У них нет будущего

Ему становилось все хуже и хуже. Все невыносимее было вставать с постели. Но он не был против, о нет, не был - ему все было лучше, чем лежать посреди ночи без сна, замёрзшим, скованным по рукам и ногам своими страхами и сожалениями. Может, правильно, что его выгнали? Может, это именно то, чего он заслуживал? Как бы поступил другой, более сильный, более стойкий, такой, как...как все, кем он хотел когда-то стать? И вот теперь она. Она каждый день рядом с ним - живое напоминание, олицетворение всего того, к чему он никогда не приблизится. Хотел ли он быть хорошим, как бы банально это ни звучало? Он сам не знает. Хотел, наверное, лишь одного - признания. Хотел доказать, что он не пустое место. И раз не получилось одним путём, то пусть, пусть так, он справиться и по-другому. И вот, где он теперь оказался. В полупустой квартире с Дэр. И так уже неделю. Жуткую неделю практически без сна, в ссорах, в стычках и, что самое ужасное, - без видений. Они как будто попали в чёртову зону отчуждения. С того самого дня. С дня рождения Дэр. Ничего. Пусто. Хотя...хорошо. К чему кривить душой? Было кое-что. Кое-что, чего он сам себе объяснить не мог и потому молчал. В тот день им предстояло наконец докопаться до истины. Завершить тот длинный путь, который они пришли рука об руку. И что дальше? Неизвестность. Октавиан был взволнован. Он чувствовал, как что-то крутится внизу живота в такт его шагам, чувствовал покалывающую, ноющую, тугую боль, идущую медленно, размеренно, от поясницы до самых кончиков пальцев ног; и вокруг все казалось каким-то приторно нереальным. Он слышал птиц в одну секунду, а в другую их сменял гул мотора, дальше - тишина, снова и снова; у него в голове все перепуталось: сначала он видел перед собой яркие вывески, аккуратные магазинчики, затем свой институт, такой величественный, тяжелый, навевающий неизбежные мысли о будущей жизни, о важности выбора, которого он так и не научился делать. И лишь на одно мгновение он прикрывал глаза, и все распадалось, как карточный домик. И вот он уже стоит один. На дороге. Смотрит вперёд - один лишь горизонт, на много-много километров вперёд, оборачивается - видит её. Далеко, как маленькую точку в пустоте. Как нечто размытое, неясное, но в то же время до боли знакомое, настолько близкое и нужное. Ему можно даже не смотреть на неё - он итак все знает. Завитки рыжих волос колышутся на ветру, и до него едва долетает аромат спелой клубники в карамели, такой понятный, такой свежый, известный только ему одному. Зеленые глаза сверкают испугом и тоской. Он хочет пойти к ней, хочет успокоить, спросить "теперь тебе легче?", хочет дотронуться до неё, сказать так много...и не может. Как будто что-то приковало его железными цепями к месту. Он открывает рот, чтобы окликнуть её, но голос не слушается, тонет в глухих невидимых стенах. Он чувствует, как она делает шаг к нему. Грузно, с напряжением, сгорбившись и зажмурившись. А он снова ничего не может. Знает, что ей не надо к нему, что нужно прекратить это, остановить, пока ещё не поздно. А она все идёт. "Не надо! Пожалуйста, не надо!" - собственный крик противно звенит в ушах и гаснет, уходя в никуда. Он отворачивается в полном бессилии. Несколько раз, сам не зная по какой причине, закрывает и открывает глаза. Отчаянные вопли застревают в горле, душат его, он хватается за шею, сжимает, один раз, второй, перед глазами встают белые круги, и все ярче-ярче... А она все идёт за ним. "Не надо, остановись!" Вспышка света слепит его, она как будто проникает в его мозг, разливается по телу, разрывает его изнутри, пытаясь высвободиться. Он уже сросся с ней, с болью. Затем глухой удар куда-то в левое бедро. Вроде несильный, но его, как тряпичную куклу, отбрасывает на спину, и он ощущает под собой что-то холодное, и бугристое. Открывает глаза и видит около себя зеленый подсдутый резиновый мячик с жёлтыми полосами, пыльный и давно забытый одним маленьким мальчиком... Октавиан не шевелится. Но на этот раз не потому, что не может, а потому, что боится. Переворачивается на спину и закрывает ладонями непослушный рот, с которого то и дело срываются предательсткие жалобные всхлипы. Но ему нужно сидеть тихо. Он прекрасно понимает, чем для него может обернуться хоть один лишний вздох. Вокруг только пыль и его старые игрушки. И почему это он про них забыл?.. Ведь мячик был очень даже ничего. Из его укрытия прекрасный обзор. Видна дверь в дальнем углу комнаты, окно...