Ё-моё...

Одесса поприветствовала блудного прапорщика чистым небом, пронизывающим северо-восточным ветром и ярким солнцем. Выйдя из вагона с дорожной сумкой на плече, Олег Николаевич сразу разглядел в толпе встречающих собрата по оружию. Он не смог не отметить про себя, что Хоменко немного осунулся, да и седины заметно прибавилось. Но в остальном отставной прапорщик украинских вооруженных сил остался таким же, каким был 3 года назад. При одной мысли о своём последнем приезде, Шматко машинально стиснул зубы, но, в конце концов, неистребимая привычка в любой ситуации делать вид, что всё зашибись, взяла верх. Поэтому секунду спустя, мужчина звучно гаркнул, нацепил лучезарную улыбку и, раскинув руки в жесте «иди, обниму!», пошёл на сближение. Закончив попытки удушения друг-друга в объятиях и поймав такси, вояки добрались до родной Мясоедовской. Ближе к вечеру, приняв душ и немного придя в себя с дороги, Олег Николаевич вольготно расположился за столом на кухне знакомой с детства коммуналки в компании детей, дяди, радостно суетящейся Анжелы, а так же, разумеется, вездесущей тёти Розы, и слушал последние новости. — А что, Вовчика дома не наблюдается? Неужто снова с собутыльниками зависает?       Дядя Женя поперхнулся чёрным хлебом с салом. — Да ну тебя, Олежа, с твоими шутками! Пожалей тётю Розу! — Розалия Львовна выпустила младшего Шматко из тисков объятий и трижды плюнула через левое плечо. — Ты чего, племяш?.. — Вова же уже лет пять как в завязке, — перебила соседа тётя Роза с гордостью в голосе. — Ну, начинается… — А чего это — сразу «начинается», Женечка? Думаешь, только Анжеле можно тобой и твоей карьерой хвастаться? А бедную тётю Розу никто и слушать не будет?.. — Ну что ты, Роза, эт самое, честное слово…       Неизвестно, к чему привела бы начинающаяся дискуссия, если бы не… — Здравствуйте, дядя Олег… — прапорщик обернулся и увидел темноволосого долговязого юношу, нерешительно мнущегося в дверях кухни. Ещё час спустя, кухня начала по-тихоньку пустеть. Тётя Роза, вдоволь наевшись и насплетничавшись, отправилась предаваться ещё одной своей страсти — с минуты на минуту должен был начаться вечерний сериал. Петровичу предстоял ранний подъём, и Анжела Олеговна насилу убедила мужа в том, что пора дать организму отдых. — Ну что, Петруха, давай по последней и тоже расходимся? — убедившись, что Жорик и Ксюша улеглись спать, Шматко решил вернуться ещё ненадолго. Парень, первое время настороженно наблюдавший за гостем, к своей радости убедился в том, что тот остался таким же, как и был, и всё-таки решил пойти ва-банк. Наплевать, что будет потом. — Дядь Олег, это… Можно спросить? — Чего, Петрух? — А вам никогда не хотелось вернуть всё, как раньше? Вам что, с нами так плохо было? — Таааак, ё-моё… — вздохнул мужчина. — А всё-таки… — Да не могу я, Петь. Даже если хотел бы, — тихо процедил сквозь зубы Шматко. — У твоей мамки сейчас тыл понадёжнее меня будет. Куда уж мне… — Пап… — мальчишка осёкся, — в смысле, дядя Олег… да нет у мамы никого. И тогда не было. Прапорщик изменился в лице. — Чё… Чё ты городишь? — Это вы с матерью огородов нагородили. И мучаетесь оба теперь. — Ты, эт самое, о чём сейчас? А, Петька?! Я же сам видел хрена этого на его джипе. Твоя мать выбор сделала. И оно, наверное, действительно к лучшему. Для всех вас. Ну, а я проживу. Есть для кого. Только я об этом забыл почему-то. — Да как же ты, блин, не въезжаешь-то?! И для кого к лучшему? — Петя окончательно отбросил напускную субординацию. — Ну вбила она себе в голову, что тебе там без нас лучше будет. Попросила дядю Гришу — одноклассника своего — разыграть этот спектакль. Когда ты… то есть вы уехали, он ещё поездил к нам. Тётя Роза как-то кому-то по телефону рассказывала, что слышала, будто он, уходя, крикнул что-то типа «Ну и убивайся дальше по своему прапору». А потом мама перебралась ночевать во вторую комнату, чтобы мы с Сашкой не слышали, как она ночами плакала. Вот только угадай, что за фотка до сих пор у неё на мобильнике стоит… — Вижу, у вас тут вечер фантастических историй. Тебе спать не пора? Или снова собираешься в училище как зомби идти?       Ироничный голос, нарушивший тишину, воцарившуюся в кухне, пусть даже и с этими невыносимо холодными нотками, он узнал бы и с самого забористого бодуна. — Ага. Спокойной ночи, дядь Олег.       Ошеломлённый всем услышанным от бывшего пасынка, прапорщик даже не заметил, как тот, подмигнув ему, сорвался с места и, чмокнув мать, исчез в дверях.