Непрощённый

- Дин был в аду. Да, он был там, Сэмми! Он там работал… Очень и очень плодотворно работал. Во благо твоего будущего, мальчик мой. Сэмми… Мой бесспорный… фаворит. Приторно сладкое, сотню раз пережеванное и еще тысячу раз перекатанное на языке демона, как сахарная жвачка. Резко распахнув глаза, Сэм шумно втянул носом воздух и мгновенно затих, умело подавляя спровоцированный событиями кошмара рвотный позыв, а вместе с ним и любые другие проявления протеста и борьбы. На самом деле, еще в Стэнфорде он научился спать… тихо. Не кричать по ночам во все горло, не вскакивать с одышкой, не бороться с одеялом — словом, не делать ничего такого, что повлекло бы за собой справедливые вопросы от соседей по общежитию. Позже, в их общей с Джессикой постели, когда, как назло, его кошмары стали еще хуже, реалистичнее и опаснее, он отточил в себе мастерство контроля над неподконтрольным — научился контролировать свои действия во сне. Ему пришлось научиться этому. - Дин был в Аду. Был в Аду! Да, Сэмми, он был там! Эта мысль билась у Сэма в голове, долбила пульсирующей болью его виски, затылок и лоб, грозя разорвать изнутри череп. Только от нее одной ему хотелось кричать, орать во все горло до сипоты, лишь бы приглушить этот осточертевший покровительственный голос, который он ненавидел всеми фибрами, но слышал слишком часто. Не поворачивая головы, мужчина плотно зажмурил глаза, осторожно подняв свободную руку, поднес ее к лицу и впился зубами в собственную плоть, задерживая звуки. Он знал, что Джесс была рядом. Чувствовал ее вес на левой стороне груди, тепло ее тела и мягкость ее волос под подбородком. Поэтому он не мог кричать в голос, как ему хотелось. Обнимая ее, не мог размахивать руками. Оно и к лучшему, ведь, кроме нее, с ними рядом был еще… Дин. От свежих мыслей о брате Сэм только сильнее впился себе в руку, дожидаясь, пока отхлынет волна. - Дин был в Аду. Был в Аду! Бесполезно. Не отпустит. Никогда. Никогда не пройдет. Дин. Имя брата звучало в его мыслях, как обратный отсчет, по истечении которого в Сэме словно взорвалась адреналиновая бомба. Он не мог продолжать спать или спокойно лежать и ничего не делать. Он, черт возьми, не имел на это никакого права! Насколько мог осторожно, совершая минимум движений, желая не потревожить своими действиями даже воздух, Сэм выбрался из-под спящей на самом краю, прижавшейся к нему Джессики и буквально сполз с кровати. Комната пару раз опасно накренилась под неестественным углом. Тошнотворно-яркой вспышкой перед глазами мелькнуло цветное конфетти, а к горлу подкатил горький ком подавленной рвоты. Сэм помнил прошедшие дни, как один, единый и бесконечный. Смутно и непоследовательно, но он помнил почти все свои решения, которые он принял и действия, которые совершил. Еще он прекрасно помнил и осознавал, что в попытке найти, а затем и вызволить брата он добровольно поднялся еще на параметр выше по шкале уродства. Был в Аду! Дин! Сэм кинулся к брату, впервые в жизни искренне жалея об отсутствии подключенных к нему мониторов с их неизменным изнуряющим писком в такт сердцебиению. В больницах Сэм их не выносил, а теперь, в панике хватаясь за запястье брата, вспоминал эти замысловатые индикаторы жизни едва ли ни с благоговением. На один бесконечно долгий миг у Сэма самого остановилось сердце, ухнув мертвым камнем куда-то в живот, но затем он ощутил под пальцами толчок и прикрыл глаза, чутче вслушиваясь и постепенно позволяя себе успокоиться. Зачем вообще он закрывал глаза? Как он мог позволить себе самозабвенно отрубиться, зная, в каком нестабильном Дин был состоянии? Зная, что у них не было ни одного прибора, который мог бы следить за его… жизнью и вовремя просигналить