Не для посторонних

Особняк был построен ещё в те времена, когда семья Кристиано едва встала на ноги в сфере нелегального распространения целебры, то есть давно. Очень-очень давно по меркам времени маленькой Лоретты. Так давно, что её ещё не было на свете. Так давно, что ее отец ещё не полюбил маму. Конечно же, архитектор не предусматривал помещения, пригодного для проживания маленькой девочки, чего-нибудь уютного, с невысоким потолком и маленькими окошками, и нигде на сложном чертеже, исчерченном поверх прочих отдельной серой линией, обозначавшей тайные ходы, не значился квадратик, подписанный трогательным словом «детская». Босс Кристиано, поразмыслив некогда над колыбелью, которая ежедневно кочевала из его спальни в кабинет и обратно, в один день приказал вытащить всё до последней гранаты из помещения, которое на чертеже было помечено красным и значилось, как «оружейная», и обустроить там комнату для девочки. Но, видимо, память обитателей особняка была сильнее нововведений, иначе как объяснить, почему плюшевые зайцы под подушками вечно соседствовали с разряженными пистолетами, а волшебная палочка феи с кольцами от ручных гранат. Босс, смеясь, одобрял, Галахад возмущался, собственноручно вытряхивая из детской постели железки, те грохали о паркет, а Лоретта в такт хлопала в ладоши. Она не боялась ни грохота, ни звука выстрела, ни далекого разрыва пущенного из гранатомета снаряда, но трудно было объяснить, почему при этом так страшно боялась грозы. Высоченные окна открывали восхитительный вид на парк и столь же прекрасно позволяли обозревать, как расчерчивают высь яркие молнии, разбивая черное, в тяжелых тучах, небо. Этого нельзя было понять, сколько ни рассказывал Марко, водя её маленьким пальчиком по страницам детской энциклопедии с картинками об искровых разрядах в атмосфере. Это было сложнее, чем устройство дробовика, где точно понятно, почему грохот. Это было неясно, а потому страшно. Галахад никогда не вытаскивал её из-под кровати и не утешал. Он, огромный, лез в это маленькое пространство, законное обиталище охотящихся за пятками монстров, и занимал его собой полностью, и говорил: — Видите, мисс Лоретта, нет больше места для грозы. Ой, даже для страха не осталось. И они, посмеиваясь и тесно прижавшись, пережидали буйство стихии, не обращая внимания на смешки охранников, которым открывалось уморительное зрелище, ведь Гал вмещался под кровать только на треть. И всякий раз, не вмещаясь, но вытесняя присутствием и голосом, и улыбкой этот беспочвенный детский страх, Гал думал, что знай босс о том, как дочь будет бояться ночной грозы, он отказался бы от своей любви к помпезным залам и высоким окнам с тяжелыми бархатными шторами. Он, наверное, от всего отказался бы, чтобы иметь возможность самому прогонять её страхи. Не довелось. И Галахад, понимая и принимая ответственность за этот страх, всегда спешил в особняк, если чуял приближение грозы. Они сталкивались с Марко в дверях и улыбались каждый по-своему: Марко – понимающей тихой улыбкой, Галахад – во всё своё запоминающееся лицо, он хмыкал и подталкивал Марко широченной ладонью в спину, иди, мол, справлюсь сам. Марко отлично возился с девочкой, восполняя мимоходом и себе то, чего никогда-никогда не было, чего не могло быть в условиях муштры и сопряженной с ней боли. Но он не был защитником от грозы, а Гал — да, был! Лоретта высовывала нос, едва щелкала дорогая бронзовая ручка высокой, под стать окну, двери. Высовывала и прятала снова, уже успокаиваясь, уже зная, что скоро… вот… в три размашистых шага, она будет защищена и ничему иному не будет места, кроме доброго голоса, кроме веселых глаз и широкой этой, самой лучшей на свете улыбки. Четвертое кресло пустовало. Они не опоздали, но Полкли, Монро и Корсика прибыли раньше, Галахад этого ожидал. И ожидал взглядов, не открыто насмешливых, но и без тени уважения, и правильно, откуда ему быть, Лоретта — наследница уважаемой семьи, но ещё не проявила себя ни в чем, и его, Гала, задача, помочь ей завоевать это уважение и даже, может быть, внушить оправданный страх. И когда она, ещё совсем маленькая и незначительная в этой большой комнате, со своими огромными глазами и трогательным хвостиком села в глубокое кресло, Галахад склонился так низко, что закрыл её вовсе: от взглядов, от будущего, от мира, и тихо, но ясно сказал: — Места для страха нет.