ЕХО И ОКРЕСТНОСТИ: (иллюстрации, нарисованные словами)

      ...кажутся пестрой россыпью осенних листьев – каких-нибудь особо экзотических, узорных и ярких до ряби в глазах. Почему, собственно, вдруг зеленое, да еще и сукно, да еще и на столе, Джуффину невдомек – в конце концов, у Франка в кофейне такого отродясь не водилось. Но у Макса порой возникают самые странные ассоциации (все-таки мир Паука жутко на него влияет!) – и мальчик совершенно не дает себе труда эти ассоциации хоть как-то контролировать. Однажды ему привидится, скажем, зеркальное небо или девятихвостые лисы – и что, спрашивается, делать тогда?.. Вот и Шамхум, хоть Мир и полностью осуществленный, а признает его за своего, и ластится к рукам, как молодая кошка, и готов исполнить любое его желание, даже неосознанное, отозваться на любой вздох – как, впрочем, и все Миры Хумгата. Избалуют они мальчишку вконец, да тут уж ничего не поделаешь. Общеизвестно, что стандартная партия в крак длится не больше дюжины секунд. Но это явно не их случай. То есть секунд по-прежнему дюжина, но эта грешная дюжина идет со временем в полный разнос. Сейчас время подчиняется воле Вершителя, как хорошо отлаженный инструмент, течет медленно и неохотно, иногда словно раздумывая, не повернуть ли вообще вспять. Секунды то тянутся, как тетива из менкальих жил, то расползаются под внутренним взором, словно под действием неведомого заклятия, то стеклянными шариками ускользают сквозь пальцы – только успевай считать. И не кончаются, по-прежнему оставаясь двенадцатью. И не кончатся, думает Джуффин, машинально тасуя карты – пока Максу это нужно. А ему это нужно – чтобы решиться и убедить себя в принятом решении. И вот тогда карты лягут так, как Вершитель решит захотеть. А пока – и Кеттарийский Охотник чувствует знакомый азарт, летящий по венам – время начать игру. Двенадцать… … – Если не секрет, поведай мне, что это за безобразие? – вопрошает Джуффин, указывая на покрытие стола. – Экзотики захотелось? – Экзотики? – искренне удивляется Макс. – А, ты об этом. Ну, у меня спонтанно получилось. У меня на родине, знаешь ли, зеленым сукном игорные столы покрывают, никогда не интересовался, почему. Ну вот и… ассоциация. Здорово, да? – Глаза у него сейчас цветом что это грешное сукно, смеющиеся и нахальные. – Ну, я всегда знал о твоем нездоровом пристрастии к зеленому и об отсутствии у тебя хоть какого-то разумного чувства меры, но все же питал слабую надежду, что они между собой не пересекутся. Видимо, зря. – Зря, – коротко, одними губами улыбается Макс. – Надежда – глупое чувство, как учили меня компетентные лица. – А ты прямо-таки и поверил всему, что тебе наплели? – Уже нет, – усмехается тот. – Опыт, знаешь ли. – И правильно, – назидательным тоном вещает Джуффин. – Никому нельзя верить. Мне – в первую очередь. – Обижаешь, Чиффа, – хохочет Макс. – Когда ты сидишь за картами, я даже себе - и то не верю. …Одиннадцать… … – Кстати, почему ты до сих пор называешь тот странный мирок своей родиной? – иронично хмурится Джуффин. – Ты все еще уверен, что это именно она? – А ты уверен, что нет? – Зеленые глаза выцветают до буро-болотного, потом сереют. – Ой, хватит, Чиффа, ты и сам не знаешь толком, откуда я взялся, а значит, мне решать. Все, что я помню – было, и точка. А все, что было, в некотором смысле есть всегда – сразу и во всех направлениях. Так что мое условное прошлое тоже в некоторой степени безусловно. – Ого, как загнул, – уважительно говорит тот. – Всегда знал, что ваша дружба с Великим Магистром даром не пройдет. Он вот уже иногда какой-то шальной бывает, а ты, гляжу, умнеть начал. Прямо на глазах, аж страшно становится. – Страшно? Тебе? Ох, не смеши меня. Просто тебе досадно, что исчезает повод надо мной измываться на законных основаниях. Ну, так незаконный придумаешь, ты же тот еще великий злодей. – Что поделаешь, репутацию надо поддерживать, – весело оскаливается