Конец света, или Как Ауле свою милость от нолдор отвращал

Индис легонько толкнула незапертую калитку и вошла в сад. За ту почти полную сотню солнечных лет, что жила здесь, она так и не научилась думать "свой сад". С домом было проще: миниатюрный, со множеством больших окон, обращенных на все стороны света, он на вид казался легким, точно был сделан из кружева, а не из камня, и в каждой черточке безошибочно угадывалась рука Ингвэ, который лично спроектировал жилище своей сестры. Дом не мог не нравиться, и со временем она полюбила его. А сад... пока можно бродить по лесам, среди того, что растет на воле, сад ей не нужен. И она, наверное, чувствовала бы себя перед ним виноватой, если б он не стал, сразу и навсегда, владением Финдис, которая, кажется, могла заниматься им бесконечно. Вот и сейчас она поднялась навстречу матери с ближайшей клумбы, куда подсаживала новые цветы. – Ты вернулась! Как хорошо! Индис видела, что дочь старается придать голосу и лицу беззаботно-приветливое выражение. Но ничего не выходило, она все равно говорила и смотрела так, как будто Индис отсутствовала, по меньшей мере, несколько лет, а не дней, и никто уже не надеялся, что она возвратится живой. Сердце тоскливо сжалось. Ей давно уже было не под силу постоянно сидеть на одном месте, душе становилось тесно в доме, в саду и в себе самой, хотелось действия, простора, движения. И, как когда-то в дни юности, Индис спасалась от этой напасти в царстве Йаванны. Там, среди деревьев и трав, ей легче дышалось, там она могла изливать душу в музыке. И она была бы почти счастлива, если б не знание, что часы ее свободы оборачиваются для ее дочери часами беспокойства, хотя Финдис и делала вид, что ничего подобного нет в помине. Индис все собиралась поговорить с ней об этом, но сама же раз за разом откладывала дело на потом, чувствуя, что Финдис поддержать такой разговор не захочет, а пробиться сквозь стену ее упрямства выйдет навряд ли. Но сегодняшнее утро, как ни странно, придало ей сил, поэтому, коротко обняв дочь, Индис отстранилась и сразу же спросила: – Послушай, я вижу, что каждое мое небольшое путешествие становится для тебя почти трагедией, почему? Ты боишься за меня? – Ну что ты, конечно, нет. Разве может случиться страшное в Валиноре, – горькой иронии в голосе хватило бы на целую сотню эльдар, так что Индис невольно отпрянула от такого напора и, должно быть, сильно изменилась в лице, потому что Финдис тут же пожалела о сказанном. – Мама... Но Индис, понимая, что нельзя позволить разговору отклониться в сторону, не дала ей договорить. – Самое страшное в Валиноре уже произошло, – сказала она со всем спокойствием, на какое была способна. – И теперь боятся нечего. Не ожидаешь же ты, в самом деле, что меня затопчет табун лошадей Ороме. – Лошади ни при чем, – тихо сказала Финдис, и не глядя на мать, продолжила: – Вспомни, что было с тобой... тогда. А если снова? И ты одна, в лесу? – ее голос прервался, губы задрожали. Индис потянулась, ласково провела пальцами по щеке дочери, от виска к подбородку, Финдис поймала ее руку в свои, крепко сжала. – Милая, пойми, то, что было, уже не вернется. Боль, отчаяние и тьма могли убить меня во время Долгой Ночи, – Индис почувствовала, как дочь вздрогнула всем телом. – Могли, но не убили. И теперь это не повторится, что бы ни было. Поверь, я могу совершенно спокойно гулять хоть по всему Валинору, тебе не придется разыскивать мое безжизненное тело. – Ты не можешь знать, – упрямо возразила Финдис. – Могу, подобное не случается дважды. – Индис говорила мягко, но очень уверено. – Прости, доченька, мне ужасно жаль, что это испытание выпало на твою долю. Я хотела бы все изменить, – видя, что Финдис собирается сказать что-то, Индис знаком попросила ее подождать. – Однако это не в моих силах, и сами валар не властны над прошлым. Единственное, что остается делать, – жить дальше, не терзая себя страхом возможного горя, – Индис высвободила свои пальцы из ладоней дочери, положила обе руки ей на плечи и, глядя прямо в печальные серые глаза, сказала: – Я здорова, дух мой связан с телом не слабее, чем в первые дни жизни у Вод Пробуждения, и ты вовсе не должна посвящать всю себя присмотру за мной. Помни, я твоя мать, а не дитя, пусть тебе и пришлось заботиться обо мне в то время, когда я была беспомощнее младенца, – с этими словами Индис отпустила дочь. – Я помню, мама, – ответила Финдис. – Но я не желаю другой жизни. – Она повернулась и пошла к дому, Индис последовала за ней. – И мне было бы спокойнее, если бы ты кого-нибудь брала с собой в лес. Может быть, и меня. – А тебе хочется в лес? – удивилась Индис. –Нет, но если нужно... – начала Финдис. – Не нужно, – быстро сказала Индис. – Хорошо, ты можешь найти кого-нибудь, кто захочет. – Зачем? Кто хочет, пусть сам идет, и я сама пойду. – Индис рассмеялась. – Мама! Ты