Обретая себя

      Горло резало и саднило, мне казалось, мир вертится вокруг без остановки; даже когда я закрывала глаза, это проклятое ощущение никуда не девалось. Первые часы напрочь выпали из моей памяти, смявшись в неясные, блеклые пятна отдельных образов, и то совсем неразборчивых. В голове стоял непрерывный гул, что, я думала, он уже сведет меня с ума. А еще было очень холодно, несмотря на принесенное Борисом еще одно одеяло, судя по его размерам, свое собственное. Об этом я уже подумала, когда спустя несколько часов почувствовала себя немного лучше, но тогда я куталась в теплую ткань, однако желанное тепло так и не приходило. Мороз шел, казалось, из самой моей души. Наверное…       ...наверное, именно поэтому я и наговорила Борису то, что наговорила. Я совсем не понимала, что несу, а теперь, когда на улице почти рассвело, а сознание мое чуточку прояснилось, меня обуял жуткий стыд. Нет, я не кидалась на него, не кричала, я говорила о себе, о том, что терзает меня все недолгие годы жизни, и теперь, пусть дословно я и не помню, какие именно слова были порождены прибитым болезнью разумом, спокойнее мне от этого не становится. И все же… одно я помню очень хорошо: мимолетную, словно мираж или солнечный блик, промелькнувшую в глазах Бориса тревогу. Не знаю, беспокоился он обо мне или же о том, что позволил сумасшедшей остаться в своем доме, причем, ко второму я склонна больше, но мне было удивительно видеть подобное чувство в глубине его обычно холодного взгляда.       После я снова провалилась в беспамятство, а очнулась от ощущения ледяных прикосновений к коже лица. Приоткрыв глаза, я тут же вновь их закрыла, ощущая свинцовую тяжесть, легшую на веки. Болею я редко, но такое состояние всегда тяжело для меня проходит, остается только надеяться, что в осложнения это не перетечет, иначе мне будет совсем плохо. Я снова попыталась приподнять веки, ощутив холодные капли стекшей по виску воды. В сумраке было почти невозможно что-либо разглядеть, но мне казалось я все же ощущая рядом Бориса, который словно в подтверждение моих чувств вздрогнул и передвинулся, убирая с моего лба влажное полотенце.       Мне приятна его забота, иссушенная незыблемым одиночеством душа с жадностью готова впитать даже самые крохи чужого тепла, так что я стараюсь не пустить в нее понимание, что вероятнее всего опека Бориса неискренняя, а вынужденная. Не люблю я болеть, из-за температуры и слабости во всем теле, не могу контролировать свои мысли и чувства, они наполняют меня, готовые перехлестнуть через край. Вся боль, одиночество, смешанные с гнилостным разочарованием и тоской от непонимания своего жизненного пути и места в мире, обломанными когтями царапают стенки подернутого пеленой полузабвения разума, желая вырваться наружу.       Я больше не хочу быть одна.       Мне тяжело слушать себя, тяжело открываться другим и сходиться с людьми, но все же я больше не хочу бежать от того, что происходит в моей душе. Мне страшно, однако я понимаю: сбегу от этой возможности перемен и не решусь на них еще долгие годы, или даже и вовсе уже никогда. Это мой шанс изменить свое восприятие мира, мышление и, в конечном итоге, жизнь. Поэтому я больше не буду закрываться от всего вокруг и в первую очередь от Бориса, сейчас угрюмо возвышающегося рядом. И все же мне не хочется показывать, что я очнулась, и, перевернувшись на бок, я тихо выдохнула, пытаясь расслабиться, а вскоре сон вновь обволок меня мягкой вуалью. Незаметно для себя я провалилась в темноту, ощущая на спине широкую ладонь Дракулы. А к следующему полудню, когда я только проснулась, к удивлению отметила, что чувствую себя значительно лучше. Первым моим желанием было скорее спуститься в ванную: кожа казалась влажной и неприятной от выступившего из-за жара пота. В теле по-прежнему ощущалась легкая слабость, однако жара больше не было. В особняке стоял уже ставший привычным полумрак и звенящая тишина, в ванной комнате смешавшаяся с пересвистом птиц в лесу и шумом листвы. Погода сегодня стояла ветреная, но, тем не менее, когда, умывшись, я вышла на веранду за стеклянными дверьми, ощутила прикосновения теплого и чуть влажного воздуха.       