Кеттарийский Охотник. – И, строго говоря, повод измываться над тобой на законных основаниях у меня исчез давно – вместе с тобой. Но так уж и быть, ради такого благого дела, как издевательство над ближними, я вполне способен придумать не один, а несколько дюжин поводов – и, заметь, совершенно законных. – Никогда в тебе не сомневался, – ухмыляется Макс. – Теперь понимаю, зачем ты хочешь опять затащить меня в Ехо. Не можешь упустить такой шанс поизмываться? – Иногда твой ум становится столь проницателен, что впору впасть в священный ужас, – притворно вздыхает Джуффин. – Ты прав, где ж я еще такой объект для измывательств найду. Ну и такого партнера для карт – тоже, – и он хитро улыбается. – Впасть в священный ужас? Ты? Ого! А можно на это посмотреть? – Ох и остер ты стал на язык, воспитал на свою голову… Я, к твоему сведению, простой кеттарийский паренек, суеверный до кончиков ногтей. И перед великой мудростью всегда впадаю в священный трепет и благоговейный ужас. Ну, глубоко в душе. Очень глубоко. – Вот-вот, – кивает Макс. – Ты сам-то себе веришь? – Не всегда, – со всей серьезностью замечает Джуффин. И оба они смеются. …Девять… … – И все же любишь ты плести интриги, Чиффа. Все можно было решить и проще, без этих спектаклей с игрой. – Но-но, мальчик! Игра – это не спектакль, игра – это серьезно. И потом, так интереснее. Тебя же так просто не убедишь, если уж вожжа под хвост попала. – И кто бы говорил про хвост, лис шимарский! Нечего напраслину возводить. Я у нас парень простой и непритязательный, и договориться со мной легче легкого. – Только если это в твоих интересах. А иначе упрешься – стадо менкалов не сдвинет. Сам знаешь. – Ну, так учителя хорошие были, – поводит бровью Макс. – Сам знаешь. – Есть такое дело, – хищно усмехается Джуффин. – Но хочу заметить, что сфера моих интересов значительно уже, чем твоих. Ты все еще придаешь всему слишком большое значение. А мне по большей части все равно. – Верно, – Макс задумчиво вертит в пальцах карту. – В этом и заключается разница, а, Чиффа? Тебе все равно, кем и каким быть, какую маску примерять на этот раз. А вот мне – нет. – Это пока что, – пожимает плечами тот. – Вырастешь, сменишь дюжину-другую личин – и поумнеешь. Пока что ты еще слишком многое принимаешь близко к сердцу. – Ну… – Серые глаза смеются, медленно меняя цвет. – Оно у меня большое, и все туда как-то пока влезает. – Потом он становится неожиданно серьезным. – Я не могу иначе, Джуффин. И не хочу – что в моем случае одно и то же. – Да, – кивает тот. – В твоем случае это одно и то же. Но быть постоянно кем-то одним противоречит твоей сути, и этого не изменить. – Много ты знаешь. – Да уж кое-что. – Ну, – беззаботно пожимает плечом Макс. – Такому ветреному балбесу, как я, вообще очень важно быть привязанным. А то унесет ненароком, того и гляди, и бейся потом башкой о Мироздание… – Пожалей Мироздание, злодей, оно для твоей башки не предназначено. – Злодей, скажешь тоже! Я у нас, конечно, то еще чудовище, но не настолько же все страшно. – Настолько-настолько, поверь опытному колдуну! – ухмыляется Джуффин. – Куда страшнее. Даже я иногда боюсь. – Ну, тогда ты здорово притворяешься, – замечает Макс. – Да уж положение обязывает. …Восемь… … – И все же не обманывай себя, сэр Вершитель. Привязанности тебе несвойственны. Тебе по большому счету все равно, кем и чем быть – лишь бы быть. Ты легко увлекаешься и так же легко забываешь, как только предмет твоего увлечения покидает пространство твоего личного бытия. И в этом, замечу, одна из твоих сильных черт. – Какой я у нас могущественный, упасть не встать, – резко и почти зло усмехается Макс. Глаза его сейчас ярко-синие, колючие. – Сплошные сильные стороны, куда ни кинь. А среди них – маленький и ни фига не понимающий я. – Он молчит, теребя ногтем край игральной карты. – Все так, Чиффа. Я легко увлекаюсь и легко забываю, со мной легко договориться, со