Everytime our eyes meet I can always feel your heart beat. © (Morandi — Everytime)
Я барабанила пальцами по подоконнику, пытаясь не смотреть на Костю. Подольский чисто случайно (а может, и нарочно) уронил на пол те самые диски, которые минуту назад были у него в руках. Резкий звук заставил меня сделать то, чего мне сейчас больше всего не хотелось. Наши взгляды встретились. Костя смущенно улыбнулся и поднял диски с пола. А я пыталась усмирить сердце, колом бухающее в горле. Приставила пальцы ко лбу, чтобы хоть как-то остановить внезапно возникшее головокружение… — Может быть, потанцуем? — внезапно предложил Подольский. — Как вчера, на балу. В ответ я лишь кивнула. От тела Кости шёл ощутимый гул, как в метро перед прибытием поезда, и жар — мне отчего-то казалось, что я могу обжечь ладони, если сейчас дотронусь до Подольского. Костя, смущённо улыбаясь, осторожно взял меня за руку и сплёл свои горячие пальцы с моими ледяными. Блестящие глаза цвета пасмурного неба осени ласково смотрели на меня. — У тебя такие красивые волосы... — чуть слышно произнёс Подольский. — Их можно накрутить на палец… Интересно, а сколько получится оборотов? Давай попробуем… Двенадцать с половиной, почти тринадцать... — он слегка улыбнулся. — Как у мудрёного замка: дополнительные пол-оборота — для блокировки. «…Мне кажется, я сто лет люблю его. Мне кажется, что я никого никогда не любила прежде его. Да и не любила никого так, как его…» — А я, пожалуй, у тебя останусь. Просто иначе я засну или в такси, или на лавочке возле подъезда. Но никак не дома. Надеюсь, ты не против? Тут моё сердце споткнулось, запуталось в ногах и упало носом вниз. Потом поднялось, отряхнулось, вздохнуло поглубже и произнесло: «Не против». Странным было то, что я стояла молча, а за меня решение принимало только моё сердце. Тут мозг спросил без доли сарказма: — Ты этого действительно хочешь? — Да. — уже вслух сказала я. — Что да? — спросил Подольский. — Я могу остаться? — Да, можешь. — ответила я и направилась в гостиную: — Я тебе на диване постелю. За все долгие годы дружбы мы впервые ночевали на одной жилплощади. Я спала в своей комнате на кровати, Подольский — через стенку, на диване в гостиной. Я прислушалась: Костя дышал глубоко и размеренно. Мне доставляло физическое наслаждение слушать его дыхание. К своему удивлению, я успокоилась и расслабилась, а напряжение последних дней отпустило меня. Я не знаю, кто из нас заснул первый, но мерное дыхание Польского словно согревало меня, и впервые за несколько дней я довольно легко перешла из мира реальности в мир сновидений. Разбудил меня громкий грохот на кухне. — А тут чайку решил попить... — виноватым тоном произнёс Костя, собирая осколки по полу. — В четыре часа ночи? — удивилась я. — Да что-то внезапно захотелось... — встретившись с моим непонимающим взглядом, он рассмеялся. — Сам в шоке. — Ну давай я тебе помогу, что ли. — я открыла шкаф, где лежал чай. — Тебе чёрный или зелёный? — Чёрный. — А то письмо действительно ничего не значит? — внезапно спросил Костя. — Я же уже отвечала... — я пыталась говорить спокойно, хотя давалось это мне с великим трудом. — Это письмо ничего не значит. — я не хотела сейчас встретиться с Костей взглядом. — Ничего не значит… — задумчиво повторил Подольский, подходя ко мне практически вплотную. — Ни-че-го… Я лихорадочно искала какие-то слова. Но они разбежались от меня по всем углам маленькой кухни. В итоге я молча стояла, но теперь уже беззастенчиво глядя на него. И вдруг, совершенно неожиданно, Подольский взял моё лицо в свои ладони, заглянул в мои глаза, а потом поцеловал в губы, долгим, нежным, восхитительным поцелуем. Я боялась, что Костя