Бориса я застала на кухне, хотя точно помню, что когда направлялась в ванную, его там не было. Сегодня он выглядел по домашнему уютно в простых штанах и футболке; очки, которые он практически не снимал дома, сейчас покоились на комоде возле двери рядом с уже знакомым мне темным томиком, название коего и сейчас мне прочитать не удалось – книга лежала вверх задней стороной. Окинув меня внимательным взглядом, под которым, впрочем, уже не возникало желания съежиться и панически сбежать, Дракула удовлетворенно кивнул, пробормотав, что рад моему выздоровлению, после вновь отвернувшись к плите, где в турке варилось кофе.       – Спасибо, что встретил меня вчера. Я бы сама вряд ли добралась.       – Я и не сомневался, – хмыкнул мужчина.       Не став ему отвечать, я покачала головой и подошла к окну, слегка отодвигая украшенный вышивкой тюль. После грозы клумбы и луг выглядели удручающе: поникшие ветви некогда пышных раскидистых кустов были поломаны, а маслянистые листья прибиты к земле и смешаны с влажной грязью, уже повядшие цветы теперь совсем рассыпались. Опустив тюль обратно, я повернулась к Борису, копошащемуся с сосредоточенным видом у кухонного стола. Понаблюдав за ним с минуту, я приблизилась и, мельком глянув на его заиндевевшее лицо, спросила:       – Можно я помогу тебе?       Дракула удивленно изогнул бровь и молча кивнул.       – И все-таки кто тебе обычно готовит? Я ни разу так и не видела этого человека.       – А это не человек, – буднично выдал Борис, – призрак.       Я оторопело зависла над тарелками, которые как раз доставала из шкафа, и повернулась к мужчине, пытаясь угадать по его лицу, шутки у него такие или… Или что это вообще может быть? Кажется, Борис решил оправдать репутацию своего рода, вот и ударился в мистику и потусторонние миры. Я против ничего не имею, саму меня иногда тянуло в это русло, однако все равно смущает, когда человек говорит об этом так серьезно. Да и разве может призрак влиять на физический мир человека? Не укладывается у меня в голове, как дух может стоять тут в фартучке у плиты и помешивать суп. Это как минимум… странно звучит. А выглядеть будет и того пуще.       – Хватит тормозить, – бросил Дракула, – раз помогать вызвалась.       – А, да, – растерянно пробормотала я.       Отогнав мысли о кашеварящих призраках, я занялась завтраком, искоса поглядывая на Дракулу. Странный он все-таки человек, хотя и не мне об этом говорить. Однако именно эта странность и притягивает, есть в Борисе нечто таинственное, недоступное пониманию остальных людей. Возможно, это отпечаток, что наложила на него история семьи, а может и личные замашки. Не знаю, только вот… Борис всегда один. Я здесь относительно долгое время, однако ни разу в дом не приходил ни один человек, кроме того почтальона по мою душу, а так же не слышала, чтобы Борису кто-нибудь звонил. С утра до вечера он пропадает в мастерской, склонившись над очередной поломанной вещью, словно бы ничего иного в мире и не существует.       Но, как я и говорила, судить не мне.       Я оглянулась в поисках графина, но того на привычном не месте не оказалось. Дракула в своей привычной молчаливой манере, достал тот из навесного шкафа, буркнув, что на столе он ему мешает, наполнил стакан теплой водой и поставил около меня на стол. Интересно. Борис сделал это намеренно: если подать стакан из рук в руки, можно невольно коснуться другого человека.       Он боится прикосновений.       