мной вообще легко… Впрочем, так ведь и было задумано, верно?.. Макс поднимает бровь, и ее холодновато-лаконичный излом, такой знакомый – и такой несвойственный нынешнему обладателю – заставляет Джуффина припомнить столь же знакомую и необычную усмешку, появляющуюся время от времени на лице Великого Магистра Семилистника – коротко-острую, бесшабашную, яркую, как искра. Интересно, эти двое сами-то понимают, что уже начинают отражаться друг в друге, как в зеркале? Спелись, хулиганы, до такой степени, что скоро перестанут различать, где чья черта и привычка… – Разумеется, – вслух говорит Джуффин. – Именно так, а как же еще. Конечно, чтобы было с кем сыграть в крак, тут ты меня раскусил. – Да уж, – смеется Макс. – Положение обязывает. …Семь… … – И, между прочим, напрасно ты так прицепился к этому «задумано». Ты всегда сам решал, кем и чем хочешь быть, Макс. И, замечу, никто и никогда не мог ничего тебе приказать. Ты-то уж умеешь настоять на своем. – Может, и так, – задумчиво произносит тот. – Я же у нас живучий и практичный, верно? Мне всегда нужна победа, и желательно моя. И желательно без драматических жертв. Ненавижу пафос. – Да уж знаю, – протягивает его собеседник, изучая карты. – Но чтобы обходиться без этого, повторю: нужно прежде научиться не принимать все так близко к сердцу. А то пока что по части пафоса и жертв ты у нас первый специалист. – Не без того, – Макс говорит легко, даже, кажется, чуть улыбается – а зрачки его наполняются холодной темнотой, отбрасывая тень на мальчишески-беззаботное лицо. – Но ведь есть вещи, которые стоят жертв, Чиффа, разве нет? Он поднимает глаза – непроницаемо-лиловые – и воздух звенит от непроизнесенных – непроизносимых – воспоминаний, все еще болезненных для обоих. …Шесть… – Да, – медленно и тяжело говорит Джуффин. – Есть. Но пока что у тебя еще слишком много таких вещей. Не всегда нужных вещей, Макс. Ты слишком ко многому привязан. Твои привязанности – твой груз и твоя слабость. Они делают тебя уязвимым. – Может быть, – невозмутимо соглашается тот. – А может, и наоборот. Возможно, именно они делают меня… ну, скажем так, всемогущим. Потому что можно свернуть любые горы, если есть для чего. И для кого. Глаза его стремительно меняют цвет на серо-синие, цвета штормового моря – очень знакомые глаза – а потом перетекают в ярко-золотые, с одной лишь тонкой серой каймой. Не менее знакомые. – Может, я и легко забываю, Джуффин, – говорит он. – Но не всех. – Да, – кивает тот. – Не всех. Не тех, частью чьей жизни ты себя сделал. – И не тех, кто стал частью моей жизни, – очень серьезно говорит Макс. – Частью всех моих жизней, сколько их у меня ни есть. Это то, что делает меня настоящим. Те, кому я нужен. …Пять… … – Быть нужным, – как бы между прочим замечает Джуффин, разглядывая карту. – Это твой стержень, верно? Ты ведь всегда хочешь, чтобы тебя любили, Макс? – Острый внимательный взгляд из-под ресниц. – Знаешь, – вздыхает тот. – Я, конечно, чудовище, эгоист и злодей… Но я точно уверен, что, прежде чем хотеть, чтобы тебя любили, нужно любить самому. Неоспоримый закон мироздания. – У мироздания нет неоспоримых законов, – усмехается его собеседник. – Хочу заметить, в этом оно намного мудрее нас. Есть лишь те законы, что мы сами себе выдумываем. – Ну так будем считать, что я сам себе его выдумал, – пожимает плечами Макс. – Я не умею не любить, Чиффа. И, что важнее, не хочу. Если не любить – зачем жить тогда? Скучно, муторно и противно, я так считаю. – И все-таки я прав. Ты слишком сильно держишься за свои привязанности. …Четыре… … – А знаешь, да. Держусь. Еще как держусь. Но знаешь, Чиффа, у меня есть уважительная причина. Можно сказать, архиуважительная. – Прямо даже так? – Прямо даже. Видишь ли… – Макс задумчиво подпирает щеку ладонью, рассеянно разглядывая свои карты. – Вы все кое-чего не понимаете. – Хорошо, – покладисто говорит Джуффин. – Соглашаюсь и признаю. Не