об этом он уже думал, но прыгать с пятого этажа слишком рискованно. Он ведь не был дураком и часто видел по телевизору и в кино, как люди выпрыгивали из окон, падали и больше не поднимались. Нет. Прыгать он точно не станет. Ему кажется, что он лежит уже слишком долго и не слышит ничего. "Может, она успокилась?.. Лежать вот так совсем неудобно." Но вылезти из-под кровати ему так и не удалось. В этот самый момент дверь в комнату приоткрылась, и показалась она. Октавиан понял все по взгляду, почувствовал, как никогда ничего не чувствовал. С ней что-то не так. Так ведь не должно быть?.. Мамам не положено ходить с пистолетом по дому? Такой он видел её впервые. Так может, это всего лишь игра? - Октавиан...сыночек... - её голос неестественно дрожал, глаза как-то по-злому блестели. Видимо, именно это и не давало ему пошевелиться. - Хочешь я закончу сказку?.. Тебе же нравится моя сказка, верно, дорогой? - она заглянула за дверь, потрогала штору и, разочаровавшись, повернулась лицом к кровати. - Ты же хочешь к папе? Октавиану вдруг показалось, что краешек его локтя может быть виден...он попробовал подвинуться. - Я знаю... - она резко рассмеялась не своим голосом. Октавиан дернулся. - Он же так хочет быть близко к богам! Правда, малыш?! Ты же знаешь, где живут Боги?.. Не говори, что не знаешь! - теперь её голос был похож на рык. Его пугали и сбивали с толку такие резкие перемены. Разве она так когда-нибудь делала? Она не могла... К горлу подступили слезы. - Неужели забыл, чему учила тебя мама?! Все Олимпийцы на небесах! Запомни уже: на не-бе-сах! Она пнула ногой кровать, Октавиан закричал и бросился прочь из укрытия - в дальний угол комнаты, подальше от неё. Он упал и больно ударился коленом, захныкал, щеки обожгли соленые слезы. Ребекка Август смотрела на него со злобной улыбкой, держа в правой руке пистолет дулом вниз. Октавиан никогда не думал, что такое бывает. Он до боли сжал в маленьких руках первое, что попалось ему на глаза - спинку детсого стульчика. Он не знал, что делать, не знал, как защитить себя. Он никогда не думал, как это, когда ты мертвый. Никогда не видел ничьей смерти, ни разу не был на похоронах, а такие сцены, как сейчас, видел только в фильмах. И обычно они с родителями над ними смеялись, а мама только шутила: "до чего же неправдоподобно снимают!" Папа поддакивал ей, обнимал, говорил что-то... Теперь она стоит перед ним, с перекошенным от злости и отчаяния лицом, с растрёпанными волосами и невидящими, бегающими глазами. - Ну чего ты, милый?.. Испугался мамы? Нам с тобой давно пора отправляться... - Не надо, пожалуйста, не надо! - не помня себя от испуга, завопил, цепляясь за стульчик, маленький Октавиан. Его мама только снисходительно улыбнулась. - Не хочешь к папочке?.. Как же так, Октавиан? Мы ведь семья... - она сделала уверенный шаг к нему. - Не надо, остановись! - он даже не ощущал солёного привкуса во рту. Забыл и про слезы, и про пистолет, и про то, что никто не придёт...был только он и его стульчик. - Не пойдёшь со мной? - добродушный всплеск руками. - Что ж... - она медленно взвела курок. - Значит, наша семья тебе не нужна... Я всегда знала, что ты другой... - рука плавно поднимается вверх, на мгновение останавливается на уровне его лба, но лишь на одно мгновение... - Я передам папе от тебя привет... Он очнулся в крови. Вся кровать, подушка, его руки, тело - все было ало-красным. Октавиан сел и провёл ладонью по лбу. На ладони осталась липкая, приторно пахнущая жидкость. Он не мог вдохнуть. С языка срывались лишь перебивистые рычанья. - О...Октавиан? Рейчел сидела около его кровати, до смерти перепуганная и пепельно-серая. Она боялась пошевелиться. Ей казалось, что ещё секунда, и он кинется на неё и растерзает. - Откуда эта кровь?.. - Что? Он пробормотал это настолько несвязно и дико, что она затряслась, подумала, Октавиану плохо. Возможно, припадок. Только она совершенно не знала, что делать. Он снова посмотрел на свои руки. И сердце его упало. Ничего не было. Белые длинные пальцы, чуть выпирающие вены, небольшой порез от ножа, трехдневной давности. Крови не было.