Вера и неверие

      Проснувшись рано утром, он почему-то рассчитывал, что снова увидит лицо незнакомки, но, открыв глаза, никого возле себя не обнаружил. Какая-то смутная тень сожаления пробежала по его лицу, но потом быстро прошла, сметаемая другими мыслями. Он думал о брате, о том, что тот сейчас далеко, а он бы все отдал, лишь бы с ним увидится. Думал о Валиде, об отце и о том, что сегодня прекрасное утро. Солнечные лучи проникали сквозь неплотно прикрытые окна, и одаривали комнату своим теплом. Один из таких лучей нашел себе пристанище на его руке, и Джихангир не стал убирать ее, наблюдая за тем, как растет и ширится луч, подпитываемый своим небесным отцом. Он улыбнулся, и в тот же миг в дверь постучали. - Войдите,- приказал шехзаде, после чего дверь распахнулась, и в покои вошла… - Ты?- в недоумении спросил Джихангир, не в силах поверить, что это был не сон, а чистая реальность. Наверное, он смотрелся очень глупо, потому как Мелиса не удержалась, и слабо улыбнулась в ответ на его выпад. - Я, шехзаде,- сказала она после минутной паузы. К тому времени он уже успел придти в себя, и, вспомнив то, как грубо он с ней обошелся, решил извиниться: - Прости, что накричал на тебя ночью. - Почему вы извиняетесь, шехзаде? Я полностью заслужила это. - Но…- начал было шехзаде, но его прервали: - Раз уж Вы встали, я позову евнуха,- и с этими словами девушка вышла за дверь.              Как того велел дворцовый этикет, утром он должен был наведаться к Валиде и султану, пожелав им обоим хорошего дня. Он отдавал эту дань уважения каждый день, и никогда всерьез не задумывался над тем, что все может измениться. Конечно, он знал, что рано или поздно отец умрет и на престол сядет Мустафа. Но он не знал, что это произойдет так скоро, и немного не так, как ему казалось.       Он встретил мать у порога ее комнат. Не говоря ни слова, он внимательно вгляделся в ее уже немолодое, но по-прежнему красивое, лицо, и сердце его сжалось: она выглядела такой печальной, словно весь ее мир рухнул в одночасье. - Мама,- он поклонился, и снова глядя на нее, спросил: - Что-то случилось?       Хюррем Султан лишь устало покачала головой, отводя взгляд. Она не хотела говорить ему правду, не хотела, чтобы он переживал и мучился так, как мучается она. Впрочем, какой смысл и дальше скрывать то, что уже очень скоро скрыть будет невозможно? - Зайди.       Подав знак прислуге, чтоб та оставалась за дверью, султанша вернулась к покинутым покоям, и села на длинный диван с причудливой обивкой, узоры на которой не наводили на что-то конкретное, только дразнили своим непостоянством и опрометчивостью. Шехзаде проследовал за ней, и, когда она указала на место подле себя, с готовностью уселся рядом. Она вздохнула, и, ощущая, как дрожат руки, начала теребить мягкую ткань платья. - Султан болен, Джихангир, серьезно болен,- наконец выдохнула Хюррем.       Какое-то время в помещении царила вязкая, и от этого еще более давящая, тишина. Султанша взяла руки сына в свои, потерла их, и с трудом удерживая слезы, проговорила: - Лекари говорят, что он еще сможет продержаться некоторое время,- она намеренно не называла сроков, которые, к слову, были ничтожно малы.       По щеке Джихангира прокатилась солоноватая струйка, и, задержавшись на подбородке, упала куда-то вниз. Ему не требовалось объяснений, чтобы понять: болезнь отца неизлечима, иначе, откуда столько отчаяния в полюбившемся ему голосе? Если бы была надежда, мама хваталась бы за нее из последних сил, и ему бы уже давно все рассказала. Но нет, надежды, как таковой, не было, и Валиде Султан только подтверждала это своим видом.       Внезапно он вспомнил одну вещь, о чем тут же сообщил матери: - Но, мама, я видел его вчера, разговаривал с ним, как это делаю сейчас с тобой, и я не заметил, чтобы султан изнемогал от какой-то болезни,- возможно, он не так уж и прав, и надежда, пусть самая маленькая, но существует? - Он болеет уже год,- и, опережая следующие вопросы, султанша прибавила: - Все это время состояние твоего отца было стабильным, и он мог скрывать его ото всех, но вчера…- она запнулась, тщательно подбирая каждое слово,- вчера ему стало плохо. Настолько плохо, что пришлось в спешке вызывать главного лекаря. - Не могу поверить,- пробормотал шехзаде и провел рукой по волосам – жест, перенятый от Мустафы. - Ты, мой мальчик, как никто другой, должен быть сильным и перешагнуть через это, как через что-то болезненное, но необходимое. - Кому может быть необходима смерть правителя?!- на повышенных интонациях спросил юноша, неприятно удивленный этим напутствием. - Я и не говорю, что она может быть кому-то необходимой,- ничуть не обидевшись, сказала Хюррем,- я имела в виду, что другого выхода у нас нет, мы должны смириться с тем, что, порой, преподносит судьба.       Тот, кто услышал бы эти слова и немедленно обвинил бы султаншу в бесчувственности и бессердечности, был бы тем, кто ни разу с ней не встречался, и вообще имел плохое представление об этой сильной личности. Джихангир хорошо знал мать, чтобы не совершать подобной ошибки, но ее слова отдавались глухим стоном в том месте, куда еще не проникло человеческое сознание. Его принято звать душой.