А ведь это неотъемлемая часть нашей жизни: прикосновения другого. Неотъемлемая и важная. Именно так мы дарим свое тепло; так устанавливается незримая связь с человеком. Ты никогда не забудешь того, чье тепло ощутила твоя ладонь… а после и твоя душа. И снова не мне об этом говорить. Сама я так же всегда боялась прикосновений, попросту к ним не привыкнув. Может быть, и Борис так долго был один, что теперь даже легкое касание другого человека кажется ему нелепым?       – Прости, что доставила тебе хлопоты.       – Ничего, – спокойно ответил мужчина, в голосе которого я уловила нечто новое.       Устроившись за столом напротив Бориса, я склонилась над чашкой раскаленного кофе, к которому уже успела привыкнуть за время жизни в этом доме. Собственно, говоря о доме… Интересно, а не захочет ли Борис немного… привести его в порядок, если так можно выразиться. Здесь все выглядит неухоженным и заброшенным, но Дракула, кажется, этого совсем не замечает. Оттого может, он и ходит вечно такой мрачный, неудивительно – в этих мрачных стенах тяжело удержать хорошее настроение. Меня так они и вовсе окончательно удручают.       К моему удивлению, Борис на это предложение согласился легко, пожав плечами, что все равно ближайшие дни заняться ему нечем и новых заказов от Петшы не поступало. Я даже растерялась от такого поворота событий, уже приготовившаяся либо к категоричному отказу, либо к долгим раздумьям с его стороны. Усмехнувшись, что мне все не сидится спокойно, Дракула составил посуду в раковину и вышел в коридор, бросив напоследок, что пошел искать ведра и прочее. И учитывая, как много времени ему на это потребовалось, приборкой дома он не занимался никогда.       Мне нравится убираться. Это помогает успокоиться и отвлечься, вероятно, многие женщины именно рьяной приборкой пытаются бороться со стрессом, если не тщатся его победить пирожными. Вот и сейчас мне удалось расслабиться, под нос бормоча выученные некогда стихотворения и протирая библиотечные стеллажи. День сегодня хороший и через не зашторенные окна, выхватывая блески невесомо парящей пыли, в помещение лился яркий свет, что даже не верилось во вчерашнюю бурю и грозу, обрушившую на эти края неистовый безжалостный ливень.       Протирать каждый том я не стала, лишь смахнув с неровных рядов пылью. Параллельно я пробовала найти книгу, которую очень любила перечитывать, однако она осталась в чемодане дома у Корнелии. Здесь ее обнаружить так и не удалось, а возможно, и попросту не заметила, хотя книга эта неизвестная в широких кругах, ее элементарно может не быть в библиотеке Бориса. В целом приборка прошла утомительно и скучно, я пожалела о своем решении уже через полтора часа, однако Борис напротив идея загорелся, все ворча, что давно пора выбросить подаренные некогда его родственником «шедевры» кисти. На мое же резонное предложение избавиться от них прямо сейчас, он только отмахнулся, что они не мешают и пусть пока еще повисят. Что я там говорила про странности? Готова повторить.       В конечном итоге, когда солнце уже клонилось к горизонту, мне весь этот процесс окончательно надоел, и я сунулась на кухню, решив заняться ужином. Кажется, Борис упоминал, что эта неприметная деревянная дверь около комода ведет в погреб. Отодвинув железный засов, открыла и заглянула внутрь: вниз ведут, теряясь в темноте, каменные ступени; хмыкнув, оглянулась и, заметив тонкий подсвечник в одном из настенных углублений, заменяющих полочки, взяла его. Зажечь свечу получилось не сразу – огонь упорно гас – но вот, наконец, слабый огонек затрепетал, освещая мне путь.       Погреб оказался просторным, здесь внизу оказалось ужасно холодно, однако сухо. По стенам с одной стороны были закреплены полочки с корзинами и банками, а с другой валялись объемные холщовые мешки. Атмосфера здесь угнетающая, всегда боялась спускаться в подобные места в одиночку. Интересно, а если я закричу, Борис услышит? Поежилась, надеясь, что свеча не погаснет. Сердце у меня слабое.       