ЕХО И ОКРЕСТНОСТИ: (иллюстрации, нарисованные словами)

      …похожи на стаю стеклянных бабочек, прозрачных и легких. Мерцая и переливаясь, они перепархивают с одного места на другое, словно кто-то щедро рассыпал по глади ночной реки горсть диковинных искристых огней. Фейерверки – кажется, так называл их Макс…       …а в Тихом Городе фейерверков нет. И луны тоже.       Только фонари.       Совсем не такие, как здесь, в Ехо. Туманно-размытые, будто плюшевые.       Будто даже свет там пришептывает еле слышно вместо того, чтобы петь и смеяться – звонко… – …И где же тебя, позволь спросить, столько времени носило, неугомонный ты лис?       …звонко, как горный ручей, как чистое, кованое серебро. Маленькие ладони знакомо ложатся на глаза, закрывая город и реку, насмешливый голос щекочет ухо, дышит теплом. Ну, конечно. – А то ты сама не знаешь, Сотофа. – Он оборачивается, аккуратно снимая не-чужие руки со своего лица. – Уж кто-кто, а ты у нас знаешь все и про всех, не притворяйся. Она пожимает плечами: мол, и хотела бы притвориться, а смысл?.. я всемогущая, верно, самой даже скучно, да что поделать? – и улыбается. Волосы у нее ненастояще-белые, чуть светящиеся в темноте, ненастоящие морщинки на ненастояще-старом лице – а улыбка настоящая. Теплая. – Я скучала, Джуффин, старый ты пройдоха. – Она поднимается на цыпочки во весь свой небольшой рост, тянется и обнимает – крепко-крепко. – Я очень по тебе скучала. Седые прядки у ее висков пахнут весенними листьями.       …У девочки Сотофы глаза озорные и бедовые, веселые и звонкие, как диковинные зеленые леденцы.       Девочка Сотофа вечно тормошит его и теребит, задевает и дразнит, смешит и прогоняет мрачные мысли. А еще – подначивает на всякие невероятные шалости.       А еще – вытаскивает из вызванных этими шалостями неприятностей, такая смешная, сердитая и серьёзная - никаких сил уже нет с этими бестолковыми мальчишками, вечно влипающими в свои дурацкие глупости вроде жестоких битв и великих сражений, заколдованных городов, гибнущих миров и жадной старухи смерти – вот уж из глупостей глупость, глупее и придумать нельзя, право слово, просто зла на них на всех не хватает!       Ладошки у нее твердые, как нагретое солнцем дерево, тонкие горячие пальцы держат крепко, не позволяют упасть. …– Ты ведь знала, верно? – негромко говорит он ей в волосы. – Знала, что выберусь? Короткий смешок. Мог бы и не спрашивать… – И... как выберусь - знала тоже? Она отстраняется и поднимает бровь в ответ, лукаво и грустно: дескать, если я скажу, что нет, ты поверишь? Нет, разумеется, не поверит. – Ты все-таки совершенно жуткое существо, Сотофа, – вздыхает он. – Прямо даже завидно. – Твоя правда, - по-девчачьи звонко смеётся та в ответ. – Совершенно жуткая, дальше некуда. Но мы с тобой друг друга стоим, старый лис, ты сам это знаешь. Она откидывает голову, пристально смотря ему в лицо. – Ты сам это знаешь, Джуффин, – повторяет она. – Ведь мы с тобой совсем не добрые волшебники. Глаза ее на улыбчивом старушечьем лице безжалостно молоды и ярки.       У девушки Сотофы глаза золотые и зеленые, лукавые и нежные, переливчатые, как вода в ручье – блики солнца перемешаны с обморочной темнотой, и не поймешь, что крепче привязывает сердце. Глаза ее искрятся магией, как родники, отталкивают и манят – и ресницы играют в салки с тенями, танцующими на лице.       На щеках ее мягкие ямочки, а улыбка режет, как нож. – …Умеешь ты утешить, леди. Отлично умеешь, ничего не скажешь. – Утешить? – искренне удивляется она. – Я? Тебя? Тебе серьезно это нужно? Тогда ты не по адресу, Джуф. Для тебя я не держу утешений. Кому-нибудь – пожалуйста, сколько угодно. Но уж точно не тебе. – Вот как, значит, – прихотливо изгибается темно-серебряная бровь. – Добрая ты, Сотофа, прямо ужас берет. – Сама удивляюсь. – Лукавая улыбка не касается глаз. – Однажды я, наверное, стану такой доброй, что сама себе ужаснусь. На целую минуту. Или, может, даже на две. Поднимается на цыпочки, кладет руку ему на плечо. По-старушечьи хрупкая с виду, она тяжела и горяча, как осколок солнца. – Утешение – для сокрушенных, – говорит она. – Жалость – для проигравших. Не для тебя, лис. Ты – не проигрываешь никогда. – Никогда. – Тяжелая, мрачная усмешка на миг превращает лицо Почтеннейшего Начальника в хищную маску Кеттарийского Охотника. – И что же нам, бедным победителям, теперь остается? – Правда, – пожимает плечами она. – Для тебя, Джуффин – только правда. – Ну так скажи мне эту правду, Сотофа. – Взгляд сэра Халли жжет белым серебром. – Скажи мне ее. Лунный свет течет по лицу седой волшебницы, как прозрачная зеленая вода – и, как сквозь воду, сквозь милые старушечьи черты проступает ее истинная сущность – древне-юная, ласково-жестокая, прекрасная, как жизнь и смерть. – Вот твоя правда, – говорит она. – Ты все сделал правильно.       