в случае чего. Идиот. Феноменальный идиот! Рука Дина, которую столь отчаянно сжимал Сэм, прощупывая пульс, оказалась пугающе холодной. Осторожно минуя катетер, едва прикасаясь, Сэм провел ладонью выше по руке, к плечу, задержался в нерешительности, но потом все-таки коснулся… щеки: такой же холодной, бледной, не считая густой щетины, как будто восковой. Залепив себе мысленную пощечину за то, что не следил, Сэм бросился искать одеяла. Нашел, укрыл Дина еще одним поверх того, что уже на нем было, а Джесс осторожно, не желая тревожить, накрыл пледом. Он упустил. Не уследил, но почему-то был даже рад, что Дин именно замерз. С содроганием вспоминая чудовищные раны на теле брата, Сэм знал, что мог… мог с высокой, почти с абсолютной долей вероятности иметь сейчас дело с кардинально обратной и многим худшей ситуацией: горячкой на почве обширной инфекции. Но Дин… Сэм вздрогнул и поежился от собственных, таких непривычных и одновременно таких… правильных… теплых мыслей. Его Дин. Он был сильным, выносливым. Насколько Сэм позволял себе помнить, брат всегда хорошо со всем справлялся. С тем, с чем вообще-то не положено справляться, что принципиально неподвластно сознательному контролю и работает лишь по воле слепого случая и персональной удачи. Потому что неважно, насколько крепок он сам, его иммунитет или его личные установки. Смертельным ранам недостаточно приказать: «Эй, вы, заживите!» Они не исчезнут по щелчку пальцами. Точно не из памяти о подробностях того, кто, как и за что их нанес. Сэм прекрасно знал все эти тонкие условности, сознательно он все прекрасно понимал, но в то же время ему так хотелось верить. Слепо верить в забытую детскую сказку, в мираж-обманку из детства, в брата-героя, которого также, как Кларка Кента, не берут ни пули, ни ножи, ни огонь,.. ни когти. Просто верить, даже тысячу и один раз убедившись, что это не так, что в реальном мире нет пуленепробиваемых и неуязвимых суперменов. И бессмертных тоже нет. Есть замученный брат, упертый как тысяча чертей и, кажется, способный заставить тело работать на упрямстве едином, как на вечном топливе, когда уже не оставалось в теле крови, а сердцу нечего было качать. Сэм не обманывал себя и не кривил душой: если он и вспоминал Дина, то всегда только таким, существующим на упрямом желании жить. Теперь же больше всего на свете он боялся, что эта черта брата исчезла, что в аду из Дина ее выбили, вырвали, вырезали и выжгли. Родное лицо. Знакомые, но изменившиеся черты, осунувшиеся от измора, опухшие от ударов и исчерченные багровым пунктиром порезов. А еще повзрослевшие. Наверное. Хотя Сэм не замечал особой разницы: Дин перед ним был достаточно… истерзан, беззащитен и открыт любой угрозе, чтобы казаться моложе своих лет, но никак не старше. Какое-то время Сэм так и просидел, разглядывая брата, точно завороженный. Заново запоминал, пусть его мозг и сопротивлялся отчаянно, отказываясь запоминать… такой образ. С другой стороны, Сэм учитывал и тот факт, что другого шанса у него может вовсе не быть. Если Дин не выживет… Мужчина резко одернул сам себя. Он выживет! Обязательно. Это же Дин. И именно поэтому Сэм не рассчитывал на еще один шанс так открыто понаблюдать за братом. Стоит Дину открыть глаза, Сэм просто не сможет в них посмотреть. Совесть не позволит, загрызет заживо и выжжет изнутри. Кроме того, Дин никогда не был поклонником того, чтобы на него так беззастенчиво пялились — это Сэм хорошо запомнил еще с юности. Пожалуй, он все еще помнил слишком много подробностей своей жизни «до», а образ лежащего перед ним Дина лишь услужливо выталкивал нужную информацию из недр подсознания к сознанию, которое теперь даже не сопротивлялось. Губы