прямо как дядя Ингвэ, – возмутилась Финдис. – А что не так с твоим дядей? – поинтересовалась Индис. – Ничего. Но когда я поделилась с ним этими мыслями, он сказал, что если ты захочешь таскать с собой повсюду толпу народу, то обязательно нам об этом сообщишь, а до тех пор не стоит мешать тебе поступать, как ты сама желаешь. И засмеялся. Не знаю, что его так развеселило, – в голосе Финдис слышалось легкое раздражение. Она любила дядю, но иногда общение с ним становилось настоящим испытанием для ее нолдорского терпения. – Ингвэ радуется, потому что думает, что я становлюсь прежней, – сказала Индис. – Прежней? – недоверчиво переспросила Финдис. – Прежде тебя не тянуло бродить неизвестно где. По-моему, из Тириона ты уезжала только в гости к дяде, да и то не очень часто. И еще на берег дышать звездами, но тоже... – Твой отец не мог надолго покидать свой город, а расставаться со мной даже и ненадолго не хотел, и со временем я привыкла жить, почти никуда не отлучаясь. А потом, – Индис немного помолчала и закончила: – Да, просто привыкла и все. – Понятно, – Финдис вздохнула. – Значит, дядя прав. Индис чуть было не сказала в ответ, что той, старой Индис, из нее уже не выйдет, даже если она проведет вечность, скитаясь по Валинору, но тут Финдис решила сменить тему и спросила: – Расскажешь, куда ходила в этот раз? Было что-нибудь интересное? Резкости перехода не мог бы не заметить даже глухой, но говорить об этом было бесполезно. Почти любое упоминание о Финвэ приводило к такому результату, и сгладить этот печальный эффект никак не получалось. Индис было обидно за мужа до слез, правда, самих слез у нее не было с самого дня его смерти. Так что она давно привыкла обходиться без них. Иногда это оказывалось даже к лучшему. Например, когда она поняла, что тьма Долгой Ночи для нее во всех смыслах чернее, чем для других. Зрение начало уходить, когда все ее дети, кроме Финдис, и все дети детей собрались покидать Валинор. К тому времени, как они пришли к ней попрощаться, в глазах у нее было уже так много тумана, что она с трудом различала их лица. Индис таила это ото всех, сколько могла, но когда в Тирион пришли вести из Альквалондэ, мир померк окончательно. Как это сказал тот мальчик? Конец света?Да, это действительно был конец, страшнее гибели Древ, страшнее всего, что только возможно было представить. А после она узнала о Пророчестве Севера и не могла уже ни подняться с постели, ни пошевелиться, даже малейшее усилие мысли причиняло страдания телу. И ей стало ясно многое, что раньше казалось странным и почти невероятным. Она поняла, как просто может быть для феа расстаться с телом. Легче, чем вздохнуть. Наверное, она сделала бы это, если бы не руки Финдис, которые держали ее руку, и не голос Финдис, что звал ее беспрестанно. Потом эльдар из народа ее мужа взяли Индис и отнесли в дом ее брата, потому что поняли, что их знания бессильны ей помочь и нужно взывать к валар, и усомнились, ответят ли валар, если станут взывать к ним из Тириона. Все это она узнала позже, а тогда заметила только, что голосов стало больше, теперь кроме дочери, она слышала еще брата, невестку и племянников. И валар тоже слышала. Они, конечно, откликнулись. Но вести их были нерадостны: дух Индис, стремясь освободиться от чрезмерного страданья, рвался прочь от ее тела, и теперь большая часть связей, которые объединяли их, разорваны, и либо со временем они восстановятся и она вернется к жизни, либо ее дух покинет тело и отправится в Чертоги Мандоса. Но повлиять на это извне никак нельзя, все зависит только от самой Индис. В Лориэн ее не переносили – Финдис воспротивилась этому, и Индис была благодарна дочери: во владениях Ирмо ей, безусловно, стало бы легче, самый воздух уменьшил бы боль, но голоса перестали бы быть слышны, а в ее новом мучительном и странном положении они были единственным, что еще оставалось у нее, что она не хотела потерять. И она слушала. Когда среди других вдруг явственно прозвучал голос ее сына Арафинвэ, Индис сперва подумала, что окончательно заблудилась на дороге грез и возврата нет. Но именно после его появления ей начало мало-помалу становиться лучше. И то, что покинуло ее раньше всего, раньше и возвратилось: как прекрасен был первый восход Исиля, она знала не понаслышке. А после, под лучами Анара, и тело ее начало крепнуть. Но долгое время не покидала она дома своего брата и не искала общества, кроме общества родичей. Силы ее оставались слабы, и голос не рождал песни, а пальцы не творили мелодий, и тихая чистая радость, которую прежде Индис распространяла вокруг себя даже в дни собственных печалей, казалось, иссякла навеки. И ее не призвали в Кольцо Судьбы, чтобы там выслушала она слово супруга своего, которое должно было стать для нее приговором*. Владыка Мандос сам явился к ней и объявил волю Финвэ. Индис склонилась перед этой волей с болью, но без гнева, признавая ее справедливость. Лишь один вопрос задала она владыке Судеб, потому что невозможно ей было удержать его: – Скажи, о Судия, перед тем, как принять это решение, говорил ли муж мой что-нибудь и обо мне? Если да, хотела бы я узнать его слова, чтобы до предела дней хранить их в моем сердце. – Мало в его словах того, что сердце твое желает сохранить, – сказал Мандос, и голос его был ровен, как всегда. – Но ты услышишь их. После этого произнес он слова Финве.