У женщины Сотофы глаза глубоки, темны и прозрачны, как небо полнолуния – зеленый свет, разлитый поверх опрокинутой бездны. Глаза ее смотрят сквозь и вглубь – в тишину собственной ночи, читая там тайны, написанные на языке молчаний и улыбок. –…Ты все сделал правильно, – говорит она. – Любовь и горе - лучшие цепи во всех Мирах, лучших еще не придумано, куются быстро, держат надежно, врастают в сердце, и чем больше рвешься, тем прочнее они. И чем туже сжимают, тем крепче держишься за них, не желая свободы. –… Ты все сделал правильно, – говорит она. – Любовь и горе держат наш Мир, и будут держать дольше всех на свете заклятий. Потому что любовь и горе – и боль разбитого сердца, и отчаянная тоска, и отчаянное желание радости, и отчаянное желание быть – это то, что рождает Истинную Магию, которая может все. –… Ты все сделал правильно, – говорит она. – Ты придумал того, кем не смог бы стать сам - и он придумал нас – такими, какими нам и не снилось. Ты придумал его идеальным игроком, и он согласился сыграть в твою игру, быть таким, каким ты ему предназначил – согласился, потому что уже был таким всегда. –… Ты все сделал правильно, – говорит она. – Вы сыграли лучшую партию, что выпадала вам на долю, и оба в ней победили, и проиграли тоже оба – и оба платите теперь по счетам.       У леди Сотофы из ордена Семилистника глаза веселы и жестоки, чисты и ярки, как огонь, из которого сплетены ветры Темной Стороны. Глаза ее – два окна в ослепительный мрак смеющейся вечности, зыбкой основы всех на свете времен и Вселенных.       Глазами леди Сотофы из Семилистника смотрит Мир. – Спасибо, – медленно говорит Джуффин. – Твоя правда хороша. Голос его звучит тихо и тяжко, словно слова – это каменные шары, которые надо бесконечно долго катить в гору. – Твоя правда похожа на лекарство от разбитого сердца, – говорит он. – Первый глоток сладок, а последний наново разрывает то, что едва-едва, с горем пополам, срослось. Но таково любое настоящее лекарство, жаловаться грех. – У меня все лекарства настоящие, – мягко отвечает самая могущественная ведьма Семилистника. – А для тебя я берегу лучшие из них, не сомневайся. – И самым лучшим из них, надо думать, ты сейчас попотчевала меня? – криво усмехается ее собеседник. – Ну-у… – Она загадочно улыбается в ответ. – Как знать…       У Сотофы – просто-друга – глаза теплы и всевидящи. У них цвет бессмертия, юного, как весна. Глаза ее – сострадание и не-жалость, они греют – и обжигают, режут по живому и тут же прижигают рану, не дав пролиться крови души.       Глаза ее не терпят лжи и не дают обещаний.       Глаза ее – молча – знают. – …Я сказала тебе всю правду, но не до конца. – О. Неужели есть что-то еще? – Всегда есть что-то еще. Ты мне вот что скажи: что делает настоящий игрок, заканчивая партию? – Настоящий? Тут же забывает о ней. – Верно, – усмехается бессмертная девочка-девушка-женщина. – Для того, чтобы с легким сердцем начать новую игру. – Я… думаю, он уже ее начал, – помолчав, медленно говорит Джуффин. В его тоне звучит несказанное «надеюсь», в котором он не признается даже самому себе. Сотофа понимающе улыбается. – А я не думаю, – говорит она. – Я уверена. Потом они долго молчат, слушая реку. Мгновения текут сквозь них, прозрачные и темные, как гладь ночного Хурона. И из этой глади, как из живого зеркала, смотрят их отражения – молодые, отчаянные и дерзкие, какими они были несколько жизней подряд. Какие они и сейчас есть, вообще-то. (Хотя они, конечно же, никому об этом не скажут).       Они помнят друг друга юными и глупыми, совершенно не-всемогущими и даже слабыми в чем-то. Они помнят друг друга ошибающимися и смешными…       …они помнят друг друга – просто людьми. – …Да, совсем забыла сказать тебе, Джуффин… – Забыла? Ты? Ох, не смеши меня, плутовка!..       И потому им совершенно невозможно друг с другом притворяться.       Даже перед самими собой. – …Будешь язвить – не скажу, что хотела, и мучайся потом от любопытства! – Страшная ты женщина, Сотофа… Ну извини, извини, я это любя. – А то я не знаю! Так вот…       Иногда это невыносимо.       Иногда – чудесно.       И всегда – драгоценно. – …так вот, на твоем месте я бы внимательно следила за своей почтой. Думаю, что скоро ты получишь письмо…