брата неподвижные, бледные, сухие и покрыты кровавыми трещинками. Глядя на них, Сэм тут же машинально скользнул взглядом по прикроватной тумбочке, даже не отдавая себе отчета, что конкретно там искал, просто думая, что Дин, вероятно, будет зверски хотеть пить, когда проснется. Поэтому где-то в уме Сэм поставил себе галочку — принести воды. Внезапно Сэма огрела пугающая мысль, наподобие той, где он почти позволил обескровленному брату окоченеть от холода, и он впился взглядом в мерно тикающие часы-будильник. Пять минут восьмого. Сэм облегченно выдохнул, радуясь, что хотя бы здесь ничего не упустил. На тумбочке со стороны Дина, помимо обширной коллекции медикаментов, по большей части ампул с растворами для инъекций, лежал листок, на котором черным по белому, разборчивым и аккуратным почерком было все расписано: когда, что и в какой дозе кололось; через сколько, вплоть до минут, что и в какой дозе колоть следующим заходом. Отдельно в жирно-обведенную рамку были вынесены антибиотики. Исходя из этого расписания, следующая инъекция полагалась только через два с лишним часа, при последней, сделанной меньше сорока минут назад. Взглянув на Джессику, Сэм обреченно вздохнул, изнутри давясь виной. Эта должна была быть его ответственность, его дежурство и его бессонная ночь, не ее уж точно. Но он снова облажался. По всем возможным пунктам. Потому что за время, впустую потраченное им на очередной кошмар, он мог, по меньшей мере, еще раз проверить базы и, вероятно, пробить по сводкам нынешний псевдоним Дина или хотя бы толком разобраться, за что на него окрысились копы сразу нескольких штатов. Он мог, в конце концов, проверить собственную почту на предмет ответов на уже отправленные запросы. Рассматривая свое отражение в зеркале ванной, Сэм зарычал сквозь стиснутые зубы и запустил в волосы сразу обе руки, ногтями до боли царапая скальп. Он умылся ледяной водой и, будучи все еще на взводе, тенью скользнул по коридору из одной комнаты в другую, взял ноутбук и, опасаясь надолго упускать из внимания Дина, вернулся назад в спальню, забившись с компьютером в самый дальний ее угол, чтобы рядом с кроватью не светить монитором, не шуметь в гробовой тишине куллером и не клацать остервенело клавишами. За пару дней в его почтовом ящике скопилось порядочно крайне важного… спама, который Сэм теперь раздраженно пропускал, цепляясь глазами за темы писем. Его… основная работа который день настойчиво требовала внимания, стремясь насильно вернуть его в колею размеренной… нормальной жизни. На которую Сэм теперь просто чихал, свирепея все сильнее, когда вместо нужной информации ему попадался лишь всякий мусор с записями протоколов допросов, электронными версиями экспертиз по находящимся в непосредственном расследовании делам, служебной перепиской с настойчивыми напоминаниями об отчетах и даже парой-тройкой личных сообщений. Сэму вдруг непреодолимо захотелось заехать кулаком в ни в чем неповинный экран, потому что неравная дилемма с каждым днем становилась все более очевидной. Он больше не мог плести внятные отговорки о своей неявке на работу: плохое самочувствие вконец себя исчерпало еще дней… пять назад. Семейные обстоятельства… П-фф, да каждое свободное ухо и наблюдательный глаз в их канторе (что равносильно с учетом соседей половине населения их мизерного городишки) знал, что кроме жены у Сэма Винчестера родных нет. Однако чем дальше все это заходило, чем сильнее Сэм втягивался, тем все более строгие ограничения в действиях накладывал на него его имидж… нормального. Какая к чертям работа?! Какие клиенты и их мизерные, гроша не стоящие проблемы с законом, когда у Сэма своих насущных бед выше крыши? Нет, предельно очевидно, что