** И тогда Индис удивилась, а сердце ее, прежде полное печали, исполнилось сострадания. Потому что поняла она, что Финвэ смог отчасти провидеть то, что стало для нее испытанием, неожиданным и тяжким, но, верно, много страданий пришлось перенести ему самому и нескоро их след изгладится в его душе, раз так, а не иначе, истолковал он свое провидение. И вину, и раскаяние почувствовала она также, потому что, в самом деле, хоть и не по своей воле и не ради своего покоя, все же оставила она в час величайшей нужды народ нолдор, который назвала когда-то своим, и ничего не могла сделать для них, когда они нуждались в помощи и желали ее, и просили. Долгое время после ухода Мандоса Индис оставалась наедине со своими мыслями и чувствами, безучастная ко всему. И близкие ее, особенно Финдис, находившаяся при ней неотлучно, тогда стали страшиться повторения прежнего. Индис и сама очень смутно представляла, что творилось тогда в ее душе и как из множества печалей могла зародиться в ней надежда. Но, лишь только надежда появилась, Индис поняла, что отныне именно в ней заключается цель и смысл ее жизни. Никогда, до тех пор, пока хватает у нее сил сделать следующий вдох, не должна она сомневаться в том, что однажды мрачные пророчества и тяжкие проклятия потеряют силу, горести иссякнут, раздоры будут забыты, тьма отступит перед светом, а изгнанники смогут возвратиться домой. И Индис всем сердцем приняла это, и душа ее наполнилась верой, которую ничто не в силах было бы сокрушить. Это помогло превозмочь собственную боль, снова начать жить. Правда, некоторые вещи были для нее и теперь чересчур тяжелы: редко и всегда тайно приходила она в Тирион к сыну и невесткам, предпочитая, чтобы они навещали ее сами, – до сих пор не хватало ей смелости говорить с кем-то из народа ее мужа, хотя они ни в чем не обвиняли ее и едва ли могли даже представить, что она может считать себя в чем-то виноватой перед ними. – Так что же? – Финдис была полна решимости получить ответ на свой вопрос и увести разговор как можно дальше от Финвэ. – Было кое-что важное, – ответила Индис, возвращаясь к настоящему. – Сейчас расскажу. И Индис рассказала дочери о своей утренней встрече с юным учеником Ауле. – Почему тебе это показалось важным? – спросила Финдис, когда рассказ был окончен. – Мало ли что может происходить между учителем и учениками. Некоторые считают, что такие столкновения даже полезны. – Не думаю, что это мнение разделяет кто-то из владык, – возразила Индис. – Для них гнев слишком серьезное дело, и за все годы в Валиноре я не слышала ни об одном похожем случае, хотя у многих из них были ученики. – Возможно, про подобное просто не принято говорить? – предположила Финдис, но голос ее звучал безо всякой уверенности. И, когда мать ничего не ответила, она спросила уже с тревогой: – Если гнев – знак ненависти, значит, Ауле ненавидит нолдор? Но Стихии ведь не могут ненавидеть эрухини, ни один из них, кроме Моргота, верно? – Гнев еще может быть знаком большой печали или сильной усталости, – заметила Индис. – То есть, ты не думаешь, что из Ауле получится еще один Враг Мира, – Финдис слабо улыбнулась. – Нет, конечно, нет. В самом худшем случае, нолдор его больше не увидят и все. Хотя это их тоже не обрадует. – Ты предупредишь Арафинвэ? – спросила Финдис. –У него и так немало забот, с которыми он должен справляться, зачем ему знать о той, с которой, если она возникнет, он ничего поделать не сможет. – По-твоему, лучше положиться на терпение мальчишки, которому явно не хватает терпения? – недоверчиво спросила Финдис. – Почему нет? – спокойно отозвалась Индис. – А если не выйдет, можно попробовать что-нибудь другое. – Что, например? – Найти владыку Ауле и попросить его вернуться, – ответила Индис все так же спокойно. Финдис при этих словах вся подалась вперед. – Замечательно! – воскликнула она. – Теперь ты еще собираешься лазить по горам в поисках того, кого ты даже увидеть не сможешь, если он сам этого не захочет. – Нет, – сказала Индис с улыбкой. – Я не очень люблю горы, мне куда милее зеленые леса. – Думаешь, госпожа Йаванна сможет помочь?– догадалась Финдис. – Кто сможет, если не она? – Наверное, ты права, – согласилась Финдис. – Когда ты к ней обратишься? – Через неделю, – подумав, сказала Индис. – Если в этом еще будет надобность.