — преподаватель дал мне какой-то листок с нотами и текстом, который я никогда не видела. Был шанс, что это тоже он написал, но спросить я решила кое-что другое: — А откуда у Вас текст и ноты из этой оперы? — Да, ничего особенного. Я хотел сегодня это Вам предложить в качестве упражнения, а тут Вы сами это спели, — ну ничего себе, как мы сошлись во вкусах! — Ну, что ж, продолжим?***
Занятие длилось всего час, маленький, коротенький час, который пролетел слишком быстро. Я пела, он играл, иногда подпевая мне и исправляя мои недочеты, и кабинет наполнялся чудесной музыкой, которая ещё звучала у меня в голове по возвращении домой. Боже, как же он красиво поёт! Я, наверное, никогда не привыкну к этому удивительному голосу! Но, по крайней мере, завтра я могла ещё раз послушать его пение, так как мы условились опять встретиться в консерватории в шесть часов вечера для повторного занятия.