на работу он не собирался и сегодня тоже. Особенно сегодня, а еще завтра и еще черт знает сколько, но… И это вечное НО обстоятельств подмывало разнести компьютер ко всем хренам. Ведь если он в ближайшее время не появится на людях, нацепив на лицо всем привычную маску дружелюбного соседа, сотрудника, коллеги, а в целом просто добропорядочного гражданина, — его соседи, начальство, коллеги явятся к нему домой с расспросами и выяснениями. А это уж точно ему нужно было меньше всего, потому что он оставит за порогом без разбора абсолютно всех и, чего доброго, даст в морду любому, кто рискнет не дождаться приглашения войти. Теперь все осложнилось еще больше. Все осложнилось до предела. Потому что сегодня не только он намерен был отсиживаться дома, за замком на всех дверях и занавешенными шторами. У Джесс сегодня тоже выдалась незапланированная ночная, и будь он проклят, если отпустит ее на работу. Был, конечно, неплохой шанс, что она сама никуда не захочет идти, оставшись присматривать за Дином, но это значило лишь то, что врать об отсутствии на рабочем месте теперь придется и ей тоже. В конце концов, кто-нибудь из особо беспокоящихся обязательно захочет нанести им визит. Черт бы их всех побрал с их наигранной заботой! Удалив все сообщения, которые не собирался даже открывать, Сэм наконец нашел искомое: список владельцев Шевроле Импала-67 и самих машин с идентификационными номерами. Пусть сам Дин был уже найден, Сэм все равно счел для себя негласным долгом найти и его машину. Вдруг в ней обнаружится что-то важное, что-нибудь, какой-то ключ ко всему произошедшему: телефон с нужными номерами или… или что-нибудь об их отце. На данный момент Сэм знал крайне мало обо всем происходящем, и что-то ему подсказывало, что подробностей он и не узнает. Во всяком случае, до тех пор, пока Дин не очнется и не скажет ему хоть что-то. Это если он вообще очнется и если захочет что-то сказать, а не пристрелит Сэма сразу же, без лишних выяснений. От несущихся скорым поездом без остановок мыслей о том, как все в дальнейшем сложится Сэма бросало попеременно то в жар ярости, то в леденящий холод страха. Если отталкиваться от того, что та самая Импала еще где-то существовала и исключить каламбур фальсификации данных с подменой номеров и прочим, нужную машину Сэм все-таки нашел. Если верить информации, уже четыре месяца как ржавеющей на штрафстоянке где-то в Индиане. Далековато выходило, притом, что Сэм боялся оторвать от стула задницу, даже чтобы пройти от своего поста пару десятков футов до прихожей за портмоне, не говоря уже о том, чтобы сорваться черти куда через полстраны. В конце концов, наскоро всё перепроверив, даже не заручившись никакими гарантиями, а только радуясь редкой возможности провернуть такое через интернет, Сэм заполнил онлайн-форму, ввел номер своей кредитки и нажал «Ввод» на клавиатуре. Это вовсе не обещало скорую доставку к порогу, но, по крайней мере, внеся залог, Сэм мог быть на девяносто процентов уверен, что машина его… их дождется. Дин этому обрадуется. Должен. Наверное. Сэм поймал себя на очередной будоражащей душу мысли, что помнил до дрожи ласковое «Детка», произнесенное голосом брата в адрес автомобиля. Помнил он и то, как ревел мотор и как нотами рока разрывалась старая магнитола; как Дин подпевал любимым солистам, в ритм похлопывая пальцами по рулю. На автостопе добредя до кухни, Сэм уперся руками в борт раковины и запрокинул голову, шумно втянув носом воздух. Такими темпами, если Дин не очнется в скором будущем, воспоминания, растущие в его голове на чувстве вины, как бациллы на питательной среде, окончательно его добьют. В кармане джинсов завибрировал телефон, который Сэм сперва долго