Собрав нужные продукты, поднялись обратно.       Мне всегда нравилось готовить и прибираться. Особенно я люблю мыть посуду; для меня это некого вида медитация, да и воду я очень люблю. Но вот стирать ненавижу. Это не для меня. Хорошо, что в доме есть водопровод, и можно спокойно пользоваться каменной раковиной. Нож застучал по доске, давая свободу резкому запаху лука. Не знаю, насколько хорошо у меня получится потушить здесь мясо; я девушка, привыкшая к современному слову техники, и готовка на кострах да таких допотопных печах для меня в новинку. Помидорный сок растекся по доске, ранку на пальце немного защипало: я порезалась в замке. Зашипела вода в чане.       Когда пришел Дракула, от смешка мне удержаться не удалось, слишком уж лицо у него было умиротворенное и довольное; видимо, оказалось полезным разбавить привычные будни в мастерской. Уже когда все было готово, и мы устроились за столом, я вспомнила о книге, которую найти так и не удалось, о чем я Борису и пожаловалась.       – А что за книга? – он склонился над тарелкой супа, увлеченно гоняя по дну кусок картошки. – Может быть, она хранится в другом месте.       – Антуанетта Бертон, «Белый вихрь».       Борис вздрогнул при этих словах, ложка со звоном упала в тарелку.       – Что-то не так? – удивленно подняла на него взгляд.       – Ничего, прости. Устал, отдохну, и все пройдет, – он кивком указал в мою сторону, переводя тему. – Ты ее никогда не снимаешь.       – Это своего рода моя визитная карточка, – Борис наклонился и взял в руку кулон в виде бардовой капельки агата, обрамленной серебром. – Он со мной уже много лет, и по нему меня всегда можно узнать. Мне было не больше восьми, когда я нашла его в деревне, где жил мой дедушка. Агат мне всегда особенно нравился. Хороший и сильный камень, что успокаивал меня, когда я грустила.       – Агат – излюбленный камень многих магов. Пожалуй, наравне с хрусталем и флюоритом. Почему такая длинная цепочка? – сцепленные звенья проскользнули между его изящных длинных пальцев. – Тебе так нравится или так было изначально?       – Да, он уже был на этой цепочке, но мне так удобно. Обычно я убираю ее под платье, чтобы скрыть от чужих глаз. Он для меня, в какой-то степени, защита.       – Теперь тебе не от чего будет защищаться, – не ожидая от него подобных слов, сконфуженно замолчала, а Борис снова перевел тему, заметив, что теперь ему в доме нравится больше, хотя грязи тут еще и полно. После он подивился, как мог все время этого не замечать. Мне хотелось ответить ему, но я сдержалась, молча и неопределенно пожав плечами. Дракула поднялся и отошел к столешнице, ставя чайник на плиту и терпеливо дожидаясь, пока вода в нем закипит.       – Борис… – наконец промолвила я.       – М? – он налил кипяток в две кружки, куда заранее бросил по горстке заварки, и, поставив их на стол, опустился напротив, скрестив руки на груди.       – Почему ты так вздрогнул?       – Ты о чем? – он, как ни в чем не бывало, удивленно вскинул брови.       – Когда я сказала про книгу. Ты вздрогнул и выронил ложку. Почему?       Мужчина прищурился и поднялся с места, рукой поманив меня за собой. В любопытстве вышла из кухни, поднявшись за Борисом на второй этаж; тот прошел в комнату, где мне побывать еще не довелось: обычно она заперта на ключ. Распахнув двери, вошел внутрь. Кабинет. Вероятно, раньше он принадлежал отцу Бориса.       Вполовину меньше его спальни; окно занимает почти всю стену, правда, его практически полностью скрывают темно-зеленые портьеры; направо от меня вдоль стены возвышается шкаф, понизу которого идут закрытые отделения, а выше за стеклом рядком выстроены книги. У противоположной стены длинный диван глубокого коричневого цвета; ближе к окну стол, как и все прочее, покрытый слоем пыли, поблескивающей в пробивающихся сквозь грязное окно солнечных лучах; на полу расстелен ковер в тон портьерам, с причудливым орнаментом по краю.       