понимаем. А теперь все-таки будь добр, просвети меня, кто это «мы все» и что такое это «кое-чего». Для полноты картины, так сказать. – Вы все – это вы все. Махи, и Маба, и леди Сотофа, и даже ты. – Вот мне особенно нравится сейчас это «даже»… – …и даже ты. Вы все – люди. – Тонко подмечено. А ты, значит, нет? – Я?.. Джуффин вскидывает голову – и на миг ему кажется, что он смотрит в зеркало. Взгляд его собеседника режет чистейшим шимарским серебром, заставляя пространство жалобно звенеть от напряжения. Невидимые нити прошивают уютную теплоту воздушной сталью, отсекая мир вокруг, заплетая прозрачный кокон, в который заперты они двое. …Три… – Вы – люди, – тихо говорит Макс, и чудовищная сила Вершителя неосознанно сминает лепестки реальности – этой и нескольких сопредельных. – Может, сейчас вы уже почти и не они, но вы ими были. Когда-то. – Когда-то – да, – кивает Кеттарийский Охотник, в лице которого сейчас не осталось почти ничего от Почтеннейшего Начальника Тайного Сыска. Только чистое хищное любопытство существа, которое когда-то было человеком. – Вы родились людьми, – продолжает Макс. – Это уже потом вы стали чем-то другим, и это, конечно, здорово, но… Сначала вы были людьми, и вы это помните. А я… Джуффин выпрямляется, едва не выпуская карты из рук. Потом улыбается – остро, одобрительно – начиная понимать. – …Я сначала родился кем-то другим… нет, не так. Я сначала был кем-то другим – а потом стал человеком. И это так здорово, Чиффа! – Серебро радужки сияет, почти ослепляя. – Это такая офигенная штука – быть, дышать, пугаться и восхищаться, удивляться, смеяться, жить! Это так здорово, что только тот, кто сначала не был, это поймет. Потому что к этому невозможно привыкнуть… – Невозможно? Тебе?.. …Два… – …ладно, ты прав. Не невозможно. Но я не хочу. Их взгляды встречаются – и тонкий металлический лязг почти слышен наяву. – Я не хочу забывать, что такое – быть сэром Максом из Ехо. Что такое – радоваться, бояться за друзей, скучать, искать и находить. Что такое – узнавать новое, учиться чему-то и что-то терять. Что такое быть не-всемогущим. Быть привязанным к кому-то. Вот уж это я точно не желаю забывать, Чиффа. Потому что быть привязанным для меня значит – быть. И пофиг мне на всемогущество. – Вот даже так? – замечает Джуффин, осторожно кладя карту на зеленую ткань. В руке у него остается одна – последняя. – Прямо так-таки и пофиг? Не слишком ли радикально, а? – А что ты хотел? – Макс внимательно изучает оставшиеся на руках карты. – Вот такой я у нас радикальный. Уж каким придумали… – Ну давай, давай, вали с больной головы на здоровую! – притворно возмущается Джуффин. – И вообще, можешь говорить, что это ты меня придумал. По сути, это одно и то же. Я не обижусь. – Да уж ладно, – машет рукой тот. – Ты тоже можешь так говорить. Я не обижусь. Тем более… Он поднимает глаза, и на мгновение Джуффин забывает дышать. Серебро взрывается мгновенным каскадом миллиардов радуг – и это почти ослепительно невыносимо. Из-под частой сетки ресниц на бесшабашно-юном лице на него сейчас смотрит сила, от которой кружит голову, и по венам бежит холодный нездешний огонь. Тысячецветная хохочущая бездна – не древняя даже, а игнорирующая время как пустую формальность. Бездна, играющая именами, мирами и тайнами, словно горстью монет. Сияющая бездна, с упоением играющая в человека. …Один… – Тем более, что ты придумал сэра Макса, – говорит ему бездна молодым, беззаботным голосом. – Не меня. Движение ресниц – и глаза вновь становятся зелеными, веселыми и яркими – обычными человеческими. Ну, обычными для Макса – хотя у него те еще представления об обычности, конечно… – Впрочем, у тебя прекрасно вышло, Чиффа, – усмехается он. – Даже я не смог бы лучше. Так что я не в обиде. Кстати… …Ноль. – …Кстати, ты выиграл. – Макс выкладывает на зеленое сукно пестрые бумажные квадратики. На лице его сияет торжествующая улыбка победителя.