игнорировал, но потом все-таки решил ответить. Ему не нужны были непрошеные гости на пороге, вооруженные пирогами сочувствия и фруктовыми корзинами беспокойства. Ему нужно было время, или, по крайней мере, уверенность в том, что брат не умрет. А пока по ту сторону трубки его слух раздражал голос напарника, стонущего о завале и о том, что у него, Сэмюэля, сегодня слушанье дела, которое можно пропустить, только если грянул конец света, Сэм растирал пальцами ноющую переносицу и напряженно вспоминал, что вчера говорила Джесс насчет жизненно необходимой Дину крови… Звук голоса раздавался в тишине гулко, хрипло и раздраженно. Звучал далеко, как будто откуда-то из ведра или из-под толщи воды, с упрямой силой, причиняя дискомфорт и боль, лизал истерзанные барабанные перепонки. Если бы Дин только знал, что от этого будет толк, если бы все еще верил, он бы попытался: услышать, почувствовать, вникнуть в происходящее… где-то там, слишком далеко, чтобы быть в зоне досягаемости его органов чувств. Он слишком давно мечтал о смерти, чтобы так запросто все испортить бесплотной борьбой за сознание. Слишком давно он мечтал… не быть, чтобы просто взять и… Да, он мечтал, но когда это сбывались его мечты? Когда кто-нибудь откликался на его мольбы? Он никогда не переставал их видеть. Эти образы никогда не надоедали и не выходили из моды у тех, кто их ему показывал. Крутил, как заезженную пластинку или бракованную киноленту, ввинчивал ему в мозг, каждый раз умудряясь делать это намного больнее, чем трепанацию черепа или лоботомию. Он видел их и все еще узнавал… Он все еще различал цвета, даже если они вспыхивали пятнами и моментально гасли, закручивались спиралью и растекались, как сырые краски… Воспоминания жизни. Он все еще их видел. Размыто, дергано, расплывчато… Как будто его бытие было соткано целиком из акварели, и на него щедро разлили воду, вынудив его наблюдать за растекающимися цветными ручьями — жалкими остатками его самого, того, кто был когда-то… кем-то. Цветные вспышки. Они почти яркие, почти живые и почти… настоящие. Узнаваемые настолько, как не были уже очень долго. Яркое пятно в границах кривого квадрата. Он видел там кого-то очень знакомого: контуры лица, белым слепящим пятном — улыбку, ярко-синим пятном, — наверное, одежду, и… глаза, не размытое пятно, а четкие, словно настоящие. Рядом с ним, с кем-то очень ему знакомым, был… кто-то еще. Он так же видел лицо, улыбку, яркое пятно одежды, но… не узнавал. Не находил нужных ассоциаций. Помнил только… боль, и хотел закричать, чтобы они прекратили, чтобы остановились, не трогали, не приближались… …К нему, к Сэму. Хотел и не смог. Язык не поддался, а перед глазами все снова смазалось, превратившись в хаотично смешанную палитру красок. Он хотел остановить это жуткое вращение, один раз даже перекатил по инерции голову вслед за бешенным движением мира… куда-то в никуда. Он поймал светлую вспышку и однократно тяжело и сухо моргнул. Он видел эти образы слишком часто, чтобы, забыв обо всех связях, не помня ничьего имени, кроме одного, смочь выработать элементарные ассоциации. И эта, со светлой вспышкой, пожалуй, одна из самых приятных. Чтобы продлить ее, даже выучив наизусть все их дрянные фокусы, даже познав всю безжалостность иллюзий, он был готов нырнуть еще в одну. Он знал о боли, но она — пустой звук, бессмысленный и бесполезный. Он знал и о том, что обычно следовало за ней. Это тоже его мало волновало. Ему пришлось сконцентрироваться и сделать над собой усилие, чтобы заставить мозг собрать разобранное тело и хотя бы частично… ощутить его. Не то, чтобы ему это было так важно и нужно, просто… рука… Он всего лишь хотел сдвинуть руку, тяжелую, непослушную