Борис присел на корточки перед одой из створок шкафа и, открыв ее, выбросил на пол кипу помятой бумаги; следом полетела желтая папка, пустая прозрачная баночка и еще какой-то мелкий хлам. Из самой глубины, он, наконец, вытащил потрепанную книгу в мягком переплете. Я удивленно моргнула, когда он протянул ее мне: та самая, которую я так хотела найти, старое, самое первое и редкое ныне издание.       Взяв книгу, опустилась на пол рядом с Борисом, украдкой разглядывая мужчину: весь его облик напряжен, точно он всегда готовится к удару; брови, как всегда, нахмурены, а взгляд светлых глаз часто меняется от по-своему задорного до полностью ко всему безразличного, ушедшего глубоко в себя. Дышит Борис всегда глубоко и даже как-то нервно. Нахмурилась. Какое странное желание… Мой долгий взгляд насторожил его, и он, чуть склонив голову набок, подозрительно покосился на меня:       – Что такое?       Немного поборовшись с внутренним порывом, отдалась на волю этому мягкому потоку и, упершись рукой в ногу Бориса, приподнялась, едва касаясь его несколько прохладных и сухих губ. Он вздрогнул, мне хотелось снова ощутить тепло его рук, хотелось, чтобы он обнял меня, но мужчина не шевелился. Сконфуженная его бездействием, отстранилась, взволнованно стряхивая невидимые пылинки с платья.       – Так что там с книгой? – упавшим голосом вновь осведомилась я.       – Книгой? – просипел Борис, непонимающе смотря на меня, точно пытаясь собраться с мыслями, взгляд его был отстраненным, стеклянным. – Какой книгой?       – Этой, – потрясла небольшим томиком перед его лицом. – Антуанетты Бертон.       – А, – буркнул мужчина и, откинувшись спиной на шкаф, прикрыл глаза, более ничего не сказав. В молчании время тянулось особенно медленно, но мне не хотелось прерывать размышления Бориса, его внутреннюю борьбу. Как не хотелось думать и о своем необдуманном и непонятном мне самой поступке. Свет едва проникает в кабинет, и мои глаза уже устали; сумрак напрягает, настроение всегда падет, когда в помещениях темно. Дома я всегда старалась, чтобы в комнатах было как можно больше света. Не понимаю я этой тяги Бориса окружить себя мраком.       – Почему тебе так нравится закрывать окна?       По обыкновению молча Борис поднялся и, подождав, пока я последую за ним, направился в парадную залу. Я уже поняла, что ему проще показать, нежели углубляться в объяснения. Перед лестницей он заставил меня снять обувь, и я ступила голыми ногами на мягкий ковер, ощущая щекочущие тонкие ворсинки, проникающие между пальцев. Мы спустились вниз, и Борис, положив мне руки на плечи, вынудил опуститься на пол, сев рядом.       – Ничего не говори, – потребовал он. – Просто, попробуй увидеть.       Я нахмурилась, но попробовала сделать, что велел Дракула. Солнечный свет проскальзывает сквозь плотные шторы, рассыпаясь золотой пылью; вокруг мягкая обволакивающая тишина, только в отдалении слышны тонкие звуки городка, шум ветра и листвы. Но это там, за стенами дома, сейчас точно перенесшегося в другой мир, царство спокойствия и прохлады.       Кажется, ты один во вселенной.       Обычно я пыталась бороться с темнотой: включала свет, телевизор, музыку, только бы не оставаться с ней один на один. А сейчас меня охватило такое странное умиротворение, и на душе стало так легко, точно спали громоздкие оковы, сдавливающие долгие годы. Исчезли скованность и страх, я почувствовала себя дома, здесь, сейчас; мои мысли собрались воедино, не рассеиваясь на прошлое и будущее, а мир обволокла тишина. Глубоко вдохнула. Над ухом раздался шепот Бориса:        – Почему тебе так нравится эта книга?       – Она… – попыталась подобрать слова. – Сложно сказать, для меня эта книга идеальная. В ней все гармонично и просто, много подбадривающих и утешающих фраз и мыслей, которые так легки, что удивляешься, почему не замечал этого раньше. Нам открывается целый мир, жизнь моряка, да и финал такой замечательный, правда?       – Не знаю. Мне не удалось узнать, чем она закончилась, – он развернул меня к себе лицом и нахмурился, скрестив руки на груди и неотрывно глядя в глаза ледяными кристаллами своих бирюзовых внимательных глаз. – Так чем?       – Прочитай, – фыркнула. – Я тебе ничего говорить не буду.       – Не хочу, – Борис взял из моих рук книгу, взглядом явно желая ее прожечь, подобно самому злостному своему врагу. – Ты, и вправду, изучала историю Валахии?       – Просто что-то читала. Не люблю вникать в историю… Все написанное там зачастую – ложь. Тексты составляют летописцы, которым платят те, кому хочется предстать в ярком свете перед потомками, и есть для этого возможность. Думаю, твой предок великий человек. И, конечно же, он не был вампиром, а, напротив, даже боролся с подобными тварями и мечтал очистить землю от всякой нечисти. Сильный воин, пускай и жестокий, но справедливый мудрый правитель. Влада заманили в монастырь и предательски убили. Убили те, кому он доверял. Подлые негодяи, готовые предать кого угодно, лишь бы им заплатили за это. Народ любил Влада, просто боготворил. А теперь из него сделали посмешище, мерзкое кровососущее создание, героя дурацких фильмов и книг… Как глупо...       – Ты веришь в это?       – А так важно? – пожала плечами, удивляясь столь длинному своему монологу на эту тему. – Все равно никогда не узнать, что там было в действительности, ведь каждый рассказчик передает историю, через свои взгляды. Это как-то сказалось на тебе?       – Это? – прищурился Борис.       – История, поступки и жизнь твоего предка.       В глазах Бориса вспыхнула ярость, лицо переменилось; бескровные губы сжаты в тонкую линию, а глаза сверкнули металлическим блеском. Сейчас в сумраке помещения Дракула выглядит пугающе. Интересно, о чем он думает? Мои слова задели его, я это вижу, но решает он сейчас рассказать мне или же сдерживает желание ударить меня? Спустя еще немного времени, Борис произнес:       – Я читал эту книгу вечером, перед камином в главном зале. Мама пила чай, а отец привычно раскуривал любимую трубку, пока управляющий нашего дома не влетел испуганный в зал. Он сообщил, что идут охотники. Мы сразу покинули дом, отец надеялся, что пересечем мост над обрывом с рекой, но он уже был разрушен. Они быстро догнали нас. Отца убили первым, он пытался нас защитить, объясняя, что их выводы неверны. Мама столкнула меня в реку, а ее убили следующей.             – Почему это сделали? – конечно, ответ мне уже известен, но хочется, чтобы предположения оказались неправдой, ведь они так нелепы и совершенно абсурдны.       – Нас считали вампирами, – мрачно подтвердил мою молчаливую догадку мужчина. – Из-за суеверий. Не думал, что в наше время еще могут существовать подобные фанатики. Мне казалось, что не имеет значения, к какому роду ты принадлежишь. Отец был хорошим человеком, всегда стремился помогать людям, не оставляя без внимания даже просьбы слуг.       – Сколько тебе было лет? – мертво спросила я.       – Восемь, – протяжно выдохнула, невольно прижав ладонь ко рту, и вздрогнула, пораженная его ответом. Никак не хотелось принимать услышанное, сознание упорно отрицало возможность, что это правда. Комната поплыла перед глазами, и стало душно.       – Нет ничего страшнее безумцев, считающих, что творят добро.       – Как это странно, правда? – я вижу, что Борис прикладывает невероятные усилия, чтобы сдерживать внутренний гнев, глаза его лихорадочно поблескивают. Стоило бы выпустить копимую годами злость, но мне страшно стать объектом его срыва и ярости. – Мы почти всегда судим о человеке по его окружению, предкам или родственникам. Можно быть идеальным, но если кто-то в твоем роду за сотни лет до твоего рождения сделал нечто предосудительное, тебя до конца жизни будут загонять, точно последнюю тварь.       – Тень истории часто простирает свои длинные пальцы на века вперед, а люди следуют идеям, не думая о здравом смысле. Кто это сделал?       – Браумро.       – Какое странное имя, – только и хватило сил прошептать это глупое замечание.       – Он был главой тех охотников. Много лет Браумро провел в поисках меня, надеясь искупить свою вину. Мне было двадцать два, когда ему это, наконец, удалось. Я сам убил его, – ледяной взгляд Бориса резанул меня, казалось, желая проникнуть в саму суть. Он что, ждет моего испуга? Или презрения? Боги, что творится в его душе… – Несколько лет я путешествовал, после вернувшись сюда. Охотников более не существует, по крайней мере, не так массово, как в те годы, но жители окрестных деревень и городков знают, что этот особняк принадлежит потомку Дракулы. И, разумеется, такое соседство их не радует.       – Твои родители…       – В их смерти виновен я, – безапелляционно заявил Борис, не сводя с меня поблескивающих недобрым огнем светлых глаз. Я не поняла смысла произнесенной им фразы, обескураженно вскинув на него потрясенный взгляд. Меня, словно окатили ледяной водой. – Я родился шаманом, именно эту «магию дьявола» и увидел Браумро, посчитав меня вампиром. По моей вине все и случилось. Я разжег это пламя.       – Борис… – слова застряли в горле. Как многое хочется ему сказать, но только противный ком, давящий на легкие, мешает вымолвить хоть что-то. Так не к месту подумалось, а как бы я отреагировала на это заявление, услышь его в качестве слуха от третьего лица? Какое отношение вызвал бы у меня несколько истеричный и напыщенный, совершенно непредсказуемый потомок Дракулы, о котором ходит множество нелицеприятных слухов по его родному краю?       Боги, если бы я не узнала Бориса в непосредственной близости жизни с ним, то, скорее всего, эти сплетни невозвратно повлияли бы на мое отношение к этому человеку, навсегда лишая возможности увидеть и почувствовать его настоящего. Безусловно, все произошедшее оставило след на его душевном состоянии, сделав мрачным, непредсказуемым и несколько грубым, но все же он по-прежнему, если вдуматься, человек неплохой и в некотором роде даже добрый.       – Ну, а ты? – вздрогнула, когда Борис обратился ко мне; его напряженный облик болью отдался в сердце. – Разве тебе не претит общество подобного мне отродья?       – Я не румынка, – сдавленно просипела в ответ. – Местные легенды для меня пусты.       Тихо выдохнула, завороженно смотря, как мужчина, прищурившись, погладил пальцами подбородок, хищный блеск загорелся в его посветлевших глазах. Запрокинув голову, он улыбнулся краешком губ, смотря на меня сверху вниз.       – Интересно, – вкрадчиво прошептал Борис. – Очень интересно.       – Зачем ты оставил здесь эти гобелены? – я обвела взглядом множество полотен, украшенных живописными сценами охоты и загона животных, чье безвыходное положение ясно было отражено художником. Спасения нет. Борис поднял взгляд на полотно за моей спиной и, обнажив клыки, провел по ним языком, зловеще прошептав:       – Чтобы никогда не забыть, кем я родился…       Я хотела ответить, возразить, что его вины в случившемся нет, как нет и смысла терзать себя, однако не успела вымолвить и слова, когда на дорожке, ведущей к дому, послышались шелест гравия под чьими-то ногами и почти тут же створки входной двери с грохотом распахнулись, позволяя ворваться в залу прохладному вечернему ветру. Разглядев появившийся в дверях невысокий силуэт, я пораженно обмерла.