испугается и отстранится, решив, что ошибся. Но этого не произошло. Подольский раздвинул мои губы языком и сильнее приник ко мне. Поняв, наконец, что это не шутки и что он не собирается останавливаться, я крепко прижалась к нему. Так же внезапно Костя оторвался от моих губ и, глядя мне в глаза, произнёс: — А сейчас снова повтори то, что сказала минуту назад. — Я… Я… — собрав остатки самообладания, пролепетала я. — Я не могу… — Я так и думал. — Подольский улыбнулся своей самой шикарной улыбкой из всех, которую я только видела, и снова потянулся к моим губам. Когда его губы коснулись моих, мне показалось, что через меня пропустили электрический разряд. Я вздохнула исходивший от Кости свежий запах и у меня зазвенело в ушах. Я чувствовала, что с трудом стою на ногах. Сердце то замирало, то билось так сильно, что казалось, что оно вот-вот выпрыгнет из груди. Голова кружилась, мысли путались, а я млела и таяла в объятиях Подольского. Костя потянул за пояс и мой халат беспрепятственно упал на пол. Подольский, спуская бретельки ночной рубашки, нежно провёл губами по моей шее, спускаясь ниже. Взгромоздившись на стол, я обхватила его ногами. Засунув руку ему под рубашку, я легонько пробежала пальцами по его груди. Подольский рывком стянул рубашку через голову, отчего пуговицы разлетелись по всей кухне. Меня накрыло жаркой волной. Я провела ногтями по его затылку и сжала волосы. Одной рукой Костя гладил мои бедра, поднимаясь все выше, второй рукой со всей силы прижимал меня к себе. Мой сдавленный тихий стон прорвался сквозь поцелуй. Мы стали лихорадочно снимать с себя остатки одежды. В какой-то момент нам надо было остановиться, но мы этого не сделали. В моей голове не прозвенел тревожный звонок. Я слышала только наше с ним тяжёлое дыхание. Я чувствовала только его прикосновения к своей горящей коже. Мы исследовали изгибы и впадины друг друга, а наши поцелуи становились всё более ненасытными. Мы постигали друг друга. Большие часы на стене отбивали пять ударов, внезапным порывом ветра открыло настежь форточку, а я закрыла глаза, вновь уплывая, уносясь, возносясь…♦
Я проснулась с первыми лучами солнца. Пение птиц и рассеянный утренний свет были чудесными предвестниками нового дня. Костя спал, положив руку мне на живот. Тёплое дыхание Подольского щекотало мне шею. Я повернулась, спиной почувствовав его крепкое тело. Меня снова накрыло жаркой волной, дыхание участилось, и я ещё сильнее прижалась к нему. — Костя… Подольский беспокойно заворочался и, полусонный, дотронулся губами до моей щеки. И от этого лёгкого прикосновения моё сердце сразу забилось сильнее, а к щекам прилила кровь. — Доброе утро... — ласково прошептал мне он, проводя пальцем по моей раскрасневшейся щеке, убирая разметавшиеся локоны. — Доброе... — улыбнулась я, взъерошив его волосы. Я едва не задохнулась, почувствовав на шее его губы. Костя прижался ко мне всем телом и сразу напрягся, а дыхание его стало тяжелым. — Я только вчера понял, как сильно я люблю тебя... — его слова окутали меня своим теплом. Я еле сдержалась, чтобы не закричать от радости. — Я тоже тебя люблю... — я потянулась к его губам, — Сильно-сильно… Подольский подарил такой поцелуй, что у меня в голове словно взорвались огнями тысячи фейерверков. От его нежных прикосновений у меня начала кружиться голова. А каждый выдох сопровождался гулкими ударами моего сердца… «…Любовь? Что такое любовь? Любовь мешает смерти. Любовь есть жизнь. Все, все что я понимаю, я понимаю только потому, что люблю. Все есть, все существует только потому, что я люблю. Все связано одною ею. Любовь есть Бог, и умереть — значит мне, частице любви, вернуться к общему и вечному источнику…»