и как будто совершенно чужую. Не чувствуя пальцев и даже не надеясь на что-то более сложное, он медленно передвинул руку чуть ближе… к цели. Волосы светлые и… теплые, как солнце, то самое, которого он уже не помнил. Помнил только… цвет. Светлый и теплый, как ее волосы… — Мама… Едва слышный звук растворился в полумраке комнаты, моментально поглощенный тишиной. Слишком тихий и ломкий, чтобы разобрать, но достаточный, чтобы привлечь внимание того, кто никогда не смыкал глаз. Джессика вздрогнула и неосознанно поерзала головой по краю подушки, прежде чем открыла глаза и чуть мутным со сна взглядом посмотрела на человека, лежащего на противоположной стороне кровати с протянутой к ней рукой. Ей потребовалось немного времени, чтобы восполнить пробелы в понимании происходящего, и она все еще не шевелилась, не выпутывала своих волос из слабых пальцев, давая себе время проснуться, а ему — крепче заснуть. Когда она попробовала сдвинуться, на грани восприятия человеческого слуха Дин пробормотал что-то вроде протеста и застонал. Она не прислушивалась, но осторожно протянула руку к его лицу и успокаивающе коснулась щеки. — Шшш,.. все хорошо. Все хорошо. Спи… Чуть позже, сверяясь с наручными часами, она проверила его пульс и про себя отметила улучшение. «Я исправил все, что серьезно угрожало его жизни, но, чтобы мое вмешательство не стало слишком очевидным, он все еще достаточно слаб и нуждается в лекарствах и уходе». «Ты мог бы исправить все, Кастиил. Он мог бы быть уже здоров, и тогда меня не терзал бы выбор. Я уверена, Сэм что угодно одобрил бы…» «Без моего вмешательства Дин бы не пережил эту ночь, ты знаешь это в чем-то даже лучше, чем я сам. Но он жив. И он не умрет. Тебе всегда было достаточно таким образом помогать людям, почему теперь нет?» «Потому что он не простой пациент. Не незнакомый и не чужой, Кастиил. Он его брат! И Сэм сходит с ума… — аккуратно обернув манжету тонометра вокруг плеча Дина, Джессика внезапно поняла, что беспокоит ее в окружающей обстановке сильнее всего и от чего ее так бесцеремонно отвлекал ангел. — А где Сэм?» Сэм оказался на кухне. Стоял как статуя над давно закипевшей и уже почти выкипевшей туркой, с ложкой кофе, так и не опущенной в бурлящую воду. Он даже не заметил ее приближения, что казалось неправильно само по себе: реакция и рефлексы у Сэма всегда были остры, как у самого совершенного хищника, чем не переставали поражать Джессику, а теперь… Теперь он просто застыл, вздрогнув и дернувшись лишь тогда, когда Джесс мягко прильнула к нему со спины, обвив руками за талию. — Его давление повысилось, — мягким шепотом сообщила она Сэму на ухо, зная, что это сообщение будет во сто крат ценнее и взбодрит мужа лучше любого «доброго утра». — Это значит, тело Дина хорошо отреагировало на солевой кровезаменитель. Может даже не понадобится цельная кровь. — Доброе утро… — шепотом ответил ей Сэм, в глубине души жалея, что это чистейшая и неприкрытая ложь. В любом случае, Джесс здесь была совершенно не причем, и если остался еще в его рушащемся мире тот человек, на ком Сэм никогда и ни за что не хотел бы сорваться, то это именно она. – Да, я… Я проверял его. Если это не самообман, и я не выдаю желаемое за действительное, то он и дышать стал намного легче. Прости, малыш, это я должен был… Но Джессика не захотела слышать продолжение, дословно зная, каким оно будет. Мягко целуя, она незаметно увлекла мужа прочь от плиты, ближе к столу. Поздно осознав происходящее, Сэм стал сопротивляться, за что в итоге получил легкий толчок в грудь, лишающий его равновесия в пользу ближайшего стула. Довольная собой Джессика улыбнулась уголками губ и вернулась к плите доваривать кофе, но в тот же момент где-то в другой комнате совершенно некстати зазвонил ее мобильный, вынудив отвлечься. Первый раз соврать, сославшись на плохое самочувствие, было легко: чуть убедительности, чуть манипулирования чужими эмоциями с нажимом на сочувствие — и у Джесс в кармане два свободных дня плюс-минус дружеская договоренность прикрыть, если что. Но и Сэму, и самой Джессике навязчиво казалось, что двумя днями дело не решится, а проблемы «мира нормальных» лишь ждут своего часа, чтобы нагрянуть нежданно-негаданно в момент, когда они меньше всего будут к ним готовы. Дело ведь было не только в уходе за Дином и невозможности оставить его одного — это была наименьшая из проблем, бледнеющая, как и сам Сэм, перед тем железным фактом, что вчера он натурально раздразнил Кракена, швырнул белую перчатку в лицо всем тем, от кого всю сознательную жизнь без оглядки бежал. Он бросил вызов адским тварям и недвусмысленно дал всем им понять, что он изучил их правила и вступил… в игру. Это было осознавать столь же прекрасно, как и страшно, потому что вместе с собой, чье участие изначально было неизбежно, он записал в это безумие еще и… Джессику. Если бог не совсем ослеп, то он видел, что этого Сэм не хотел. Никогда, вне зависимости от обстоятельств. Теперь же все его планы в прямом смысле летели в ад к чертям, а он был этому только рад, потому что… просто потому что! Отныне он официально был в деле, имея воз и маленькую тележку поводов для мести и горящие праведной яростью вены. Он убеждал себя успокоиться, пытался не носиться по дому, словно загнанный в клетку, голодный тигр. В сотый раз говоря самому себе, что дома, рядом с теми, кого лишь он один способен защитить, он будет полезнее и нужнее, чем где бы то ни было еще, сквозь эту почти проигранную внутреннюю борьбу, он пытался… думать. Логически, интуитивно, инстинктивно, используя забытые за ненадобностью знания, которыми в отношении Дина владел лишь он один. Первый и самый главный вопрос, терзавший его каждый миг без передышки: как Дин оказался в аду? За что? Он понимал, что лучше самого Дина на этот вопрос не помогла бы ответить ни одна логика, ни одна догадка. Но Дин ответить никак не мог, а Сэм… Сэм почему-то и так знал ответ. Просто знал. Потому что в этом проклятом всеми богами мире лишь одно могло заставить его брата продать душу. Семья. И если сам Сэм уже давно перестал быть ее частью, то, кроме него, оставался только… их отец. Сэму не пришлось дожидаться, чтобы спросить, не пришлось надеяться, что Дин ответит, не пришлось мучить брата такими расспросами… Сэм зарекся его не мучить, тем более, что он и так знал ответ. Ему хотелось злиться, как раньше: на отца, на судьбу, на весь мир, но сил в итоге не нашлось даже на злость, потому что он не был уверен, что имеет хоть какое-то, пусть даже самое липовое право судить поступки тех, чьей судьбой принципиально не интересовался вот уже шесть лет. Нет. Нет и еще раз нет. Судить он больше не станет. Никогда. — Дин… — Сэм неуверенно занес руку над рукой Дина, но так и не коснулся. Съедаемый виной, он укусил себя изнутри за щеку неосмотрительно сильно, до металлического привкуса крови, которую в итоге лишь раздраженно слизал и сглотнул. Попробовал опустить взгляд и не смотреть на брата, надеясь, что так слова дадутся ему проще. – Дин, я знаю… знаю, что уже немного… точнее, совсем поздно такое говорить… — Сэму показалось, будто в его груди вместо сердца кровь качал булыжник, с каждым ударом методично ломая по ребру, от чего каждый звук, усилием выдавленный из горла, казался победой. — Ты не вздумай сдаваться, ладно? Просто… просто не вздумай, Дин, даже если собрался. Я знаю… я последний, кто должен тебя об этом просить, но… борись, братик, пожалуйста. Не важно, что было, не важно, что ты натворил, или… кто-то натворил, все решаемо, — Сэм чуть было не сказал «вместе все решаемо», но вовремя сдержался, скрепя сердце понимая, как бы это прозвучало, будь Дин способным его услышать. Но Дин его не слышал, не так, как ему бы хотелось, чтобы он его услышал, а в целом, Сэм натурально и очень жестко сходил с ума от необходимости хоть что-то делать, что угодно, лишь бы ни сидеть, позволяя дикому чувству беспомощности разлагать его изнутри клетка за клеткой. Иногда ему хотелось заткнуть уши или же вовсе оглохнуть, лишь бы только не слышать… Потому что время от времени Дин все-таки приходил в себя, хотя у Сэма ни язык, ни мысль не поворачивалась назвать это сознанием. Его брат метался по постели, как птица в силках, где-то на пограничье дьявол знает чего. Хрипло и едва разборчиво он что-то говорил, выдавливал из себя отрицания вперемешку с угрозами, сипло выкрикивал имена, ни одно из которых не было Сэму знакомо. Иногда он даже открывал глаза, и в такие моменты Сэму начинало ошибочно казаться, что его пытка закончилась, что брат… Но открытые глаза вовсе не означали, что Дин видел или хотя бы понимал, что кругом него происходит. Он словно застрял в каком-то своем, потусторонне-адском измерении, к которому Сэм не имел доступа, сколько бы ни звал и не пытался привлечь внимание брата. Все это продолжалось, судя по ощущениям, целую адскую вечность, взамен которой Сэм совершенно серьезно предпочел бы жариться живьем на раскаленных углях. Потому что везде, где бы он ни был, в любой комнате, в любой части дома он продолжал слышать эти жуткие хрипы и оборванные вскрики, и видеть эти… стеклянные глаза. В конце концов, вылетев из спальни с единственным желанием больше никогда в нее заходить, Сэм сделал то, что ему так болезненно хотелось сделать все эти бесконечные секунды, минуты и часы: упершись руками в ближайшую стену, он с силой вдался в нее лбом, до дрожи стиснув зубы, чтобы не кричать. Ради Джесс не кричать. Чем больше проходило времени, даже если это была всего лишь жалкая минута, тем сильнее Сэм убеждался в одной… теперь мало что значащей, но от этого не менее жуткой догадке. Как и в случае со всем остальным, что в итоге привело его к Дину, он уже мог быть уверен, что это не догадка, а кем-то свершенный факт и реализованный план. В конце концов, он не просто так спохватился Дина спустя шесть лет, на протяжении которых он даже за брата его не считал. Не просто так он сорвался его искать и спасать. Это все было частью плана. Очередного, мать их плана, о том, как распорядиться его судьбой! Они ведь не могли не быть уверенными, что Сэм, тот самый нормальный Сэм, у которого любимая жена, дом, стриженая лужайка под домом и работа, бросит все и рванет на край света, едва узнав, что все переломные события, расколовшие его жизнь на «до» и «после» — всего лишь умело разыгранная сценка. Они не могли не знать, что чувство вины за те самые события мгновенной вспышкой сожрет всю его дышащую на ладан нормальность и швырнет его на подогретую арену. Они не могли не знать, что рано или поздно он… придет за Дином. Именно поэтому, потому что они всё знали заранее, случилось всё, что случилось. Дин оказался всего лишь ловушкой, в которую Сэм попался, приманкой, которой вовсе не обязательно быть живой или быть… с душой, которая вполне могла остаться там, где ей и положено быть по условиям чертовой сделки. Остаться внизу, в аду. Сэм зарычал и широким замахом напряженной руки смел с кухонного стола разом все, что столь неудачно на нем стояло, и теперь разлетелось во все стороны по кухне, ударяясь, разбиваясь, звеня обломками и шелестя осколками…